– Королева…

– Королева мертва, да ниспошлют ей боги вечный покой. – За вуалью блеснули слезы. – Пусть умрут и ее драконы.

Не успел Селми найти достойный ответ, послышались тяжелые шаги, и к ним ворвался Скахаз мо Кандак с четырьмя Бестиями. Гразхара, пытавшегося заступить дорогу, Лысый отмел прочь одним махом.

– В чем дело? – поднялся с места сир Барристан.

– Требушеты, – гаркнул Лысый. – Все шесть.

– Это ответ Юнкая на ваше предложение, сир, – сказала Галацца Галар. – Я предупреждала, что он вам не понравится.

Итак, они выбирают войну. Сир Барристан испытал странное облегчение – в чем в чем, а в войне он смыслил.

– Если они надеются забросать нас камнями…

– Не камнями, нет, – произнесла старая жрица исполненным горя и страха голосом. – Трупами.

Холм был каменным островком в море трав. Дени спускалась с него чуть не все утро и под конец совсем обессилела. Ее слегка лихорадило, руки покрылись царапинами, но ожоги, несмотря ни на что, все-таки подживали – лишь из глубоких трещин на ладонях еще сочилась сукровица.

Снизу холм казался особенно высоким. Дени нарекла его Драконьим Камнем в честь древней цитадели, где появилась на свет. У подножия он оброс колючими кустами и жесткой травой, выше торчали голые камни. В мелкой пещере посреди этой россыпи Дрогон устроил себе берлогу. Очутившись там, Дени поняла, что он поселился там уже довольно давно: все вокруг было черным, на полу валялись обугленные обломки костей. Всякому живому существу дорог его дом, и Дрогону тоже.

Два дня назад, в час заката, она углядела на юге узкую блестящую ленту воды. Ручеек мог вывести ее к большому ручью, ручей к речке, а все реки в этой части света впадают в Скахазадхан. Спустившись вниз по его течению, она окажется у залива Работорговцев.

С гораздо большей охотой она вернулась бы в Миэрин на драконе, но Дрогон ее желания не разделял.

Древние валирийцы управляли драконами с помощью чар и волшебных рогов, в распоряжении Дейенерис были только слово и кнут. Ей казалось, что она заново учится ездить верхом. Если хлестнуть Серебрянку по правому боку, она повернет налево, ибо первейший лошадиный инстинкт велит ей бежать от опасности. Если хлестнуть по правому боку Дрогона, он повернет направо, ибо первейший драконий инстинкт велит ему нападать. Порой он и вовсе летит куда вздумается, как его ни хлещи. Кнут скорее раздражает его, чем причиняет боль: чешуя у него сделалась тверже рога.

И как бы далеко Дрогон ни улетал, к ночи он всегда возвращается на свой Драконий Камень – к себе домой, а не к ней. Ей уже опостылела эта скала. Пора возвращаться в Миэрин, к мужу, к любовнику.

«Уходи, – сказала она себе. – Оглянешься назад – пропадешь».

Ее сопровождали воспоминания: вид на облака сверху, маленькие как муравьи кони, луна, до которой можно дотянуться рукой, ярко-синие реки. Суждено ли ей увидеть это опять? Суждено ли подняться в небо, где скорби этого мира не могут достать ее?

Будь что будет. Детские радости больше не для нее. Она взрослая женщина, королева, мужняя жена, матерь тысяч. Ее дети нуждаются в ней. Она, как и Дрогон, должна покориться бичу. Снова возложить на себя корону, сесть на тронную скамью черного дерева, вернуться к объятиям и прохладным поцелуям Гиздара.

Солнце припекало с самого утра, небо было безоблачным. Это к лучшему: лохмотья, в которые превратилась ее одежда, почти не греют. Одну сандалию она потеряла, улетая из Миэрина, другую бросила в драконьей пещере – лучше уж идти босиком, чем наполовину обутой. Токар и покрывала остались на арене, нижняя туника перепачкана потом, травой и грязью, подол Дени оторвала, чтобы перевязать себе колено. Вид у нее теперь, как у нищей оборванки, а ночи в дотракийском море холодные, хорошо еще, что днем жарко.

Как ни странно, она была счастлива здесь, в своем одиночестве. Охотно терпела боль, голод, ночную стужу ради полетов с Дрогоном – и охотно вынесла бы все это снова.

В пирамиде ее ждут Ирри и Чхику. И Миссандея, и маленькие пажи. Она поест и смоет многодневную грязь в пруду под хурмой.

На южном склоне холма она нашла дикий лук и какое-то растение с красноватыми листьями вроде капусты – съедобное, как показал опыт. Помимо этого и рыбки, пойманной как-то раз в мелком пруду, она питалась объедками от трапез Дрогона, обгладывая с костей горелое полусырое мясо. Долго на такой еде не протянешь. Спихнув ногой с вершины бараний череп, Дени посмотрела, как он скачет вниз, и решила отправиться следом.

Трава в степи ростом с Дени. Когда-то она ехала по этой траве на Серебрянке, во главе кхаласара, рядом со своим солнцем и звездами, теперь шла, похлопывая себя по бедру кнутом распорядителя игр. Кнут да изодранная туника – вот все, что она захватила из Миэрина.

Осень чувствовалась даже здесь, в дотракийском море. Травы, ярко-зеленые летом, желтели – скоро они побуреют, завянут, умрут.

Дейенерис Таргариен не была чужой в этой великой степи, простирающейся от Квохорского леса до Матери Гор и Чрева Мира. Впервые она увидела травяное море молодой женой кхала Дрого, на пути в Вейес Дотрак, где ее должны были представить старухам из дош кхалина. От ходящих волнами трав у нее перехватывало дыхание. Небо тогда было таким же синим, трава зеленела, и в сердце ее жила надежда. Сир Джорах, ворчливый старый медведь, оберегал ее; Ирри, Чхику и Дорея ухаживали за ней; ее солнце и звезды обнимал ее по ночам, и в ее чреве росло дитя. Рейего, так она хотела назвать его, а дош кхалин объявил его жеребцом, который покроет весь мир. Так счастлива она не была со времен полузабытого Браавоса.

Браавосский дом с красной дверью подарил ей счастье, красная пустыня все отняла. Ее солнце и звезды упал с коня, мейега Мирри Маз Дуур убила дитя у нее под сердцем, Дени собственными руками погасила жизнь в опустевшем теле своего кхала, и его великий кхаласар раскололся. Ко Поно сам назвал себя кхалом и увел многих воинов и многих рабов, ко Чхако сделал то же самое и увел еще больше людей. Маго, кровный всадник Дрого, изнасиловал и убил юную Ероих, которую Дейенерис спасла от него в свое время. Если бы не драконы, родившиеся на свет в пламени погребального костра Дрого, Дени доживала бы свой вдовий век среди старух дош кхалина.

Огонь спалил ее волосы, но тела не тронул – как тогда на костре, так и недавно на Арене Дазнака. Ей смутно помнились встающие на дыбы кони, опрокинутая тележка с дынями. Им вслед метнули копье и послали целый рой арбалетных болтов. Один из них задел щеку Дени, другие отскакивали от Дрогона, застревали между чешуйками, пробивали насквозь перепонки крыльев. При каждом попадании дракон корчился, а она отчаянно пыталась удержаться на нем. Раны его дымились, болты сгорали или сыпались вниз. Внизу кружились в безумном танце объятые пламенем люди. Женщина в зеленом токаре прикрывала собой плачущего ребенка – они лежали на кирпиче, и бегущие с арены топтали их.

Потом все это отошло, шум стал глохнуть, копья и стрелы больше не долетали до них. Дрогон поднимался все выше над пирамидами и аренами, ловя крыльями теплые потоки от разогретых кирпичей Миэрина. «Если я и упаду, оно того стоило», – подумала Дени.

Продырявленные крылья несли их на север, за реку. Облака летели мимо, словно знамена призрачной армии. Открылся залив со старой валирийской дорогой, теряющейся в песках на западе, – дорогой, ведущей к дому, – а потом под ними заволновалось море травы.

Теперь Дени казалось, что это было тысячу лет назад.

Солнце начинало припекать голову с не отросшими еще волосами.

– Шапку бы, – сказала вслух Дени. На Драконьем Камне она пробовала сплести головной убор из травы, как это делали дотракийки. «Давай еще раз, – говорила она себе, – ты от крови дракона и вполне способна сплести себе шапку», – но ничего у нее не вышло.

К середине дня она дошла до ручейка, который видела сверху. Он был не шире ее руки, сильно исхудавшей после дней на Драконьем Камне. Сложенные ковшиком ладони зачерпнули вместе с водой ил со дна. Дени, конечно, предпочла бы воду похолодней и почище, но желания – вещь опасная: еще немного, и начнешь желать, чтобы тебя спасли.