Я не согласен с Н. Мандельштам только в том, что рабочим, якобы, чужда мысль об активной борьбе с режимом. Просто обладая здравым смыслом, они в годы сталинщины понимали безнадежность такой борьбы.
Политические взгляды, существующие в инженерно-рабочей среде, на мой взгляд, также внушают надежду.
Конечно, четких политических взглядов у большинства заводских людей пока еще нет. Но они постепенно формируются. Один мой знакомый рассказал мне характерный эпизод. В 1968 году он был в командировке в глухой провинции, кажется, в Уральске. Заходит он как-то в свою комнату в заводском общежитии и видит, что вся комната полна людьми, а за столом какой-то парень вслух читает журнал. Каково же было удивление моего знакомого, когда он узнал, что читается статья Ота Шика, опубликованная в журнале «Чехословацкие профсоюзы». В Москве тогда этот журнал уже не продавался, а провинция, как полагается, запоздала. Мои знакомые, московские интеллигенты, никогда даже в руки не брали этот журнал.
Итак, прежде всего, заводские люди конечно не мечтают о реставрации капитализма, но понимают, что свобода какой-то конкуренции необходима. То, что завод или институт может быть чьей-то частной собственностью, представляется им совершенно диким. Они догадываются, что хозяевами оказались бы в основном те же самые люди, которые сегодня сидят у них на шее, плюс разные ловкачи и подпольные «бизнесмены», паразитирующие на бюрократической системе, которых они глубоко презирают.
Люди, думающие, что эта неприязнь к капитализму объясняется лишь усилиями пропаганды, глубоко ошибаются. Инженеры и рабочие, как правило, мыслят весьма самостоятельно, и они понимают, что кроме всего прочего реставрация капитализма — дело и нереальное.
Далее, они понимают, что настоящая советская власть была бы хороша для страны. Иные из них за возвращение к т. н. ленинским порядкам и к НЭПу. Очень многие понимают порочность однопартийной системы.
Но самое, быть может, главное и обнадёживающее, что все они, вопреки утверждениям Амальрика, мечтают о ПОРЯДКЕ, основанном на демократии и справедливости. Государственная диктатура, несвобода у них уже прочно ассоциируется с БЕСПОРЯДКОМ и произволом, с бюрократической анархией, или с «бардаком», как это называется в народе. От этого «бардака» они, повторяю, страдают не меньше, чем от материальной и бытовой неустроенности. Так что СВОБОДА для заводских людей ассоциируется уже с ПОРЯДКОМ, а не анархией. Анархия и слепое разрушение их не прельщают. Грозная современная техника приучила их серьезно и конструктивно относиться к жизни, и люди производства жизненно заинтересованы в порядке. От порядка зависит их материальное благополучие, моральная удовлетворенность и здоровье. И все большее число людей в заводской среде все яснее начинают понимать, что такой настоящий, действенный и справедливый порядок может принести лишь подлинная демократия.
Инженерно-рабочим слоем, как и научно-технической интеллигенцией, Россия теперь уже безвозвратно врастает в западную, индустриально-демократическую цивилизацию.
Отношение к национальным проблемам
Националистические настроения чужды для большинства заводских людей (я говорю о РСФСР). Волнуют их социальные, материальные и производственные проблемы, и отравляют им жизнь русские начальники и бюрократы! Бытует иногда еще среди них, среди наиболее неразвитых, представление о том, что русский человек, мол, душевнее и крепче «других наций» и т. п. Но все это — тени в сознании, тени прошлого или шовинистической пропаганды: «старший брат» и т. п.
В большинстве районов РСФСР на заводах работают люди самых разных национальностей, и, как правило, они прекрасно уживаются и перемешиваются в дружбе и браках. Об этом пишет и Надежда Мандельштам, свидетельствуя, что почти не встречала среди рабочих антисемитизма.
«Насчет юдофобства я могу по своему опыту сказать, что в народе его нет. Оно всегда идет сверху. Я никогда не скрывала, что я еврейка, а во всех этих семьях — рабочих, крестьян, мельчайших служащих — ко мне относились как к родной, и я не слышала ничего похожего на то, чем запахло в высших учебных заведениях в послевоенный период и, кстати, пахнет и сейчас».
А там, где не пахнет юдофобством, обычно не пахнет и никакими другими национальными фобиями. По крайней мере среди русского народа в собственно России.
Между прочим, продолжая сравнение, Н. Мандельштам пишет:
«Самое страшное — это полуобразование, и в полуобразованной среде всегда найдется почва для фашизации, для низких форм национализма и вообще для ненависти к интеллигенции. Антиинтеллигентские настроения страшнее и шире, чем примитивное юдофобство, и они все время дают себя знать в переполненных людьми учреждениях, где люди так яростно отстаивают свое право на невежество»,
Над национальными проблемами в масштабе всего Советского Союза в инженерно-рабочей среде задумываются мало: не до того. Но для образованных инженеров становится все более тягостной изолированность страны от мира. Они считают также само собой разумеющимся, что формально существующее сейчас право наций на самоопределение и отделение должно стать реальным. И они понимают, что самостоятельность республик могла бы пойти лишь на пользу России, уменьшив возможность восполнять пороки системы за счет эксплуатации национальных окраин.
Миф, распространяемый оппозиционными националистами о том, что наоборот нерусские республики едва ли не эксплуатируют Россию и русский народ, в заводской среде непопулярен. Здесь все хорошо знают, что условия жизни и работы в промышленных центрах РСФСР, как правило, лучше чем в республиках. Миграция рабочих из республик преимущественно в промышленные центры РСФСР служит тому доказательством.
Между прочим, свои взгляды на «заводской народ» я высказал еще в СССР в повести «В почтовом вагоне» (журнал «Москва» № 12, 1962 г.). Высказал, конечно, в несколько завуалированной форме. И все же убедился тогда, насколько не по душе властям такие взгляды. С большим трудом мне удалось добиться опубликования повести. Два дня, например, пришлось вести бой в редакции журнала «Москва» за фразу:
«Рабочие все-таки остались рабочими!».
Фраза эта стояла под смысловым ударением и в общем контексте выявляла «подтекст» повести. То есть, что рабочие остались пролетариями и не приемлют в глубине души существующие порядки. Мне был поставлен ультиматум, и фразу пришлось вымарать. При издании повести отдельной книжкой я смог ее восстановить, так как цензура в издательствах слабее. (Повесть вышла в издательстве «Советский писатель» в 1963 г.).
Однако, тотчас после выхода повести против меня было возбуждено негласное следствие по распоряжению тогдашнего министра КГБ Семичастного, «исследовали» книжку и в ЦК КПСС. В результате два сотрудника Главлита (цензуры) были сняты с должностей за пропуск повести в печать, а я, судя по моей дальнейшей писательской судьбе, получил соответствующую негласную характеристику. Руководители журнала «Москва» стали обвинять меня в «троцкистском заигрывании» с рабочими, а их подчиненные, «свободомыслящие» интеллигенты — в идеализации рабочих, в народничестве. Иные обвиняли искренне: трудно отрешиться от привычных представлений. Казалось бы, ну чем уж так может отличаться, скажем, слесарь столичной мастерской бытового обслуживания от заводского слесаря? А отличие и словами не выразишь.
В «нормальных» странах людей в их нравственном облике сближают, выравнивают какие-то традиции, устои, религия, демократия, — возможность объединения. В СССР же ничего этого давным-давно нет.
Пустота, пропасть! И советское общество можно представить себе именно как нравственную пропасть, образовавшуюся в результате катастрофы и последовавших «оползней». На одной стене пропасти «зацепилась» за науку научная интеллигенция, много ниже «висят» гуманитарии, зацепившиеся за книжную культуру и высокие слова (в пустоте и это опора, хотя и шаткая). На другой стене разместился инженерно-рабочий слой — на уступе жестких императивов бытия пролетариев государственного капитала, ниже их — остатки крестьянства, «висящие» на остатках своей земли и религиозно-патриархальных устоев. А на дне пропасти, в грязной трясине цинизма, лжи и злобы, копошатся все остальные — высшие и низшие слои общества.
