– Нет, миленький, не злые.

– А помнишь, дядя Вася рассказывал, как его с собаками леший четыре дня по лесу кружил, в болото завел так, что чуть не утонули.

Дядя Вася был наш сосед по квартире. Он занимался охотой и разведением охотничьих собак. Человек он был неприятный: жадный, любил выпить и никогда не упускал случая с кем-нибудь поссориться. Поэтому жильцы его не любили.

– Когда лесной дух свой дом защищает, – ответила бабушка, – он может и злым стать. А Василий Сергеевич – человек не добрый, природу не любит и охотой только ради выгоды и убийства занимается. Целый мешок дичи настреляет, потом на рынке сбудет. Плохих людей духи не любят, могут и в лесу закружить, и в болото завести. Сам знаешь, после того случая он больше на охоту не ходит и собак своих продал. Вот какого страха на него леший напустил! А человеку доброму нечего лесного духа бояться, ему он вреда не причинит и при нужде всегда поможет.

За разговорами время летело быстро, и я не заметил, как мы доехали до места. На станции нас встречал огромный старик. Он был такой большой, что бабушка едва доставала ему до плеча. А мне он и вовсе казался великаном. Седой дед с длинной бородой сначала показался мне суровым и жутковатым. Я спрятался за бабушку и потихоньку рассматривал старца из-за ее спины. Тот подошел к нам, наклонил голову и удивительно чистым и густым голосом сказал:

– Здорова будь, Анна Георгиевна. Никак мальчонка твой меня испугался? Неужто так пострашнел?

– Здравствуй, Федор Иванович, – улыбнулась бабушка. – Да кто ж тебя, медведя лесного, на первый раз не пугался? Тут взрослому жутко станет, не то что ребенку.

Они обнялись, и дед посмотрел на меня. Теперь он не выглядел страшным. В седой бороде появилась улыбка, а большие голубые глаза казались добрыми и спокойными.

– Иди-ка сюда, малой, – старик вытащил меня своей лапищей из-за бабушкиной спины и взял на руки. – Замену, что ли, себе готовишь, Анна Георгиевна? – пророкотал дед, разглядывая меня. – И то дело: нельзя память людскую без наследника оставлять. И так мало что осталось…

– Ну, до замены еще далеко, – отозвалась бабушка. – Хотя кто знает? Да ты поставь мальчонку на землю, испугаешь.

Дед хмыкнул, опустил меня и сказал:

– И то верно, ехать пора, лошадь застоялась.

Мы сели на телегу, и рыжая лошадка зацокала по дороге. Ехали мы часа два. Бабушка рассказывала деду Федору о жизни в Ленинграде, о своих больных и о разных других вещах. Старик слушал, кивал головой, упоминал о теплом ключе, хозяине леса и о том, что все уже приехали и ждали только бабушку. Вообще говорил он мало и односложно, а когда мы въехали на лесную дорогу, и вовсе замолчал.

– Что молчаливый такой, Федор Иванович? – спросила бабушка.

– О чем говорить? Это вы, городские да ученые, болтать привыкли, а я больше с лесом говорю, его и слушаю, он мне обо всем и расскажет, и без слов меня поймет. А слова что? Шум один, – ответил дед.

– Знаю я тебя и дружков твоих лесных, – засмеялась бабушка, – какие вы тихие да молчаливые бываете.

Дед что-то пробурчал и подстегнул лошадь.

Жил дед Федор на краю лесной поляны в маленьком домике, так укрытом под ветвями большого дуба и ореховых зарослей, что, даже стоя рядом, заметить его можно было только случайно. Казалось, деревья и кусты сами оплетали и закрывали его. Мы подъехали к дому, дед увел лошадь, а бабушка села на скамеечку возле стены.

– Ба, а почему дверь открыта? В доме кто-то есть? – спросил я.

– Нет, миленький. Федор Иванович живет один. Всю семью его в войну убили. С тех пор здесь и обосновался. А дверь открыта потому, что не сможет дурной человек в дом войти, сторож здесь хороший.

– Какой сторож, ба, я даже собаки не видел? – недоумевал я.

– Собаки нет, а сторож есть, – сказала бабушка. – Да ты иди, погуляй, осмотрись, сам поймешь.

Я пошел прогуляться вокруг дома. Не успел отойти десяток шагов, как в кустах раздалось шуршанье, и оттуда высунулась, как мне показалось, собачья мордочка. «Ага, значит, собака все-таки есть!» – подумал я и пошел дальше.

Мордочка спряталась в зарослях и больше не появлялась. Я еще несколько раз оглянулся: вдруг собака выскочит и укусит! Но все было тихо. Внезапно я почувствовал, как воздух вокруг меня сгущается. Все становится нереальным и незнакомым. Домик, проглядывающий среди деревьев, исчез. Я стоял в густой тени, среди высоких деревьев, которых только что здесь не было, и не знал, куда идти.

Воздух продолжал сгущаться. Дышать становилось тяжело. Каждой частью своего тела я чувствовал давление. Сердце бешено заколотилось, появился страх, постепенно переходящий в ужас. Захотелось бежать сломя голову. До сих пор не пойму, почему я тогда не заорал и не бросился прочь. Видно, сказались бабушкины уроки поведения в лесу и мое общение с луговым духом.

Я сел на землю, постарался успокоиться и стал звать помощника. Землеройка появилась почти сразу, она подняла мордочку и тонко пискнула. Где-то сзади раздался звук, похожий то ли на хихиканье, то ли на бурчанье, и все прошло. Давление исчезло, страх пропал. Я сидел на тропинке, идущей вокруг дома, который все так же проглядывал сквозь крону деревьев.

– Хватит, Серый, совсем запугал мальца! – раздался густой бас деда Федора.

Он стоял рядом, усмехаясь в седую бороду.

– Ну, вставай, в дом пойдем.

Я поднялся. Ноги ощутимо дрожали, голова кружилась. Идти было тяжело. Дед хмыкнул, взял меня под мышку и понес.

Бабушка была уже в доме и раскладывала на столе продукты.

– Развел нечисти, – сказала она, – шагу ступить некуда. Не место им в нашем жилье, в лесу жить должны!

– Так здесь и есть лес, – усмехнулся дед Федор, опуская меня на пол. – А малец твой не пугливый, видать, хорошо ты его учила. Другой бы уже до станции добежал. Серый свое дело знает!

– Вот я и говорю, нечисти развел, только людей стращать! – Бабушка цыкнула в угол, где что-то шуршало.

Шуршанье прекратилось.

– В доме и то в каждом углу вертятся! От тебя, Федя, не только люди, но, наверное, и медведи шарахаются!

– Кому нужен, тот не шарахается, – усмехнулся дед. – А медведи меня любят. Ладно, хватит разговоры говорить, ужинать садитесь, поздно уже. Да и мальчонка устал.

Бабушка нарезала хлеб, и мы сели за стол. Дом был простой и чистый. Бревенчатые стены, дощатый пол без следов краски, стол, деревянные лавки, кровать, два сундука вдоль стены и тщательно выбеленная русская печь.

Пахло травами, смолой, дымком. И к этому примешивался незнакомый, едва уловимый горьковатый, но приятный аромат. Вся атмосфера дома создавала чувство уюта и покоя. Хотелось прислониться к теплой стене и уснуть. За ужином я откровенно клевал носом. Сказались дорога, новые впечатления, лесной воздух – я и не заметил, как погрузился в сон.

Проснувшись утром, я обнаружил себя лежащим на матрасе, набитом травами, которые источали тот самый горьковатый аромат, что так понравился мне вечером. Бабушка хлопотала у печки.

– Проснулся, миленький, – бабушка улыбнулась, – поднимайся, умывайся и завтракай.

Я встал и вышел во двор. Деда Федора нигде не было видно. Стояла такая тишина, что закладывало уши. Солнце еще только поднималось. На траве и листьях деревьев лежала роса. Было прохладно, тело мгновенно покрылось гусиной кожей. Я поежился и пошел к умывальнику. Вода в нем была какая-то странная. Попадая на руки, она словно покрывала их голубоватой пленкой, будто масло. И эта необычная вода жгла, жгла не холодом, а жаром.

Тело мгновенно согрелось, сон как рукой сняло. Мир открылся во всех своих красках, точно с глаз сняли матовую пленку. Из кустов вновь показалась собачья мордочка. Но теперь я видел, что она была шире, чем у собаки, с остреньким мохнатым носиком и черными круглыми глазками.

Вслед за мордочкой явился ее обладатель: зверь, размером с небольшого медвежонка, с широкими задними лапками, на которых он и стоял, весь покрытый густой седовато-серой шерстью. И еще я заметил, что, когда существо вылезало из кустов, не дрогнула ни одна ветка, ни одна капля росы не упала с листьев. «Серый свое дело знает!» – вспомнил я слова деда Федора.