Вскоре Светорада с некоторым удивлением узнала, что главной среди местных женщин является славянка из племени полян, сильная, еще ядреная женщина по имени Белава, жена царевича Габо. Белава держалась со Светорадой приветливо.

– Габо не злой, – говорила она молоденькой княжне. – Правда, когда идет в поход, то лют становится. Пока не насытится. А в походы он в основном ходит на Русь. По весне сговаривается с кабарами,[127] они собирают отряды и отправляются на Русь – за скотом, рабами, медом и воском. Никогда без добычи не остаются.

Белава говорила об этом простодушно, а у Светорады душа замирала. Русь… Далекая, родная, подвергавшаяся постоянным набегам. Но Белава, несмотря на кажущуюся простоту, скоро уловила настроение гостьи. Даже как-то заметила с упреком: чего, мол, брови хмуришь, красавица? Не один Габо живет набегами на Русь, вон и Овадия не единожды промышлял так же. И если Габо давно известен как находник на днепровские земли, то Овадия не упускает случая попытать удачи в набеге по итильскому пути. До самого Ростова, как ей сказывали, доходил, да и земли вятичей именно он подчинил, обложив данью. Даже бек Вениамин хвалил его за это.

После этого разговора с Белавой княжна долго молчала. Овадия… Добрый, веселый, внимательный и влюбленный… И он же… находник! «До Ростова доходил…» – вспомнила она слова жены Габо. Светораде от одной только мысли об этом становилось дурно. Надо будет с ним переговорить… уточнить… выведать…

Овадия появился не скоро, однако не смог уделить внимания княжне. Он постоянно куда-то спешил, с кем-то встречался. К нему часто приезжали знатные тарханы, мужчины что-то обсуждали, собравшись в самом большом жилище, в доме Габо, пили кумыс, спорили. Обычно подле Овадии сидел его брат Габо. Они странно смотрелись рядом, эти непокорные сыновья кагана Муниша. Габо, мрачный, суровый, в своих заскорузлых шкурах больше похожий на волка, чем на выросшего во дворце царевича, который тоже когда-то изучал Тору и носил шелка. Овадия с его быстрыми движениями, живой речью и величавой манерой, даже несмотря на присущую ему некоторую суетливость, подле Габо выглядел ярким и привлекательным.

Как-то Светорада вошла в юрту, где заседали тарханы во главе с Овадией и Габо. Она держала в руках кувшин с подогретым медовым настоем, который стала разливать по чашам. Мужчины умолкли, смотрели на нее. Во взгляде Овадии было восхищение и нежность, у других любопытство, только Габо хмыкнул и отвернулся. Однако никто не стал перечить, когда княжна, отставив кувшин, не вышла, а подсела к Белаве, занятой вышиванием.

Вскоре тарханы словно позабыли о присутствии русской княжны, говорили долго и горячо, спорили. Светорада молчала, рукодельничая вместе с женой Габо, однако старалась не пропустить ни слова. Теперь она полностью разобралась, отчего такие напряженные отношения между Овадией и рахдонитами.

Поздно ночью тарханы стали расходиться. Выходя из теплого задымленного помещения, они покрякивали от пронизывающего холода, осторожно усаживались в лодки-плоскодонки, которыми правили слуги при помощи длинных шестов. Светорада тоже вышла и долго стояла в стороне, кутаясь в меха и вдыхая до рези холодный морозный воздух этого сырого водного края. Подумалось, что даже на Руси она так не мерзла, хотя там реки сковывало льдом до твердости санной тропы, а снежные вьюги наметали сугробы до самых крыш. Но дышалось там все равно легче, воздух не был таким обжигающе холодным и одновременно сырым.

Всплеск уходящих по протокам лодок уже затих, слышалось только шуршание схваченной морозцем осоки у блестящей заводи. В холодном небе сквозь облака просвечивала луна. К Светораде приблизился Овадия, обнял ее сзади. Теперь он часто обнимал ее, правда, навязчивым не был, отпускал, едва она начинала противиться.

– Я все поняла, Овадия бен Муниш, – негромко сказала княжна.

Он обошел ее и долго смотрел во мраке. Она даже различала морозное облачко пара от его дыхания. В пышных мехах шад казался ей более широким, крепким, надежным. Хотя… надежным он не был.

Светорада заговорила о том, что Овадия собирает под своей рукой тарханов и их роды, чтобы сразиться с мощным войском наемников аларсиев, которые слывут непобедимыми, но на которых Овадия хочет натравить степняков хазар, чтобы свергнуть нынешнюю власть и самому подняться. Он сам ищет опасность, и Светорада, находясь подле него, тоже оказалась втянута в эту интригу и уже едва не поплатилась своей жизнью.

Овадия молчал какое-то время. Потом взял ее руки в свои. Его ладони были сухими и горячими, а у нее холодны как лед.

– Ты совсем замерзла, моя княжна, – ласково произнес царевич. – Пойдем.

Он провел ее в дом, где она жила последнее время. Боковые стенки жилища были завешаны белым войлоком, расшитым темными витыми узорами, посередине крыши в круглое отверстие выходил дымок очага. Овадия сам подбросил в очаг сухого хвороста, а когда огонь разгорелся, осветив их лица красноватыми отблесками, сел напротив княжны. Он смотрел на нее изучающе, потом заговорил:

– Ты всегда казалась мне красивой драгоценностью, Светорада, которую мне страстно хотелось иметь как дар судьбы, как некий талисман счастья, как жену… Ибо мне думалось, что твоя беспечность и легкость будут для меня залогом счастливой судьбы. Ты была словно птичка, легкая и щебечущая, порхающая всем на радость. И на радость мне… Но разумной ты мне никогда не казалась. Сообразительность и ум лишают женщину способности дарить успокоение, какое ждет от нее мужчина. Отныне в тебе тоже поселилась тревога. Ибо ты и впрямь стала умнее, чем та светозарная девочка с берегов Днепра. И ты смогла понять то, что тебе необязательно было знать.

Они долго просидели у огня. Овадия рассказывал княжне, как много лет назад пришедшие к власти иудеи унизили старых хазарских богов, поставив над ними единого и подавляющего Яхве. Они сказали, что готовы принять под руку своего великого бога всех, кто пожелает, однако не предупредили, что даже новообращенные не могут стать полноправными иудеями. Так кара-хазары оказались на низшей ступени в своем же Хазарском царстве. И когда они это поняли и восстали, их жестоко подавили. Многие представители истинных хазар тогда погибли, многие стали кабарами, уйдя с родной земли и поселившись в степях Приднепровья, были побеждены и союзники восставших – мадьяры и византийцы, а власть новой верхушки рахдонитов только упрочилась. Иудеи не противились тому, что кара-хазары поклоняются старым богам, а люди смирились со своим незавидным положением настолько, что даже прежний правитель каган стал для них чем-то не более верховного шамана, нужного только для выполнения обрядов. Однако оказалось, что старые боги этой земли разгневались и стали насылать на своих детей великие бедствия. Так, например, уже много лет Хазарское море[128] постепенно заливает их земли; поля, сады и виноградники оказываются на дне, а ранее плодородные степи, наоборот, лишившись влаги, превращаются в пустыни. Шаманы пророчат кочевникам дальнейшие беды, если те не вернут власть прежних небесных покровителей. В становищах все чаще говорят об этом. Поэтому хазары хотят позвать бека Вениамина и рахдонитов на совет, чтобы там предъявить свои требования: уравнять старых богов с новыми, и вернуть прежнюю власть кагану. А если к требованиям хазар не прислушаются… Вот тогда Овадия готов будет возглавить восстание против тиранов.

Говоря все это, Овадия воодушевился, его глаза горели. Светорада слушала царевича, понимая только одно: Овадия решился на опасное предприятие. И подле него ей тоже не будет покоя. Она опять осмелилась попросить:

– Отпустил бы ты меня, а?

Овадия поднялся столь резко, что она в испуге отшатнулась. Он же схватил руки княжны в свои, склонился к ее лицу, пронзая своим горящим взором.

– Нет! Ты нужна мне! Без тебя я как седло без стремян, как сабля без рукояти. Чувство к тебе греет так, словно я в этой морозной мгле ношу в себе маленькое солнце.