Я прекрасно понимал, что в таком хозяйстве для фермера потерять теленка — все равно что потерять ногу. Но лишиться молочной коровы или племенного быка — это еще хуже. Правительство выплачивает денежную компенсацию, но никакие деньги не восполнят потерю животного, которого ты сам растил много лет. В маленьких стадах вроде этого фермеры специально разводят коров с таким расчетом, чтобы в запасе всегда имелось молодое животное на смену старому, которое больше не сможет работать. И если одно из них убито, то, чтобы заменить его, может потребоваться шесть, а то и семь поколений.

Этот человек имел множество причин ненавидеть волков — больше, чем кто-либо другой. И все же он говорил о них с явным уважением. Этому Станислава с детства учил отец, а того — дед. Он знал, что волки поддерживают равновесие в природе и от них зависит гармония жизни в лесу; что они добывают пищу не только для себя но и для других существ и уничтожают болезни и инфекции. И несмотря на то, что они убивали скот, нанося ущерб его семье, он понимал, что волки так же важны для него, как и коровы.

Я посетил еще две фермы, граничащие с лесом. Их хозяева вели такой же образ жизни, как семья Станислава, подвергались тем же опустошительным набегам и, что поразительно, были столь же философски настроены. Они понимали роль волков в жизни леса и считали, что гораздо лучше как-нибудь отвадить их, чем просто истребить. На территории одной из этих ферм находилось кладбище времен Первой мировой войны. Теленок был убит как раз там, где оно начиналось. Пока мы рассматривали останки животного, до нас донесся грохот захлопнувшейся двери и рев мотора удаляющейся машины. Возвращаясь к дому, мы заметили четырех щенков, бегущих через поле в нашу сторону. Переводчик сказал, что в здешних местах подобное происходит сплошь и рядом. Люди просто выбрасывают нежеланных щенков. Они походили на помесь волка с домашней собакой, что опять же, как мне сообщили, не было редкостью. Мы взяли их с собой в охотничий домик. Позже я узнал, что одного щенка хозяева оставили себе, а прочих раздали знакомым.

Третья ферма оказалась самой бедной. На ней жили мать и сын. Мать работала на земле всю свою жизнь, и, несмотря на все уважение к волкам, ее терпению пришел конец. Сын же явно получил довольно приличное образование, знал кое-что об экологии и о животных, населяющих лес. Но больше всего мне запомнился кофе с печеньем, которым нас там угощали. Поляки — очень гостеприимные люди, и куда бы вы ни пришли, вам первым делом предложат попить и поесть. Отказаться, естественно, невозможно. Пожилая женщина вручила мне самое ужасное печенье, которое я когда-либо пробовал, и спросила, что я буду пить. Так как слово «кофе» было единственным, что я знал по-польски, я сказал — kawy. В комнате воцарилось гробовое молчание, словно я совершил ужасный промах. Мои спутники, посещавшие эту ферму и раньше, дружно попросили herbata, что, как я понял, означало «чай». Мой кофе по вкусу напоминал воду из пруда. Одно утешение — в сравнении с ним печенье уже не казалось столь отвратительным.

При осмотре убитых животных меня озадачило, что волки забирали с собой очень малую часть туши. Я был рядом с голодными волками и видел, как быстро они разрывают на куски и съедают добычу. Если они очень голодны, от туши не остается ни кусочка. Но в данном случае об убийстве ради еды уж точно речи не шло. Останки скорее напоминали работу хирурга. Практически во всех случаях, что я наблюдал — и на фотографиях, и своими глазами, — отсутствовали полоски мяса на шее и на бедрах, отдельные внутренние органы, или был вскрыт и опустошен желудок плюс выдраны небольшие куски мяса из разных мест. Но ноги и грудь оставались нетронутыми. То же самое касалось погибших собак.

Итак, первая и самая простая теория — волки нападают на домашний скот потому, что им не хватает пищи в лесу — не подтвердилась. Впрочем, мне это было ясно и раньше. В лесу в изобилии водились олени, бобры и кабаны — я много раз видел их экскременты.

Другая теория — будто бы домашний скот представлялся волкам доступной и потому привлекательной добычей — также вызывала сомнения. Я изучал этих созданий более двадцати лет и никогда не замечал за ними склонности к легкой наживе. Все, что они делают — в том числе выбор той или иной пищи, — имеет определенную цель. Они отлично умеют контролировать свои тела, знают окружающий мир и уважают права других населяющих его животных. Время и состав волчьей трапезы зависят от совокупности переменных факторов: от времени года, от погодных условий, от того, ожидаются ли щенки, от состояния здоровья членов стаи, от сплоченности внутри семьи и так далее. Они инстинктивно чувствуют, что необходимо их организму. Я видел однажды, как стая волков пожирала жутко зловонную, полуразложившуюся, почти жидкую тушу. Просто они страдали от глистов и понимали, что плохое мясо поможет прочистить кишечник.

А моя собственная стая в Девоне в какой-то момент пристрастилась к жировой подкладке из желудков коров и овец. Они внезапно так ее полюбили, что даже стали отдавать ей предпочтение перед обычным мясом. Я не догадывался почему, пока сам не попробовал. Я ел ее четыре месяца и заметил, что стал куда меньше мерзнуть. Жировая подкладка оленьего желудка устроена совсем по-другому. Там нет слоя жира, типичного для домашних животных. То есть волки ели то, в чем нуждались их тела.

Если я не ошибался, то эти польские волки делали то же самое — от домашних коров, овец и даже собак они получали что-то такое, чего обычная добыча в лесу им дать не могла. У меня пока не хватало данных, но, возможно, если фермерским животным делали прививки, то ответ заключался в иммунитете к каким-то болезням. Это могло оказаться что угодно, даже обычная вакцина против глистов, которую вводят всем коровам. Или же, как в случае с моей девонской стаей, дело было в этой самой жировой подкладке, которая повышала их сопротивляемость холоду во время долгой, суровой и снежной зимы.

Ирония ситуации заключалась еще и в том, что волки могли оценить достоинства подобной пищи, не выходя из лесу. С давних пор охотники отвозили в лес туши домашних животных в качестве приманки, чтобы потом легче было выследить и пристрелить волка. После того как охота на волков была запрещена, инициативу перехватил экотуризм. Туши по-прежнему отвозили в лес, обеспечивая туристам обещанную возможность увидеть и сфотографировать живого волка. Только в 2004 году, когда Польша вступила в Евросоюз, эту лавочку окончательно прикрыли.

Решение проблемы было очевидным. Если мы выясним, чего именно волкам недостает в их естественном рационе, то нам останется просто дать им это в какой-нибудь другой форме. Тогда они прекратят разбойничать.

Я держу в уме еще одно объяснение, но если оно верно, придется как следует поломать голову. Возможно, нападения совершали не обычные лесные волки, а помеси волка с собакой — вроде тех щенков, которых мы нашли после визита на ферму. В наши дни человеческие поселения в Польше так близко подошли к границам волчьих владений, что нет ничего удивительного в том, что время от времени на свет появляются подобные гибриды. И в таком случае ясно, почему эти создания, похожие на волков и видом, и повадками, выходят из лесу среди бела дня и совершенно не боятся людей.

Во время первого путешествия я изучал и оценивал обстановку: знакомился с лесом и окружающей местностью, говорил с фермерами. Теперь я собирался присоединиться к стае, чтобы выяснить, какова истинная причина бедствия. Почему волки нападают на домашних животных, когда в лесу и без того полным-полно оленей и прочей добычи? Одна проблема — я был ограничен во времени. Я не мог оставить парк и своих волков надолго, чтобы повторить то, чем я занимался в Айдахо. Нужно было как-то ускорить процесс. Вспомнив успех эксперимента с магнитофонными записями в Лонглите, я решил попробовать нечто подобное здесь. Замысел был таков: с помощью пленки я создам у местных волков иллюзию, будто неподалеку появилась стая, в которой самцов больше, чем у них. Это вынудит их искать новых самцов, дабы получить преимущество перед соперниками. Тут-то и настанет мой черед вступить в игру.