Кики даже не попыталась изобразить улыбку. Когда Шанья Ли сидела в детской коляске, «Белое платье» уже считалось давно забытым прошлым.

— Мне нужно выпить, — неожиданно резко бросила Кики. Насчет гримерки она уже все поняла. — На этой мусорной свалке стоимостью в миллион фунтов где-то наверняка должен быть бар.

Когда Кики быстрым размашистым шагом направилась в коридор, девица поспешила за ней.

— Фу какая гадость, — поморщилась Шанья, когда в нос им ударил запах дерева и свежей краски.

Кики рассеянно кивнула и буркнула что-то в знак согласия, погруженная в мысли о гримуборной. В только что отстроенном клубе таких размеров наверняка должны быть специальные комнаты для звезд, но Кики Лейн не выделили отдельной гримерки. Ее публично унизили, а она не может дать этим мерзавцам достойный отпор. Ведь если она устроит сцену, требуя, чтобы ей предоставили отдельную гримуборную, и получит отказ, это унизит ее еще больше.

— Ник говорит, что клубы вроде этого долго остаются на плаву, едва ли не целую вечность, но этого просто быть не может, — заметила Шанья.

Кики попыталась изобразить заинтересованность:

— А кто такой Ник?

— Мой любовник и продюсер. Неплохое сочетание.

Во второй раз за этот вечер Кики отбросило на тридцать лет назад, в далекие семидесятые. Слова Шаньи напомнили ей о Френсисе. Френсис тоже заботился о ее интересах. По крайней мере пока его самого не доконал кокаин.

Кики вошла в бар, где толпились музыканты и технический персонал. Интересно, где сейчас Френсис? Возможно, его уже и в живых-то нет. Не в первый раз Кики пришло в голову, что Френсис вполне мог умереть двадцать, а то и тридцать лет назад. Наркоманы не доживают до старости.

Кики задумчиво взглянула на свое отражение в зеркале за барной стойкой. В узких брюках — имитации змеиной кожи — и черной футболке с блестками она казалась такой же тонкой и стройной, как Шанья. Благодаря умелым рукам профессионалов ее коротко остриженные волосы, смазанные гелем и уложенные в затейливую прическу, напоминающую усеянный шипами шлем, сохранили свой огненно-рыжий цвет. Высокие острые скулы не оплыли, не утратили формы. Кики осталась прежней. И, как и прежде, в ней сразу можно было узнать рок-певицу. Но теперь от ее былых успехов остались одни руины. Она катилась вниз, под уклон, по извилистой кривой, которой никогда не стать широкой и светлой дорогой, ведущей к головокружительным высотам. Все ее высоты уже в прошлом. Если сейчас она уйдет со сцены, о ней будут вспоминать как о рок-певичке семидесятых и восьмидесятых, ставшей необходимым приложением к ностальгическим ретроконцертам начала двадцать первого века.

Если же продолжит петь, то ее станут воспринимать как жалкое подобие певицы, и именно такой она и запомнится публике — жалкой и никчемной.

Настало время откланяться.

Она покинет сцену, как только закончится эта безумная неделя концертов. Она поедет на взморье, найдет там высокий утес и бросится вниз с вершины.

Позднее, вместо того чтобы отказаться от этого нелепого, поспешно принятого решения, Кики лишь утвердилась в нем.

Когда на следующий день она торжественно выплыла на сцену в туфлях диско-звезды с высоченными каблуками из оргстекла «перспекс», усеянными блестящими стразами, и приготовилась показать, на что способна, ее встретили лишь жидкими аплодисментами.

Далеко не в первый раз Кики охватила ненависть к публике. С ужасным чувством, будто под ней «бегущая дорожка» тренажера и нужно как можно быстрее перебирать ногами, чтобы не упасть, Кики громко отбарабанила все свои старые и новые хиты.

А потом наступил настоящий кошмар. Кики и представить себе не могла, что ей когда-то придется пройти через это. В ожидании появления ведущей музыкальной группы часть публики начала нетерпеливо хлопать, призывая Кики освободить сцену, и вскоре к этому призыву присоединился весь зал.

Кики мгновенно замолчала, хотя ее музыканты продолжали играть. Слезы жгли ей глаза. Так вот как это бывает! Вот что значит провалиться с позором. Что ж, черт возьми, больше она никогда не выйдет на проклятую сцену. Она поедет туда, где есть высокие утесы. Она доберется до Корнуолла и там положит конец своей жалкой, никчемной жизни. Она отправится в Корнуолл, потому что там остался кое-кто, с кем следует попрощаться.

В Корнуолл, ибо в Корнуолле живет Примми.

Июль 2003 года

Следуя указаниям распорядителя, Артемис медленно проехала по траве к краю огромного поля и припарковала свой «вольво» между «рейнджровером» и «мини-купером». Она заметно нервничала. Артемис всегда чувствовала себя неуютно на матчах; только в первые месяцы замужества у нее захватывало дух от одной лишь мысли о том, что ей удалось приобщиться к поло — этой элитарной забаве подлинных аристократов. Ей так и не удалось усвоить сложные правила игры, и когда жены и подруги приятелей Руперта поняли, что Артемис не только представления не имеет, что происходит на поле, но даже не умеет ездить верхом, они тут же исключили ее из своего избранного круга.

Артемис быстро сбросила туфли для вождения и надела открытые туфли-лодочки на шпильках. В последние годы она так прибавила в весе, что без высоких каблуков казалась себе толстой как кубышка. Артемис не хотелось привлекать внимание других женщин, наблюдающих за игрой, к недостаткам своей фигуры. Из личного горького опыта она уже знала, что большинство этих женщин — стройные, гибкие и юные создания.

Захлопнув за собой дверцу машины, она с трудом побрела по неровной земле. Почти все друзья Руперта уже успели отделаться от своих старых жен, с которыми Артемис познакомилась, когда только вышла замуж, и сменили их на новых, более стройных и молодых — в возрасте от двадцати до тридцати лет. В подобных обстоятельствах трудно сохранять душевное спокойствие, когда тебе пятьдесят два и ты носишь восемнадцатый размер. Впрочем, насчет восемнадцатого размера не знала ни одна живая душа, поскольку Артемис добросовестно срезала все метки со своей одежды и пришивала на их место ярлычки с размером четырнадцать.

Руперт терпеть не мог ее полноту. Он никогда не называл жену полной, только жирной. Но чем больше он издевался над ней из-за лишнего веса, тем чаще искала она утешения в шоколаде и пирожных. Артемис никак не удавалось вырваться из этого ужасного порочного круга, тем более что от природы она не отличалась стройностью.

Артемис подошла к краю поля, где теснилось множество машин, и увидела, что очередной чаккер в самом разгаре. Все больше волнуясь, она нервным жестом разгладила юбку темно-синего шелкового платья в белый горошек и поправила на груди нитку жемчуга.

Скорее всего Руперт не ожидает увидеть здесь жену, особенно после вчерашней ссоры, когда она открыто воспротивилась его планам. Но не могла же она промолчать. Руперт собирался уехать на целый месяц в Бразилию, а между тем в этом году они ни разу не были в своем летнем доме на Корфу.

Поравнявшись с краем поля, где стояли припаркованные джипы и фургоны для перевозки лошадей, Артемис как можно сильнее втянула живот и изобразила ослепительную улыбку. Перед ней тянулся длинный ряд небрежно одетых девушек, опиравшихся на капоты машин. Лица большинства девиц скрывали темные очки, так что Артемис могла лишь растерянно озираться, не зная, есть ли среди них знакомые. Наряды женщин не отличались элегантностью, и Артемис с опозданием поняла, что ее изысканное платье здесь совершенно не к месту: на обычный матч она вырядилась, как для поездки в «Херлингем».

При приближении Артемис несколько девиц обернулись, а две или три сдержанно кивнули. Артемис продолжала лучезарно улыбаться, проклиная на чем свет стоит свой нелепый наряд. На площадке не было никого в туфлях на высоких каблуках. Абсолютно никого.

Она растерянно обвела глазами игроков. Члены команды Руперта были одеты в розовые рубашки. Ей тут же бросилась в глаза худощавая, все еще мускулистая фигура мужа.