Едва он внес княжну в покои, как ее служанки кинулись врассыпную. Громко стукнула будто бы закрытая сквозняком дверь. Овадия со Светорадой упали на груду пуховиков на ее ложе, целовались страстно и исступленно. Княжна мягко выгнулась в его руках и даже всхлипнула, с радостью чувствуя, как ее тело отзывается на его сильные объятия, как из глубины поднимается неистовое, пронзающее ее желание, и внезапно ощутила головокружительную слабость. Ее руки запутались в разметавшихся волосах, она позволила Овадии целовать и раздевать себя, ей даже нравилась его грубоватая торопливость…

– Я так люблю тебя, Медовая моя… Моя сладкая… Я так долго тебя ждал… Мое сердце чуть не истекло кровью за это время.

Светорада сама едва не плакала, обнимая его за сильную шею, чувствуя, как жесткие волоски на его торсе щекочут ее напрягшуюся грудь. И когда Овадия стал покусывать ее соски, потом ласково целовать, когда его рука жадно скользнула между ее бедер, она, вся горячая и влажная, была готова принять его. И душой, и телом.

– Ну же!

Ее голос стал низким и хриплым от страсти. Она забыла, что может быть такой.

А потом она уплывала и волновалась, как река. Она взмывала и задыхалась, цепляясь за своего сильного, жадного мужчину. Жадного до нее, ибо он почти стонал, задыхался, вдавливаясь в ее лоно, проникая в нее до самых глубин… Светорада и не ожидала, что он окажется таким мощным… таким горячим, напористым. И она закричала, когда уже не осталось сил сдерживаться. И рассыпалась искрами…

Его ответный крик выплыл откуда-то из глубин ее сознания. Она ощутила себя счастливой. Потом наступил покой. Как же давно она не испытывала такого покоя!..

Шад Овадия бен Муниш, кочуя по степи с подвластными ему родами, направлялся в сторону реки Дон. Там решили сделать длительную стоянку, пасли скот, собирались в юртах на посиделки, ловили в реке рыбу, много и успешно охотились. Светораде нравилось подниматься на охоту до зари, пока солнце еще не взошло и не палило во всю мощь, нравилось скакать по раскинувшемуся приволью и пускать стрелы в поднятую загонщиками дичь. После удачного гона охотники обычно ехали к реке, где Светорада, отойдя чуть в сторону, плавала в исходившей молочным паром воде.

Степняка Овадию восхищало то, как легко и умело плавает его жена. Придерживая под уздцы коней, он смотрел, как она у самой кромки берега скидывает через голову длинную рубаху-платье, выскальзывает из легких шаровар. У нее была изящная гладкая спина, покатые плечи, тонкая талия, соблазнительно переходившая в округлые бедра. Не такие роскошные, как у иной хазаринки, родившей не одного ребенка, а еще по-девичьи нежные. Вот когда его Медовая родит… Пока, правда, непохоже, чтобы она понесла, хотя он и покрывает ее каждую ночь, все не может насытиться ее нежной чувственностью, ее полной отдачей в момент наивысшего наслаждения, когда она выгибается под ним и гортанно стонет. Сейчас же, наблюдая за своей Светлой Радостью, глядя на ее дивную наготу, он вновь ощутил, как зашумело в висках, и едва сдержался. Светорада двинулась от берега, переступая по воде длинными стройными ногами, подыскивая ступней менее илистое дно. Ножки у его Медовой маленькие, нежные, и Овадия так любит целовать каждый ее пальчик.

Несмотря на кажущуюся хрупкость, Светорада плавала сильно и уверенно. Уходила рывком под воду, выныривала и, оглянувшись – в какой-то миг он уловил ее улыбку над водой, – плыла против течения, размашисто и ловко загребая воду. Русалка! Ее заплетенные во множество тонких косичек волосы потемнели от влаги, маленькая головка на тонкой шее казалась почти по-змеиному изящной, зато движения, сама манера двигаться в глубокой воде были уверенными и по-мальчишечьи лихими. Глядя на нее, Овадия жалел, что в свое время не научился плавать. Когда после охоты или скачки он тоже погружался в мягкую речную воду, то подле ловко двигающейся и ныряющей княжны чувствовал себя неуклюжим, как бурдюк с вином. Боясь глубины, он вырывался из рук Светорады, которая, смеясь и дурачась, тащила его за собой.

Овадия достал из переметной сумы заранее прихваченный невод из конского волоса, крючки, лески. Он пошел к своим людям и, раздевшись, как и другие, вошел в речную заводь, и вместе они стали тащить невод. Управились они Довольно скоро. Овадия поднял одну из могучих рыбин; ее литое сильное тело упруго выгнулось, хвост мотнулся, жестко ударив его по голой груди. Царевич засмеялся. Хорошо-то как жить на свете, о великие боги.

От костра уже потянуло запахом жареной рыбы, когда из зарослей появилась Светорада в еще прилипавшей к мокрому телу одежде. Она на ходу выжимала свои намокшие, тонко заплетенные косички. Волосы у нее отросли и теперь ниже пояса. Когда она их расчесывала, это было похоже на… настоящее золото. Или мед.

После трапезы Овадия взял мягкую шкуру и, увлекая за собой Светораду, ушел с женой отдохнуть на мягкие травы под тополя. Они лежали полусонные и расслабленные, ее головка покоилась на плече мужа. Овадия ласково поглаживал полушария ее груди, но она вяло пробормотала, что хочет отдохнуть.

– Тебе хорошо со мной, Светлая Радость?

– Угу.

Она засыпала, а он приподнял руку, чтобы на ее прикрытые глаза падала тень от его ладони, не слепило встававшее солнце.

Внезапно со стороны послышалось лошадиное ржание, перезвон металлической сбруи. Овадия вмиг поднялся. Так и есть, скачут верховые из его становища, что-то кричат. Узнав вести, Овадия велел всем собираться.

Княжна, позевывая, села на свою пятнистую Судьбу. Всегда так с Овадией, всегда надо быть готовой к переменам. А ей порой хотелось просто покоя…

Светорада ехала легкой рысью, глядя вслед ускакавшему шаду, смотрела, как над иссушенными солнцем травами струится легкое марево. Вскоре она увидела, что Овадию окружили какие-то незнакомые хазары в полосатых легких халатах, в высоких шапках, подбитых пышным мехом. Слышались приветственные речи:

– Да поведут тебя боги по светлому пути удачи, славный шад! Да сохранит тебя вечное небо на тысячу лет!

Светорада проехала мимо, направляясь к высокой юрте из белого войлока, в которой жила. Навстречу ей выбежали две ее служанки в темно-красных рубашках, кланялись, звеня серебряными украшениями. Светорада и в кочевой жизни не знала неудобств: ее окружали заботой, ухаживали, старались предугадать любое желание. Старая рабыня стащила с ног госпожи мягкие охотничьи сапожки, омыла ей ноги, поливая из серебряного кувшина. Потом надела на каждый пальчик по перстню с драгоценными камнями. При этом женщины сообщали ей последние сплетни: у какой из жен ишханов заболел ребенок, к какой посватался овдовевший недавно пожилой тархан; поведали и про то, что этой ночью пастухи отогнали от стада коров каких-то чужих людей, не иначе как печенегов. Хазаринки сокрушались, что совсем житья от них не стало с тех пор, как этих плосколицых разбойников пустили в степи по эту сторону Дона.

А потом все вокруг пришло в движение, загудели трубы, заржали кони, послышались крики. Становище снималось с места перед очередным переходом. И многие радовались известию, что они едут к большому хазарскому городу Саркелу.

Овадия подскакал к крытому возу, на котором ехала его любимая шаде.

– Вот увидишь, тебе понравится Саркел. Этот недавно возведенный город – гордость хазар. Его укрепления строили вызванные из самой Византии умельцы. Там есть на что посмотреть.

Он улыбался, сверкая зубами из-под полоски усов, веер развевал прядь волос на его обритой голове. Каурый, любимец шада, так и ходил под ним, звеня нарядной сбруей. Потом он взвился на дыбы, и царевич ускакал вперед каравана.

Когда по степи движется такое количество кочевых родов, это не может не потрясти воображение. Медленно едут, поскрипывая колесами, тяжелые возы, запряженные волами, величественной поступью шагают двугорбые верблюды, навьюченные разобранными войлочными юртами, мычит подгоняемый бичами пастухов рогатый скот. Большинство кочующих хазар движутся верхом: мужчины, женщины, даже дети, которых в степи сажают в седло еще до того, как они научатся как следует ходить. Были и пешие – слуги, невольники. За возами с людьми и поклажей сотни пастухов гнали бесчисленные табуны лошадей, отары овец. Даже издали было слышно, как ржут, схватываясь между собой, жеребцы, гортанно кричат погонщики. Шум, поднимаемый кочевьем, далеко катится над степью. Дрожит земля под тысячами копыт. Все живое поспешно убирается с дороги. Остановки делали только у колодцев – очень глубоких и узких, накрытых сверху крышками купольной формы из сплетенных тонких ветвей, обмазанных глиной. Колодцы довольно редко встречались на караванной тропе, и их выпивали почти до дна. Потом двигались дальше.