— Манька-то? — уточнила старуха, но ничего не ответила, только неопределенно пожала плечами.

— Кстати, где она сейчас?

— Не хотела греха на душу-то брать. Напраслину-то, ей-ей, не говорю, а вот прямо всякому скажу, об чем думаю, не постесняюсь...

— Короче давай, — перебил ее Треньков.

Она кивнула головой в сторону угловой комнаты и вполголоса начала:

— Шибко любила в сладкие игрища играть, не боясь, — вот теперь в роддоме... Крутились туточки всякие да разные... Сказывала я ей тогда, што до добра...

— Ясно, ясно. Скажите-ка мне: а жили у нее ухажеры без прописки и как долго?

— Да нет. Боле недели не задерживались. А потом сама я не дозволяла тута бардаки разводить. Говорила ей: «Али расписывайся да живи по-человечьи, али пусть не топчут здеся полы, грязь не разводят». Грозила ей пойти в участок, в милицию. Не пущала некоторых сюды-то в квартеру. И милицию вызывала, энто когда здесь разодрались еённые мужики.

Треньков начал расспрашивать ее о соседях. Женщина оказалась хорошо осведомленной и рассказала ему, кто к кому приезжал и на какое время. По ее рассказу выходило, что длительное время проживает какой-то командированный на третьем этаже, в квартире, расположенной над ними. Тот появился здесь еще зимой.

— Ентот мужик-то и к нам постояльцем набивался, — пояснила она, — да я отшугнула, харя у яво блудистой показалась: как бы чаво не спер.

Треньков направился на третий этаж к Метелевой, у которой, по словам собеседницы, проживал квартирант. Самой домохозяйки дома не было — лежала в больнице. В квартире оказалась ее сестра, приехавшая из другого города, чтобы поухаживать за больной, о квартиранте она ничего не знала.

Окна двух комнат, которые занимала Метелева, выходили на проезжую часть улицы, и из них хорошо просматривалось окно квартиры Ахматова.

Узнав, в какой больнице находится Метелева, Треньков отправился к ней.

Метелева лежала в урологическом отделении, страдала почками. Треньков, представившись ей, начал расспрашивать о квартиранте.

По словам ее, Постнов Анатолий Сергеевич, квартирант, исключительно интеллигентный и порядочный человек. Комнату она сдала ему в феврале месяце до лета. Деньги отдал вперед за шесть месяцев. Приехал в командировку из Магнитогорска, с металлургического завода. Проживал у нее не постоянно, иногда подолгу отсутствовал: говорил, что он снабженец — вот и приходится разъезжать по долгу службы туда и обратно. Такой квартирант вполне устраивал, к тому же он был очень аккуратным. О временной прописке как-то не подумала. Комната, в которой поселился Постнов, принадлежала ее сыну, погибшему в финскую войну.

— Мой сосед-то по квартире, Нигматуллин Шамиль Искандерович — геолог. Он предпочитает жить круглый год в палатке. Появляется в нашей коммуналке раза два в год, и то на короткое время. Вот, чтоб не чувствовать одиночества, и пустила этого квартиранта.

— А где сейчас ваш квартирант? — спросил Треньков.

Метелева вдруг поджала губы, лицо ее приняло горестное выражение:

— Да помер он.

— Как помер?!

— Недели две или три назад поехал домой, в Магнитогорск.

— Значит, в середине июня съехал из вашей квартиры?

— Кажется. Вот числа не припомню.

— А откуда вы знаете, что он умер?

— Письмо я получила, товарищ следователь. — Метелева полезла в тумбочку. — Вот оно.

Треньков повертел конверт, взглянул на почтовый штемпель.

— Та-ак... отправлено двадцать восьмого июня... а пришло первого июля. — Он вытащил письмо и начал читать.

— А я собиралась ехать туда и остановиться у Анатолия Сергеевича, — произнесла слабым голосом больная. — Там мой муж похоронен, умер от тифа в гражданскую... Вот видите, какой это человек. Даже перед смертью не забыл позаботиться обо мне, чтоб, приехав туда, не оказалась в трудном положений с жильем — там у меня никого нет...

Треньков тем временем размышлял так: «Письмо отправлено двадцать восьмого, в квартиру Ахматовых агенты иностранной разведки проникли тридцатого. Значит, естественно, отправителя письма в это время не было здесь. Если даже он был жив, не успел бы сюда добраться за одни сутки. Скорее всего, Постнов жив и послал письмо, чтобы Метелева не приезжала. Кому хочется возиться с больной, почти незнакомой старой женщиной?»

Эдуард немного поколебался: взять письмо или оставить. Решил на всякий случай взять, хотя был уверен, что оно не имеет отношений ко всей этой истории с ахматовскими чертежами.

«Вот у Закирова рожа вытянется, — подумал он, — когда узнает, что его версия лопнула как мыльный пузырь. Мужика явно тащит на умозрительные абстрактно-схоластические версии, высосанные из мизинца левой ноги».

Треньков посмотрел на часы: рабочий день окончился час назад. «Ого! А я еще вкалываю, вот дурак», — проговорил он про себя.

И снова вспомнил Закирова. «Интересно, как он поведет себя, когда узнает, что я уже названиваю его Элечке? А что будет, если отобью? — заулыбался Треньков. — Припадок хватит».

Мысль об Элеоноре взбодривала его, и вялость в теле, вызванная дневной духотой, неожиданно исчезла. Ему стало легко и весело. От предвкушения встречи с ней приятно защемило сердце.

Почему-то вдруг вспомнилось, как Юрка Герасимов недавно гнался за преступником, а он, как сторонний наблюдатель, глядел ему вслед. И тоскливая мысль о том, что узнают о его трусливой бездеятельности, разлилась в сознании. Прекрасное настроение вмиг исчезло. «До чего же гадко устроен человек, — подумал Эдуард. — Не успеешь подумать о прекрасном, ощутить прекрасное в полной мере, а уж пакостная мысль тут как тут: выскакивает из закоулка в памяти и чернит грязной метлой все светлое в душе, отравляет сознание. И ничего почти не остается». Он вздохнул и пошел прочь из палаты.

На следующий день поздно вечером из четвертой городской больницы, где лечилась Метелева, поступило сообщение: отравилась колбасным ядом больная урологического отделения Тараткина. Неизвестное лицо передало пакет с продуктами в приемный пункт больницы, адресовав его Метелевой. В палате Тараткина попросила Метелеву угостить ее колбасой. Сама Метелева в тот момент есть не хотела. Вскоре Тараткина скончалась.

В Гурьеве майор Стеклов разыскал своего старого товарища по чоновскому отряду Бажанова Сергея. Тот работал в горпищеторге. За шестнадцать лет, с тех пор как они не виделись, Сергей изрядно изменился: располнел, от некогда густой шевелюры остались одни воспоминания, стал очень степенным и важным. Но его великолепная память осталась неизменной. В спокойной домашней обстановке он рассказал о событиях давно минувших дней, которые произошли в прикаспийских краях.

Осенью 1924 года, после возвращения со службы, Бажанов работал уполномоченным ОГПУ Астраханской области по городу Гурьеву. Время было неспокойное: в окрестностях города иногда появлялись банды, по ночам вспыхивали перестрелки.

В город забредали кутеповские эмиссары: бывшие царские офицеры, мечтавшие восстановить монархию. При проведении одной операции в руки чекистов попал бывший поручик царской армии Шергин, связанный с монархистскими элементами в Поволжье. Он-то и поведал об атамане Мефодии — Волковском Александре Викентьевиче. Бывший атаман, как оказалось, перебрался в относительно тихую гавань — в Астрахань и иногда зачем-то наведывался в Гурьев.

Поручик Шергин, происходивший из знатного дворянского рода, когда-то учился в гимназии вместе с Волковским и был дружен с ним. Они продолжали давнишнюю дружбу своих родителей. В доме Шергиных говорили, что отец Викентий по богатству может потягаться с самыми состоятельными людьми России, что только в Волжско-Камском банке вклад у него составляет более миллиона золотом.