Когда они возвращались, стратига уже ждали на берегу несколько всадников. Светорада заметила, что у Ипатия напряглось лицо, между темных бровей залегла глубокая морщина. Он первым соскочил с борта лодки в воду, но не поспешил к ожидающим, а сперва бережно перенес Глеба, потом Светораду. Малыш, поняв, что так радовавший его мужчина уже уходит, вцепился в полу его гиматия.

– Не уходи!

Он сказал это по-печенежски, однако Ипатий знал этот язык и, опустившись на корточки, стал объяснять малышу, что сейчас он вынужден его покинуть, но уедет ненадолго, а потом обязательно вернется к такому хорошему мальчику. Стоявшая в стороне Светорада, отводя рукой белое развевающееся покрывало, наблюдала за ними, и ей хотелось сказать Ипатию столько хороших, теплых слов…

Ипатий переговорил с крупным рыжеватым мужчиной в отсвечивающем медью литом панцире, потом подошел к княжне.

– Наверное, мне стоит выразить вам свое сожаление, Светорада. Этот человек, почтенный катепан Прокл Пакиан, принес мне известие о смерти Овадии бен Муниша.

Княжна побледнела. Овадия… Когда-то она любила его. Давно.

– Как он умер? – неожиданно охрипшим голосом спросила она.

Ипатий отвел взор.

– Его отравили. Известно только, что он умер во сне, без мучений. Вы скорбите о нем? Ведь теперь вы вдова.

– Я думала, что уже давно вдова, – тихо произнесла Светорада, и перед ней внезапно возник не образ хазарского царевича, а светлый лик Стемки Стрелка.

Однако вечером, сидя перед мерцающим огнем малахитовой лампы, она думала об Овадии. Вспоминала, как он кувыркался, веселя ее в своей усадьбе, как готовил для нее кебаб, учил пить кумыс, как объезжал для нее серую в яблоках лошадь. Из глаз Светорады текли медленные слезы.

Пусть Овадия и разрушил ее жизнь со Стемой, пусть одновременно с ней любил и Мариам, но она познала с ним и некое счастье.

– Пусть ты будешь счастливее на небесах, чем на земле, мой дерзкий Овадия! А я… Я прощаю тебя. Покойся с миром.

Несколько последующих дней Ипатий Малеил не посещал ее, и Светорада стала скучать в праздном безделии. Наконец она сама вызвалась поехать к нему в Херсонес.

Однако Ипатий смог уделить ей весьма мало времени. Он явно обрадовался ее визиту, но в его приемной толпилось столько людей, что они с княжной едва успели перекинуться несколькими фразами.

– Этот присланный на мое место Феофилакт Заутца такой легкомысленный, – пожаловался княжне Ипатий. – Он как будто не желает вникать в дела, все что-то путает и злится, поэтому большинство просителей предпочитают обращаться ко мне, пока я еще не снял с себя обязанности градоначальника. Так что… Вы не будете сильно гневаться, если я дам вам охрану, и вы отправитесь посмотреть город?

Тон Ипатия был извиняющимся, и Светораде его смущение понравилось. К тому же, побыв в его городской резиденции всего несколько минут и заметив, как к нему тут все относятся, она и сама прониклась уважением к своему новому… Жениху?.. Поклоннику?.. Мужу?..

Уже уходя, она столкнулась с легкомысленным Феофилактом Заутца. Тот, заметив красивую женщину в шелковой пенуле[170] цвета оливковых листьев, тут же начал любезничать с ней, говорить велеречивые комплименты. И был явно недоволен, когда Ипатий резко отозвал его, заставляя вместе с ним принимать посетителей.

Светорада отправилась осматривать Херсонес. Еще в Смоленске она много слышала об этом торговом городе на берегу моря. Теперь же она неспешно прогуливалась по его мощеным улочкам, рассматривала христианские храмы-базилики с ажурными золочеными крестами на кровлях – церковь Святых Апостолов, храмы Созонта, Софии, Святого Леонтия. Специально приставленный к ней провожатый рассказывал о каждой из церквей. Показал он ей и бронзовую квадригу триумфальной арки императора Феодосия – летящих в воздухе коней и правившего ими героя; сводил княжну к прекрасным колоннам древнего храма охотницы Артемиды, которой херсониты поклонялись до того, как приняли христианство. С этого места открывался удивительно красивый вид на синее море. А еще отсюда Светорада увидела херсонесскую купальню: две полукруглые, облицованные мрамором дуги образовывали некое подобие бассейна на побережье, и некоторые жители в легких одеждах спускались и лежали в теплой чистой воде.

Удаленные от моря улочки города показались Светораде несколько тихими – вся их жизнь происходила во внутренних двориках. Дома в Херсонесе были из желтоватого светлого камня, в основном двухэтажные, крытые красной черепицей. А сами улочки были не только вымощены плитами, но и – по большей части ближе к храмам – украшены мозаикой. Княжна даже посмотрела христианское богослужение на паперти собора Святой Софии, которое проводил херсонесский епископ в позолоченном облачении; она наблюдала, как дьякон размахивал кадилом, а красивый отрок с белокурыми волосами держал в руках икону с изображением почитаемой богини христиан, которую все величали Богородицей.

«И со всем этим мне придется сжиться», – подумала Светорада, следя за долгой и непонятной для нее службой. В глубине души она уже привыкла к мысли, что ради желания хоть что-то получить от жизни надо уметь и поступиться.

После прогулки по Херсонесу она была так утомлена, что заснула, едва вернувшись в исар Ипатия. Но ночью неожиданно проснулась, ощутив на себе чей-то взгляд.

Стратиг сидел подле ее ложа в красивом резном кресле и, подперев кудрявую голову рукой, не сводил с нее глаз.

Светорада резко села, прижимая к груди край легкого светлого покрывала. Смотрела, сонно моргая, растрепанная, хрупкая, в соблазнительно сползшей с плеча сорочке.

Ипатий медленно выпрямился.

– Простите, ангел мой, но я не смог отказать себе в удовольствии поглядеть, как вы спите. Просто… Просто у меня был очень тяжелый день, вот и захотелось хоть какой-то отрады. Извините.

Он поднялся.

Светорада смотрела на него. Она не сомневалась в том, какова цель его визита, однако была тронута решением Ипатия не проявлять назойливость.

– Ипатий… Не уходите.

Она медленно опустила покрывало.

Византиец глубоко втянул в себя воздух. На княжне была только легчайшая сорочка, скорее подчеркивающая, чем скрывающая ее прелести. А сама она, такая разнежившаяся в постели, соблазнительная, манящая… Он неотрывно смотрел на нее. О небо! Как же она прелестна! Ее кожа, как сливки, а эти растрепанные медово-золотистые локоны, обрамляющие нежное лицо… У нее прекрасные груди, округлые и высокие, как у нерожавшей. Он не мог отвести взгляда от ее белого плеча, от проступавших сквозь тонкую ткань сорочки острых сосков.

Нервно сглотнув, осторожно, будто опасаясь, что это диво не состоится, Ипатий присел подле нее на ложе. И когда он протянул руку, когда нежно коснулся ее щеки…

– Я ваша, – тихо шепнула Светорада, словно подбадривая его.

Глаза ее блеснули.

Она уже привыкла, что мужчины берут ее с жадностью и властностью. Но Ипатий был не таков. Он медлил, и это стало раздражать ее. К чему эта робость, если он владеет ею? И она почти резко взяла его руку и прижала к своей груди.

Его прикосновение… Она почувствовала, как он нежно притронулся к ней, и это неожиданно взволновало ее. Самыми кончиками пальцев он касался ее соска, ласково ощупывая. И от этой его нежности она ощутила, как по только что полному напряжения телу растекается слабая нега. Дыхание Ипатия в полутьме стало учащенным, и Светорада заметила, что дышит так же. Это смутило ее, и она отвернулась, но колдовство его ласковых прикосновений продолжало завораживать княжну. Она опустила отяжелевшие веки, прислушиваясь только к своим ощущениям, которые волновали и радовали ее. Она уже забыла, что ласки мужчины могут быть столь приятными, сжилась с мыслью, что ее просто берут, как сладкий плод, проглатывают залпом, не ощущая ее вкуса, заботясь только о собственном насыщении.

– Ипатий, – тихо произнесла Светорада, сама еще не зная, что собирается сказать.