- Знаю. Иногда удовольствие может быть больнее, чем боль. Через три секунды я позволю тебе кончить.

Она протянула руку и взяла пустой бокал вина с прикроватной тумбочки.

- Un… deux… trois, - посчитала она и поднесла бокал к головке. Он излился в него, покрывая стенки семенем и содрогаясь от интенсивности освобождения.

После того, как она собрала каждую его капельку, Нора поднесла бокал на свет от камина.

Нико открыл глаза и оперся на локти, наблюдая за ней.

Она взяла откупоренную бутылку «Розанеллы» и налила немного вина в бокал. Нора поболтала вино, позволяя ему омыть стенки бокала.

- Два плода твои трудов в одном бокале, - сказала она. – Santé.

Она поднесла бокал к губам.

- Нора... - Нико выдохнул ее имя.

В три больших глотка она выпила вино.

- Мой любимый урожай, - ответила она.

Нико сел и смотрел на нее, его грудь быстро вздымалась и опадала.

- Ты победила, - сказал он.

- Я знаю, - ответила она и поставила бокал. - А еще у меня есть забавный трюк с виски, но я больше не пью крепкий алкоголь. Зак мне запрещает.

Не говоря ни слова, Нико опрокинул ее на спину и поцеловал с шокирующей, поразительно страстью. Его язык погружался в ее рот, словно пытался распознать собственной вкус на ее языке.

- Ты опасная, - прошептал ей в губы Нико. - Ты можешь заставить мужчину хотеть того, чего он не сможет получить.

Нико рвано вздохнул, будто пытался успокоиться. Он оторвался от нее и вытянулся на кровати рядом.

- Поговори со мной, прежде чем я привяжу тебе к кровати и никогда больше не выпущу отсюда, - сказал Нико.

Нора рассмеялась и повернулась на бок лицом к нему.

- Я должна рассказать тебе, как познакомилась с твоим отцом, - ответила она. - По-настоящему познакомилась с ним.

- Каким он был?

- Совсем не похож на тебя, - ответила она.

- Это плохо?

- Нисколько. Дом, в который я вошла, где была дикая оргия, был домом твоего отца.

- Откровенно признаюсь, я никогда не был на оргии. Хотя приближаются дни урожая и топтания винограда.

Нора улыбнулась. Ей бы понравилось быть с Нико во время сбора урожая. Может, она убежит с ним. Если ей позволит совесть.

- Ты будешь рад услышать, что с нами была пара-тройка бутылок «Розанеллы», когда я, наконец, познакомилась с твоим отцом.

- У него хороший вкус в вине и женщинах. - Улыбнулся ей Нико. - Где вы были?

- Ни за что не угадаешь, учитывая, что твой отец был здесь. Но наш с Кингсли первый разговор из всех возможных мест состоялся в церкви.

Элеонор разгладила платье в последний раз, поправила гипсофилу, которую парикмахер вплел ей в волосы, и взяла букет из красных роз. Заиграл менуэт Баха в соль мажоре, и после успокаивающего вдоха она шагнула на красную дорожку и направилась по проходу к Сорену.

Вчера она тренировала на репетиции походку. Правая нога вперед, приставить левую, остановиться. Левая нога вперед, приставить правую, остановиться. Она повторяла эти инструкции про себя снова и снова. Слова вынуждали ее шагать медленно, хотя она хотела побежать по проходу и упасть в объятия Сорена.

У алтаря она мельком посмотрела Сорену в глаза и заняла свое место слева перед прихожанами. Четыре остальные подружки невесты присоединились к ней.

Вся церковь встала, когда в дверном проему появилась Диана, в великолепном белом платье и фате. Элеонор смотрела поверх плеча Дианы на заднюю стену «Пресвятого Сердца». Она не хотела смотреть на нее, на невесту, и не хотела смотреть на Джеймса - жениха. Она хотела смотреть на Сорена, священника, но, если девушка переживет церемонию, не превратившись в пенька с глазами, ей придется смотреть куда угодно, кроме него. Поскольку просто исчезнуть ей было нельзя, она полностью игнорировала свадебное торжество.

Сегодня она ощущала себя посмешищем. Почти год назад Сорен выгнал ее из своей жизни, возвел стену вокруг себя и приказал оставаться за ней. «Иди и будь нормальным подростком», - сказал он. И она ушла от него. За несколько месяцев они не сказали друг другу ни слова. А теперь она стояла у алтаря, и он проводил брачную церемонию для кого-то другого.

Ей некого было винить кроме самой себя за эту боль, которую она испытывала, пока наблюдала, как Сорен проводит обряд венчания его секретарши. Диане потребовалось пятая подружка невесты, чтобы соответствовать количеству друзьям жениха. Сначала Элеонор ей отказала, понимая, насколько болезненно это будет, но Диана умоляла и уговаривала ее, так как та давала ей уроки вождения в прошлом году, и Элеонор чувствовала себя обязанной. Она не могла отдать ей деньги за бензин, поэтому надела чертово платье, натянула фальшивую улыбку и пошла по проходу церкви к мужчине, которого любила больше самой жизни, с каждым шагом осознавая, что никогда не сыграет свадьбу с ним.

Хождение по разбитому стеклу было бы менее болезненным, чем путь к алтарю.

Сорен начал церемонию с цитат из Библии о любви и преданности, которые заставляли всех в церкви вздыхать и плакать, но Элеонор игнорировала его. За последний год она стала в этом профи.

Во время свадебного приема Элеонор сидела с двумя самыми молодыми свидетелями жениха, пила шампанское и делала вид, что флиртует. Сорен задержался на час и разговаривал с людьми. Естественно он игнорировал ее. Игнорировал ее так же, как и она его. Она знала, он ее игнорирует, потому что девушка наблюдала, как мужчина игнорировал ее весь этот час.

- Мне нужен еще один бокал, - сказала Элеонор, и младший брат жениха, который, очевидно, влюбился в ее декольте, поспешил принести ей еще один бокал шампанского.

Сорен покинул прием, и Элеонор танцевала со свидетелем. Она хотела пойти домой и лечь спать, но пообещала остаться до самого конца.

К утру вечеринка, наконец, закончилась. Диана и Джеймс пробежали под градом из риса к ожидающему их лимузину. Десять минут спустя зал приемов опустел. Не прошло и года.

Элеонор вошла в кладовку, которую она заполняла весь прошлый год, и вырыла сумку с одеждой, которую спрятала здесь. Девушка выдернула цветы из волос и бросила их в мусор, затем выскользнула из юбки ее наряда подружки невесты, состоящих из двух вещей. Она натянула джинсы и втиснула ноги в теннисные туфли, вздыхая от радости избавиться от них. С лифом платья без рукавов оказалось сложнее. Она не могла расстегнуть молнию. Чертова Диана и ее «платье А-образного силуэта из двух частей, с ампирной талией - боже мой, Элли, оно так тебе идет» дерьма. Они все должны были быть в джинсах и футболках.

Она громко зарычала и грубо выругалась. И в наступившей после этого тишине услышала мужской смех.

- Элеонор, тебе нужна помощь?

Сорен? Какого черта? Она закатила глаза и повторила очередную провальную попытку расстегнуть молнию.

- Я застряла в платье. У вас есть ножницы или нож, или пистолет, что-нибудь?

- Тебе нужен пистолет, чтобы снять платье?

- Как только я его сниму, я избавлю его от страданий.

- Все так серьезно? - Сорен вошел в кладовку. Она посмотрела на него через плечо. Он уже сносил ей крышу своим видом в джинсах и футболке. За все время, что он служил в «Пресвятом Сердце», она только два раза видела его без пасторского облачения. Если бы Папа увидел Сорена в джинсах, Его Высокопреосвященство, скорее всего, приказал бы всему духовенству перейти на эту униформу. Посещаемость церквей резко бы увеличилась.

- Я в ловушке.

Сорен изогнул бровь.

- Повернись.

- Вы собираетесь его разрезать? В скорую надо звонить?

- Подними волосы и стой смирно.

Она запустила пальцы в волосы и держала их, пока Сорен взял ткань платья и оттянул от ее кожи. Спустя несколько секунд дерганий, молния, наконец, поддалась.

Элеонор попыталась закончить все сама, но, казалось, он намеревался до конца расстегнуть молнию. Как она могла спорить с ним, особенно когда его пальцы касались обнаженной кожи на ее пояснице?