Прежде всего стоит заметить, что любые теории искупления сами по себе носят отвлеченный характер, то есть отделены от реальных событий; именно эти события из плоти и крови, произошедшие в мире времени и пространства, эти теории и стараются объяснить, но объяснения не могут заменить события. На самом деле истории стоят ближе к событиям, чем теории, потому что именно повествования позволяют нам соприкоснуться с реальными событиями, которые значат больше всего. И есть другие события в наше время, которые подводят нас к той реальности еще ближе: это Евхаристия, повторение трапезы, устроенной Иисусом, с помощью которой он сам объяснил смысл своей приближающейся смерти, а также моменты исцеления, любви и прощения, через которые смерть Иисуса снова становится реальностью в нашем все еще сломленном мире.

Теперь же, сказав все это, я должен признаться, что сам — сторонник одной из известных теорий искупления, которая объясняет, как Бог справился со злом через смерть Иисуса не с помощью представлений о замещении каких-либо событий или историй и не претендует на роль единственной теории, отменяющей все прочие, но скорее представляет собой тему, которая лучше всех других подводит меня к самой сути. Я имею в виду тему «Христос Победитель», веру в то, что на кресте Иисус одержал победу над силами зла. Если ее принять, все другие теории также занимают свои места. По мнению апостола Павла (см., например, Рим 8:3), смерть Иисуса, несомненно, содержала и юридический аспект, связанный с наказанием. Через нее Бог сказал свое «нет» греху через Иисуса Мессию, представителя Израиля, а потому и всего мира. И здесь в ответ на тот факт, что граница между добром и злом проходит внутри меня самого, как и внутри каждого другого человека, евангелие возвещает, что Иисус умер «за меня», вместо меня и для моего блага. Будучи Мессией, он был представителем Израиля и всего мира, а потом мог один стоять за всех: ради нас, пишет Павел, Бог сделал того, кто не знал греха, грехом, приношением за грех

ради нас (2 Кор 5:21). Поэтому весь Новый Завет видит в этой смерти акт любви — как любви Иисуса (Гал 2:20), так и любви Бога, который его послал и воплощенным выражением которого Иисус стал (Ин 3:16; 13:1, Рим 5:6-11; 8:31–39; 1 Ин 4:9-10). И здесь мы можем сделать один вывод: страдания и смерть Иисуса — это для нас пример того, как мы призваны любить друг друга.

При этом нам стоит помнить о том, что мы здесь говорим и думаем в рамках эсхатологии, Божьих замыслов, которые осуществляются в истории и доходят до кульминации. Это значит, что свершившееся на кресте не есть что-то безвременное и абстрактное, вроде эйдосов Платона, пребывающих вне реальной истории с ее временем и пространством. Недостаточно сказать, что в итоге Бог создаст новый мир, в котором уже не будет боли и слез, — это не восстанавливает справедливости относительно всего зла, совершенного в прошлом. Мы не можем полностью решить проблему зла с помощью прогресса, думая, что когда в будущем какие-то поколения людей обретут счастье, это уменьшит значение страдания предшествующих поколений или даже послужит их оправданием (как говорится в одной ужасающей строке гимна: «И тогда познают любящие Его, что вся их боль была благом» — это молчаливое согласие со злом, чего, без сомнения, никогда не мог бы допустить Новый Завет). Нет: все теории искупления, годные для выполнения своей задачи, должны принимать во внимание как прошлое (каким образом вина, грех и стыд всех предшествовавших поколений оказались на кресте), так и будущее, когда обетование, исполненное Богом на Голгофе, окончательно вступит в полную силу. Иначе крест превращается в пустой символ, который ничего не значит, пока ты его не заметишь и не захочешь из-за него действовать определенным образом.

В этом состоит личное значение креста. Настанет день, когда я — даже такой грешник, как я! — стану полностью безгрешным, когда Бог по своей милости закончит работу своей благодати во мне. Но, предвосхищая этот момент будущего, я уже сегодня получаю прощение и новую жизнь Духа благодаря тому, что Иисус был «прославлен», когда он был «вознесен» на кресте (Ин 7:39; 20:22). И поскольку, как можно было бы ожидать, между Евхаристией и крестом существует тесная сакраментальная связь, Евхаристия воплощает и выражает первое (прощение) и одновременно усиливает и питает второе (жизнь Духа). Личный смысл Страстной пятницы, о котором так много говорят гимны и молитвы, черпающие образы из традиции страдающего Раба (Ис 53) и развивающих ее текстов Нового Завета, звучит примерно так: «Смотри, все твои грехи взял на себя Иисус»; «Сын Божий возлюбил меня и предал себя за меня»; или, если вспомнить слова, сказанные Иисусом на Тайной вечери, которые Бог произнес о самой Страстной пятнице: «Это тело мое, переданное вам». Когда мы прилагаем это к личной жизни, к сегодняшним и завтрашним грехам, мы отнюдь не говорим: «Теперь можно грешить, потому что уже Бог справился со всеми грехами», — напротив, это призыв великой любви жить по образу смерти и воскресения, покаяния и прощения в повседневной христианской жизни в твердой надежде на окончательную победу в будущем. «Проблема зла» касается не только вселенной, но непосредственно — самого меня. И Бог справился с этой проблемой крестом своего сына, Мессии. Вот почему в некоторых христианских традициях совершается поклонение самому кресту — так мы могли бы с благоговением относиться к тропинке, по которой ходит любимый человек. Крест был тем местом, где Бог возлюбил нас до предела, и средством этой любви.

Мы подробнее поговорим о смысле прощения в последних двух главах. А теперь нам надо вернуться к более широкому аспекту проблемы зла, о котором мы говорили в первой главе, чтобы понять, какой новый подход к ней предлагает нам крест.

Мы говорили вначале о поверхностном понимании зла и незрелых ответах на него. Поразительно, что самый известный евангельский отрывок об «искуплении» стоит в контексте резких слов Иисуса о природе политической власти, которую евангельские события лишают оснований. Когда Иаков и Иоанн попросили у Иисуса предоставить им почетные места после его воцарения (Мк 10:35–45), это был политический вопрос, на который был дан политический ответ: властители земли господствуют над своими подданными, но среди вас все должно быть иначе. Самый великий из вас должен стать слугой, самый первый из вас — рабом всех, потому что Сын Человеческий пришел не затем, чтобы ему послужили, но чтобы послужить и отдать свою жизнь как выкуп за многих. Эти слова перекликаются с Ис 53 — а если быть точным, Ис 40–55 в целом — и прямо соседствуют с политическим, анализом империи, анализом подрывного рода. Иисус здесь указывает на всю традицию Израиля, людей, через которых Бог пожелал решить проблему мирового зла, — эта традиция в определенный момент приводила к падению Вавилона и его путей. Мы находим нечто подобное у Луки, где снова Иаков и Иоанн хотят поступить так, как принято в этом мире — свести огонь с небес на своих врагов (Лк 9:54). Ответ Иисуса на их просьбу прямо связан с его молитвой на кресте: «Отче, прости им» (Лк 23:34).

Что же из этого следует? Евангелие призывает церковь претворять в жизнь победу Бога в мире через страдающую любовб. Крест не просто пример, которому нужно следовать, — это достижение, которое надо развивать, воплощать на практике. Но тем не менее это действительно пример, потому что это — образец, шаблон, модель того, что Бог хочет теперь своим Духом осуществлять в мире через своих людей. Это начало процесса искупления, в котором страдания и мученичество парадоксальным образом становятся орудием победы. К этому мы еще вернемся в последних двух главах.