– Я буду скучать по этим местам. Человек всегда оставляет частичку своей души там, где был счастлив.

Светорада погрузилась в воспоминания. Словно сквозь сон, сквозь дымку былого она увидела деревянные вышки родного Смоленска, где прошло ее беспечное детство и полная мечтаний счастливая юность. Потом в памяти всплыли длинные рубленые дома Ростова на берегу широкого Неро, где она так безмятежно и хорошо жила со Стемой. А там память нарисовала и широкий разлив реки в многолюдном Итиле с его синагогами, мечетями и крестами храмов, утопающими в садах среди глинобитных стен. Даже пахнувшие полынным ветром просторы степи пришли к ней в воспоминаниях. И все это отныне в прошлом. Ее ждет Царьград – так на ее родине величали великую столицу Византии Константинополь.

Но вскоре внимание Светорады отвлек Глеб, который залез на борт корабля, пытаясь разглядеть посеребренную фигуру на его носу. Светорада вскрикнула и кинулась к сыну, но приставленные к ребенку слуги уже опередили ее. Толстощекий евнух, ссадивший мальчика на палубу, объяснял ему, что это изваяние – Нептун, древнее божество морей. Но то, что их корабль украшает его фигура, лишь дань былой традиции, а вот надеяться они будут на великую избавительницу от бед – и евнух указал на изображение Пречистой Девы на огромном заполоскавшемся парусе, который корабелы спускали с поперечной мачтовой реи.

Глеб задирал темноволосую головку, смотрел округлившимися голубыми глазками. Светорада нежно глядела на сына. Как все-таки скоро учатся дети, вон и ее малыш уже легко понимает непривычную греческую речь. Ее малыш… За которым где-то и по сей день убивается другая женщина, его мать, Ольга…

Светорада отогнала эти мысли.

Глеб увидел ее и подбежал, ткнулся темноволосой головой ей в ноги, потом вскинул улыбающуюся мордашку. Светораде было отрадно видеть, как он разрумянился, как блестят его глазки.

– Там за перегородкой я видел баранчиков, – сказал малыш. – Можно их погладить?

Светорада стала объяснять, что эти животные станут для них пищей в пути, но мальчика это не обрадовало. Он нахмурил темные, будто прорисованные бровки, сердито поджал губу. И у Светорады даже дрогнуло сердце – до того он в этот миг походил на князя Игоря.

Но Глеба уже отвлекало иное. Он склонился, заглядывая под настил палубы, где тянули глухую песню гребцы, заставляя вздыматься и опадать мощные ряды весел.

Охраняет Господь путь праведных, И путь нечестивых погибнет…

Вскоре Глеб потерял интерес и к гребцам – куда занятнее было наблюдать за сновавшими по реям корабелами, следить, как полощется огромный парус с изображением темноокой суровой женщины в головном покрывале, как у мамы. И маленький Глеб стоял, подняв кверху голову, потом стал важно прогуливаться по палубе, заложив за спину ручки, смотрел на кормчих, которые с напряженными лицами налегали на кормило, разворачивая огромный корабль. Светораду умилял его вид – такой нарядный в своем малиновом длиннополом кафтанчике и в этих крохотных сапожках из зеленой кожи с позолоченными каблучками. Настоящий маленький княжич, правда, в облике византийца, ибо ее сына подстригли как ромея, подвив вниз челку, а одна из прислужниц даже надела ему на грудь плетенную из шелковистых нитей ладанку с вышитым крестом в круге.

Большой дромон уже вышел из гавани, быстро удаляясь от берега, но еще были видны желтоватые башни Херсонеса, вход в тихий порт, кресты на базиликах, ступени лестниц, спускавшихся к морю… Ипатий Малеил часто заморгал, не понимая, откуда эта непрошеная слеза. От ветра, должно быть…

Он прошел переговорить с капитаном, потом смотрел на Светораду, неподвижно стоявшую у перил и так же, как он ранее, не сводившую взгляд с берега. Морской ветер развевал ее головное покрывало, трепал полы пенулы. Она уже выглядела как византийская матрона, горделивая и прекрасная, но когда повернулась… Ипатий угадал в ее ласковой улыбке, в этих непокорно выбивающихся из-под вуали золотистых кудрях ту прежнюю Светораду, которую полюбил своим сердцем бывалого мужа, словно ее дивная красота вернула ему все порывы жаркой молодости. И вот, наконец, он получил ее как дар этой земли.

Ипатий подумал о том, что Светораде исполнилось двадцать лет. Она уже не та девочка, которая развлекала и умиляла его при дворе смоленского архонта Эгиля Золото. Она стала женщиной, более достойной, более мудрой… более страстной. Вспоминая их полные неги ночи, он почувствовал, как глухо ударило о ребра сердце. Его нескончаемая счастливая любовь, исполнившаяся мечта, его Светлая Радость… Она стала еще прекраснее за это время, и хотя ее дивные янтарные глаза были глазами много пережившей женщины, он сделает все, чтобы к ней вернулась прежняя беспечность, чтобы она вновь чувствовала себя счастливой, вновь смеялась и плясала.

Его опять отвлек капитан, уточняя, как им лучше плыть: вдоль побережья, что дольше, но и безопаснее, или по более скорому и опасному пути – через широкие воды Понта Эвксинского? Ипатий осведомился у опытного морехода, что тот сам думает по этому поводу.

Светорада посмотрела на Ипатия с легкой улыбкой. Она очень уважала его и была ему несказанно признательна за его преданность и любовь. За то, что он поднял ее, вернул ей сознание собственной значимости, дал вновь ощутить радость любовных отношений, о которых она почти стала забывать… И она верила, что жизнь с Ипатием Малеилом будет беспечной и спокойной. Устав от страстей и перемен в своей жизни, она так хотела благополучия и мира в душе… Ипатий все это сможет ей дать. А любовь… Женщина всегда хранит в себе частицу нежности, которая однажды может стать и любовью. Но отчего-то русской княжне вдруг вспомнилось давнишнее предсказание гадалки из-под Смоленска: все треволнения и невзгоды Светорады окончатся лишь тогда, когда о ней позаботится человек, которому до нее не будет никакого дела… Странно, княжна бы не назвала Ипатия Малеила равнодушным. Неужели будет еще кто-то? О нет! Она так устала от череды желавших ее мужчин, она хочет покоя и благоденствия.

Именно в этот миг внимание русской княжны привлек всадник, стремительно скакавший по побережью. Казалось, он надеялся посуху догнать уходящий дромон. Княжна даже заволновалась, видя, как он гонит коня у самой кромки обрывистого берега, как будто набирает разбег, словно задумал взлететь. Какой неосторожный, какой дерзкий! И чем-то этот порыв незнакомого всадника напомнил ей ее Стему… Та же бесшабашная удаль, смелость, безрассудство.

Расстояние до берега было уже немалым, Светораде сложно было разглядеть всадника, но все же она различила и рыжую масть его лошади, и развевающийся на ветру голубой плащ, и светлые длинные волосы… Почти как у Стемки.

В этот момент ветер почти стих, большой дромон как будто замер, замедляя бег, пока длинные весла взмыли над водой с обеих сторон бортов. Парус затрепетал и обвис, прилипнув к мачте, и кормчие стали звать корабельщиков, чтобы подтянули снасти.

Светорада со своего места у борта видела, как всадник на берегу тоже сдержал коня, почти вздыбив его, как стремительно схватил лук, натянул тетиву… Безумец, неужели он вознамерился стрелять?

В следующее мгновение Светорада, ахнув, отшатнулась – стрела вонзилась в борт в нескольких локтях от нее, задрожала оперенным древком. Вот это выстрел! Да еще с такого расстояния и с учетом порывов морского бриза… Так мог стрельнуть… только ее Стема.

Княжна невольно подалась вперед, сердце ее учащенно забилось. Смотрела на силуэт всадника, кружившего на коне у самой кромки обрывистого берега. Он как будто даже помахал рукой. Угрожает?.. Что-то хочет сообщить? Она усиленно пыталась разглядеть всадника с разметавшимися светлыми волосами.

Однако попавшую в борт корабля стрелу заметили и другие. Взволнованный Ипатий тут же оказался рядом, стал увлекать Светораду в сторону.

– Дикий край! Сколько я усилий приложил, чтобы навести здесь порядок! Однако же я не всемогущ, и немало бродяг совершают тут самые дерзновенные поступки… Идемте, княжна, – говорил он, накидывая ей на плечи белый шерстяной плащ. – Не волнуйтесь, мы уже в безопасности!