«Ты видела его только днем». Вспомнила она слова Кингсли. «Только свет и тени. Но наступит ночь, и ты увидишь тьму».

Значит, это и была тьма? Тогда она может прожить всю жизнь в ночи.

После того, как он привязал ее к кровати кожаными манжетами и черной веревкой, Сорен уставился на ее беспомощное тело.

- Моя, - сказал он и посмотрел ей в глаза.

- Ваша, сэр.

Когда он закончил привязывать ее, она лежала на спине, не в силах пошевелить руками и ногами. Вот так все и будет. Вот так все произойдет. Это начало. Это конец.

Сорен избавился от своей одежды. Она мечтала о его обнаженном теле и теперь видела его в лучах лунного света и свете свечи, и его собственного света, исходящего изнутри. Даже обнаженный он по-прежнему казался одетым в достоинство и силу, и он носил свою силу, как щит. Он накрыл ее тело своим. Его бедра были словно мрамор. Его кожа сияла, как отполированное золото. Вкус его губ был таким же сладким, как вино, и она упивалась им.

- Почему царь привязал Эсфирь к кровати? - спросил он.

- Потому что он любил ее.

Сорен припал к ее губам. Он целовал ее, и она отвечала на поцелуй с такой же и даже большей пылкостью. Их языки переплетались, и она упивалась вином с его губ, поглощала жар его рта. Элеонор поморщилась, когда Сорен прикусил ее нижнюю губу.

Сорен усыпал поцелуями чувствительную кожу ее груди. Под его губами ее сердце трепетало, кровь бурлила. Она неистово хотела прикоснуться к нему, но каждый раз, когда она пыталась пошевелить руками, путы удерживали ее. Кингсли предупреждал ее о бондаже. У Сорена была потребность контролировать все как можно дольше. Чем более беспомощной она была, тем больше он чувствовал потребность защитить ее.

Она ахнула, когда Сорен лизнул ее правый сосок. Он опустился к ее груди и нежно посасывал, пока дразнил левый сосок пальцами. В таком положении она могла только выгибать спину, предлагая ему свои груди. Он припал к левому соску. Жар концентрировался в ее грудях и распространялся вниз по животу, проникая в бедра. Она хотела его внутри себя. Нет, не хотела, нуждалась в нем.

- Пожалуйста, сэр... - умоляла она.

- Пожалуйста, что? - Он поднял голову и изогнул бровь, удивленный тем, что она посмела о чем-то просить.

- Я хочу вас.

- Вот он я.

- Я хочу вас внутри себя.

- Малышка, я всегда внутри тебя.

Элеонор развлекла себя небольшой фантазией о том, как она втыкает ему в шею нож. Но затем он снова накрыл ее рот губами.

- Терпение, - прошептал он ей. - Я годы ждал этой ночи. И не хочу спешить.

- Вы, правда, хотели меня со дня нашего знакомства?

- Так сильно, что меня это пугало.

Он провел пальцем вниз по центру ее тела, пока не прижал ладонь к клитору. Тот пульсировал.

- Я хочу, чтобы ты кончила для меня. Мне нужно, чтобы ты была как можно более влажной, прежде чем я войду в тебя. Поняла?

- Да, сэр. - Она задышала тяжелее, когда Сорен сильнее прижал основание ладони. Два пальца погрузились в лоно, затем ими же, теперь влажными, обхватил клитор. Желание захлестнуло ее, когда он начал выписывать круги на набухшем узелке плоти.

Она приподняла бедра над кроватью и замерла под ним. Все ее тело застыло перед взрывом удовольствия. Лоно сжималось и содрогалось, трепетало и сокращалось вокруг пустоты. Она не могла дождаться, когда кончит вокруг него, позволяя ощущать ее удовольствие на его теле.

- Хорошая девочка, - сказал он, смахивая прядь волос с ее лба.

Он снова целовал ее соски, пока она приходила в себя после оргазма. Он лениво, неспешно посасывал их, словно собирался провести всю ночь между ее грудей. У нее были смутные воспоминания о том, как Вайет так же целовал ее соски. Когда он делал это, она наблюдала за ним и испытывала к нему нежность, словно мать к ребенку. Они могли быть одного возраста, но она чувствовала себя гораздо старше него. Но с Сореном она ощущала себя собственностью короля, как Эсфирь в гареме, плененная и завоеванная. Как и Эсфирь, она знала, что ей придется покорить завоевателя самой великой силой - любовью.

Сорен поцеловал ложбинку между грудей, и его губы опустились вниз к животу и бедрам. Он прикусил тазобедренную косточку, и, как только она ощутила боль, Сорен опустился к развилке ее ног. Элеонор замерла, когда он лизал ее, целовал, занимался с ней любовью своим ртом.

- Черт... - зарычала она, не в состоянии сдерживаться. Она не ожидала, что он займется с ней оральным сексом Он сказал, что доставит ей удовольствие, но, когда мужчина оказался между ее ног, для нее это показалось почти актом покорности. И затем он увеличил давление на клитор языком, погрузил в нее два пальца и потер мягкое местечко на передней стенке внутри нее. Его рот владел ею. Пальцами он широко раздвигал ее складочки, обнажая вход в ее тело. Она не могла спрятаться от него. Он видел ее всю, все ее самые сокровенные места. Он снова и снова лизал клитор, и, кончая, она излилась на его губы и пальцы.

Сорен поднялся и поцеловал ее. Она ощутил свой вкус на его губах и не могла насытиться им. Представляла ли она что-то более эротичное, чем это? Его ладонь скользила по ее телу от ключиц до бедер. Его большой палец проник в нее, и она поморщилась от странного ощущения. Содрогание превратилось в стон чистой боли, когда он прижался к ее плеве, недостаточно сильно, чтобы порвать, но достаточно, чтобы вызвать слезы. Он резко вдохнул, словно ощутил ее боль своим телом. Он принимал ее боль как свое удовольствие. Тогда пусть причиняет боль, чтобы он смог получить удовольствие. Пусть он уничтожит ее, чтобы она смогла возродиться заново.

Боль утихла, и Сорен расположился между ее бедер, головка члена прижималась к клитору. Она приподняла бедра навстречу ему, открываясь перед ним, предлагая себя.

Элеонор посмотрела на него и увидела, что глаза Сорена закрыты. Его длинные, неестественно темные ресницы покоились на щеках. Вены на руках и плечах пульсировали, пока он удерживал себя над нею. Он начал говорить, но не на английском. Это был датский, его родной язык. Она знала немного датского, достаточно чтобы она и Сорен могли сказать друг другу: «Я нуждаюсь в тебе, я хочу тебя», и никто не понял бы их. Но в своем лихорадочном состоянии она не могла узнать ничего из того, что он говорил. Он бормотал слова, как молитву. Она подняла голову и прижалась поцелуем к его горлу, ее самая любимая часть в его теле, часть, спрятанная под колораткой. Финальные слова молитвы она поняла.

Jeg elsker dig.

Я люблю тебя.

- Я люблю тебя, - сказал он на своем родном языке, и эти слова повисли над кроватью, словно баннер.

С полузакрытыми глазами она ощутила, как мир начал погружаться в сон. Где-то вдалеке она услышала музыку, одинокий преследующий голос почти нечеловеческой красоты. Она слышала его? Видела его? Или он исходил изнутри, как сон, который помнишь лишь несколько часов после пробуждения? Она уткнулась в местечко между шеей и плечом Сорена. Она дышала и вдыхала аромат снега, свежего снега, чистого и холодного. И тогда она поняла истину.

Сорен не пах зимой. Зима пахла Сореном.

Jeg elsker dig.

Услышала она голос Сорена сквозь туман.

Он проник в нее одним толчком.

Боль, которую она даже не представляла себе, разорвала ее надвое. Разорвала надвое, рассекла на две половины, обжигала, как пламя, разрывала ее словно бумагу.

Под Сореном она извивалась и плакала, уткнувшись ему в грудь. Он гладил ее по голове, пока слезы агонии и капитуляции текли по ее щекам. Он не вышел из нее, не извинился. Он оставался в одном положении, но внутри нее он пульсировал, а ее лоно растягивалось и напрягалось, чтобы принять его. Это и была цена за поцелуй, который нельзя забыть, за яблоко с Древа, от которого невозможно отказаться, за путь, который она выбрала. Они зашли слишком далеко. И вернуться они уже не могут.