В ходе наших учебных сражений я сделал одно интересное открытие. Оказывается, в процессе драки поднимается уровень адреналина и феромонов в крови — и у человека, и у волка, — что на время дает участникам схватки известное преимущество над остальными. Если я, например, не мог заставить Тамаску отойти от добычи, то устраивал небольшую потасовку с Мэтси, минут на десять. И когда я возвращался обратно, Тамаска отступал, чуя, что я разгорячен и со мною шутки плохи.

Еще один важный урок — самосохранение. Они должны были научиться распознавать сигналы — позы и звуки — и правильно на них реагировать ради собственной безопасности. Волки пользуются определенной звуковой системой. Любой высокий звук расценивается как призыв или поддержка. Если щенкам грозила опасность, я звал их, пронзительно поскуливая, и они сразу прибегали. Тогда я успокаивал их более низким, приглушенным звуком. Еще один «сигнал тревоги», наземной или воздушной, — отрывистое тявканье. Я издавал его, если над нами кружил канюк либо просто вертолет пролетал или самолет, — и щенки тотчас мчались ко мне в поисках защиты.

Низкий же звук всегда так или иначе предостерегает. Глубокое гортанное рычание означает, что тебе тут не рады, а подробности сообщает поза животного и его оскаленные зубы. Чем солиднее зверь, тем выше он держит голову. Доминирующий волк зарычит, если волк рангом пониже при встрече не «поклонился» соответственно своему статусу. Впрочем, собаки в парке ведут себя точно так же. Среди них сразу устанавливается старшинство, и если кто недостаточно почтителен, на него будут рычать и ворчать, а то и по шее надают. Но вернемся к волкам. Если наглец упорствует и не желает выказать уважения, рычание нарастает, потом возле его морды клацают челюсти. Это последнее предупреждение, после которого уже начинается лапоприкладство. Повалив нахала, старший отступает и снова рычит, ожидая выражения покорности. Поверженный противник должен виновато приникнуть к земле, признавая, что погорячился.

Нечто подобное происходит и во время трапезы. Взрослые волки, по сути, защищают свою долю ушами. Стороннему наблюдателю покажется, будто смотреть нужно на челюсти, чтоб на них не напороться. Вовсе нет, главное — уши. По ним четко видно, что вам тут можно, а чего нельзя. Если волк стоит над тушей с горизонтально распластанными, как крылья, ушами, значит, его статус выше вашего, так что не надо зариться на его кусок, если не хотите неприятностей. Попробуете подойти ближе — он зарычит, оскалив зубы и высунув кончик языка. Если вы не отступите, рычание усилится, затем последует щелчок зубами — последнее предупреждение, а дальше уж пеняйте на себя. Но если, допустим, справа подойдет соплеменник еще выше рангом, то правое ухо нашего волка повернется в сторону и назад, показывая тем самым: пожалуйста, проходите. Левое ухо он, однако, оставит в горизонтальном положении, продолжая защищать от посягательств свою порцию. Но как научить этому щенков, если у тебя человечьи уши? Я попробовал закрывать свой кусок всей головой, и, похоже, они уловили смысл.

Самым трудным для наставника с человеческим сердцем оказалось распределить между волчатами роли. Если вожаку стаи угрожает опасность, волки должны пожертвовать даже целым пометом щенков: ведь на следующий год они дадут новое потомство, а потеря вожака может привести к гибели всю стаю. Соответственно, и волчат высокого ранга, как будущих лидеров, защищают активнее других. На этих уроках мы играли в догонялки. Я кусал своих подопечных за спины и за лапы — как будто за ними гонится взбесившийся волк. Это напоминало игру в охоту, только тут я прицельно направлял их в сторону норок-укрытий. Единственным способом избежать укусов было нырнуть под землю, оставив «врага» с носом. Существо, превосходящее размерами трехмесячного волчонка, в эти норки попросту не пролезало. И оттуда я уже не мог их выманить ни за какие коврижки — они понимали, что спастись можно только там. Скрепя сердце я следил, чтобы они прятались по старшинству, то есть чтобы Тамаска и Мэтси оставались снаружи, пропуская Яну вперед.

Слава богу, это были только уроки.

Мы прожили вместе полтора года: вместе ели, спали и развлекались. Все это время я не ел никакой человеческой еды типа кофе или сэндвичей, не переодевался, не принимал душ и не мыл голову. Я спал исключительно на твердой земле, мочился, как и волки, прямо в вольере, метя таким образом территорию, а прочие экскременты из соображений гигиены аккуратно складывал в пакетик и отдавал волонтерам. Единственной роскошью, которую я себе позволял, была туалетная бумага. Ее запасы мне оставляли в промежутке между двумя воротами. Я ни разу за все это время не покидал вольера — да мне это и в голову не приходило. Я был совершенно счастлив и доволен жизнью. Волчата стали моей семьей, я знал их куда лучше, чем собственных детей, и чем дольше я жил среди них, тем сильнее мне хотелось остаться с ними навсегда. Их мир меня полностью устраивал. Как с любыми детьми, с ними порой бывало нелегко, но, глядя, как они растут и обретают уверенность в себе, как развиваются их характеры, как проявляются и оттачиваются их способности, я испытывал непередаваемые чувства. Подумать только — я для них не чужой и вообще все это отчасти моих рук дело!

Мои контакты с окружающим миром сводились практически к нулю. Что происходило за пределами загона, я не знал и знать не хотел. Только связывался с волонтерами по рации, чтобы заказать еду и обсудить, чья именно туша нам достанется. Эту информацию я учитывал при организации игр, надеясь, что мои волчата научатся ассоциировать разные методы охоты с разными видами пищи. Кроме того, время от времени я просил волонтеров повыть или поставить запись воя то одной, то другой стаи — в качестве прививки от лишней самоуверенности, такого сигнала, мол, вы тут не одни.

Первые несколько месяцев я кормил щенков, как положено, понемножку, но часто, но как только они подросли, переключил их на режим питания, обычный в естественных условиях: голодовка — добыча — обжираловка. Я не просто так упорно стремился привить волчатам повадки их диких сородичей, несмотря на то, что им суждено было до конца дней жить в неволе. Я рассчитывал, что они передадут полученные от меня знания своему потомству, а те — своему, и так далее, из поколения в поколение. И если когда-нибудь британские волки вновь обретут свободу, они сумеют о себе позаботиться самостоятельно. Моя заветная мечта — чтобы им хватило сноровки для выживания и в своем мире, и в нашем.

Итак, мы ели раз в двое суток. Один день целиком посвящался охотничьим играм, то есть моральной и физической подготовке, и только на закате либо на рассвете следующего дня начиналось пиршество. Больше всех охотиться у нас любил Мэтси, самый быстрый и ловкий поэтому за неимением самок я назначил его загонщиком, а на себя брал роль альфа-волчицы, указывая ему мишень. В Айдахо я понял, как важно для волка умение делать запасы — от этого нередко зависит его жизнь. Мои мальчики твердо знают, что изобилие не вечно, что порой в окрестностях подолгу не встречается никого съедобного, что бывают периоды, когда стая не может выходить на охоту. Я закапывал куски мяса в мягкую землю вокруг пруда, поглубже, ниже уровня воды, и оно там хранилось, как в холодильнике. В какой-то момент волонтеры по моей просьбе задерживали поставку очередной туши, растягивая таким образом нашу голодовку до трех или даже четырех дней, и я показывал волчатам, как извлечь заначку, чтоб перекусить в ожидании свежей добычи. Заодно с едой я припрятывал и отдельные части туши, которые потом служили нам наглядными пособиями: оленьи рога и ноги, обрывки шкуры кролика, коровы или овцы, фазаньи перья.

В день подготовки в зависимости от обещанного мне по рации меню я выкапывал какой-нибудь занимательный предмет и раззадоривал своих воспитанников. Если, допустим, у нас планировался фазан, я размахивал перьями, дразня волчат и поднимая вожделенную игрушку повыше, чтобы им пришлось за ней попрыгать. Так мы узнавали, какой была наша еда при жизни: вот эта, например, умела летать, на земле ее не поймаешь. Я даже просил ребят кидать нам птицу через забор — какой-никакой, а все ж полет. Рыбу я утаскивал в пруд и держал у дна, вынуждая волчат не только лезть в воду, но еще и нырять. Если же местный фермер жертвовал нам целую охапку кроликов после удачной охоты, я доставал кусочек меха, лапку или ухо, а если кто-то привозил оленя — игра строилась вокруг ноги.