– Шторм. – Мокорро вроде бы не пугало, что все вокруг хотят его смерти. Обезьяны, которым он, похоже, тоже не пришелся по вкусу, с воплями прыгали по снастям.

Виктарион колебался. Жрец пришел из моря – что, если сам Утонувший Бог выбросил его из пучины? У Эурона есть свои колдуны, вот бог и Виктариону решил послать одного.

– Почему ты говоришь, что он чародей? – спросил он Крота. – Я вижу только оборванного жреца.

– Я тоже так подумал, лорд-капитан, но он знает много всего. Знал, что мы идем в залив Работорговцев, хотя ему никто не сказал, знал, что мы найдем тебя у этого острова. И еще – он сказал, что без него ты точно умрешь.

– Умру, значит? – «Перережьте ему глотку и за борт», – чуть было не выговорил капитан, но боль прострелила руку от кисти до локтя, и он ухватился за планшир, чтобы не рухнуть на палубу.

– Колдун напустил порчу на капитана, – заявил кто-то.

– Бей его! Бей, пока демонов не наслал! – заорали все прочие.

Лонгвотер уже вынул кинжал, но тут Виктарион гаркнул:

– А ну назад! Пайк, убери нож. Крот, греби обратно к себе. Хамбл, отведи чародея в мою каюту. Остальные займитесь делом. – Какое-то мгновение он не был уверен, что они подчинятся: люди роптали и переглядывались. Обезьянье дерьмо сыпалось сверху градом, но все стояли как вкопанные. Виктарион сам ухватил жреца за локоть и потащил к люку.

Смуглянка, обернувшись к двери с улыбкой, увидела красного жреца и зашипела будто змея.

– Тихо, женщина, – сказал капитан, врезав ей здоровой рукой. – Подай нам вина. Крот правду сказал? Ты видел мою смерть?

– И не только ее.

– Ну и как я умру? В сражении? Соврешь – башку тебе расколю, как дыню, и скормлю обезьянам твои мозги.

– Твоя смерть сидит с нами, милорд. Дай-ка мне свою руку.

– Руку? Откуда ты знаешь?

– Я видел тебя в пламени, Виктарион Грейджой. Ты шел грозный, с окровавленным топором, знать ничего не зная о черных щупальцах, что держат тебя за руки, за ноги и за шею. Они-то и управляют тобой.

– Управляют? Лжет твой огонь. Я тебе не кукла, чтоб на нитках меня водить. – Виктарион, сдернув перчатку, сунул больную руку под нос жрецу. – На, любуйся. – Чистое полотно уже пропиталось кровью и гноем. – Мой противник на щите носил розу – я поранил руку шипом.

– Даже мелкая царапина может оказаться смертельной, лорд-капитан, но я могу тебя вылечить. Мне нужен нож – лучше всего серебряный, но и железный сойдет. И жаровня тоже. Тебе будет больно, как никогда в жизни, но руку тебе мы вернем.

Все они одинаковы, эти лекари. Мышь тоже всегда предупреждает о боли.

– Я железный человек, жрец. Боль мне смешна. Ты получишь, что просишь, но в случае неудачи я сам перережу тебе глотку и отдам тебя морю.

– Да будет так, – с поклоном ответил жрец.

До конца дня капитан не поднимался на палубу, и в его каюте слышались раскаты дикого хохота. Лонгвотер Пайк и Вульф Одноухий торкнулись к нему в дверь – заперто. Потом высокий голос запел что-то на чужом языке – на валирийском, как сказал мейстер, – и все обезьяны с визгом попрыгали в воду.

На закате, когда море почернело и небо залилось кровью, Виктарион вышел – голый до пояса, левая рука по локоть в крови. Подняв черную, будто обгорелую, кисть, он указал дымящимся пальцем на мейстера.

– Перережьте ему глотку и бросьте в море, чтобы ветер сопутствовал нам до самого Миэрина. – Мокорро видел это в своем огне. Видел он также замужество королевы, но что с того? Она не первая, кого Виктарион Грейджой сделал вдовой.

Лекарь вошел, бормоча любезности. Потом потянул носом, взглянул на Йеццана зо Каггаца и сказал Сластям:

– Сивая кобыла.

«Эк удивил, – подумал Тирион. – Кто бы мог догадаться? Даже с половиной носа и то понятно». Йеццан, сгорая от жара, мечется в луже собственных нечистот. В дерьме кровь, а подтирать его желтую задницу приходится Йолло с Пенни. Поднять хозяина невозможно, хорошо хоть на бок пока поворачивается.

– Здесь моя наука бессильна, – объявил лекарь. – Жизнь благородного Йеццана в руках богов. Держите его в холоде, иногда это помогает, и побольше воды. – Все сивокобыльные ведрами дуют воду.

– Речной не давать? – спросил Сласти.

– Ни в коем разе, – ответил лекарь и улетучился.

«Нам бы так», – подумал Тирион, раб в золотом ошейнике с колокольчиками, одно из сокровищ Йеццана. Честь, неотличимая от смертного приговора. Йеццан любит, чтобы сокровища были у него под рукой, они-то за ним и ухаживают.

Бедняга Йеццан на поверку оказался не таким уж плохим хозяином, тут Сласти был прав. Тирион, прислуживая на пирах, скоро узнал, что Йеццан по-настоящему хочет мира: другие больше тянули время, дожидаясь, когда подойдут волантинцы. Были и такие, что призывали штурмовать город немедленно, чтобы Волантис не лишил Юнкай славы и половины добычи. Йеццан противился этому и не соглашался вернуть заложников в город с помощью требушетов, как предлагал наемник Красная Борода.

Как много может измениться за каких-то два дня. Два дня назад Нянюшка был здоровехонек, призрачные копыта сивой кобылы не тревожили слух Йеццана и волантинский флот еще не вошел в залив.

– Он умрет, да? – спросила Пенни в своей обычной манере: скажи-что-это-не-так.

– Все мы умрем.

– Я про сейчас спрашиваю. Про эту заразу.

– Нельзя ему умирать. – Гермафродит нежно откинул пропотевшие волосы с хозяйского лба, и Йеццан со стоном исторг из себя новую струю бурой жидкости. Надо бы постель сменить, но как его сдвинешь?

– Некоторые господа перед смертью освобождают своих рабов, – заметила Пенни.

Сласти хихикнул – омерзительный звук.

– Только самых любимых. Их освобождают от скорбей этого мира, чтобы они служили господину за гробом.

Ему можно верить – он первым последует за хозяином в мир иной.

– Серебряная королева… – подал голос мальчик-козел.

– Забудь, – бросил Сласти. – Дракон унес ее за реку, в дотракийское море – там она и утопла.

– В траве утонуть нельзя, – сказал мальчик.

– Будь мы свободны, мы нашли бы ее, – заверила Пенни. – По крайней мере отправились бы на поиски.

Она на собаке, Тирион на свинье. Он почесал шрам, сдерживая смех, и сказал:

– Известно, что этот дракон любит жареную свинину, а жареный карлик вдвое вкусней.

– Да это я так… Почему бы нам, например, не уплыть отсюда? Война закончилась, и корабли снова будут приходить в порт.

Закончилась ли? Пергаменты, конечно, подписаны, но войны ведутся не на пергаментах.

– Можно поехать в Кварт, – продолжала Пенни. – Брат говорил, что улицы там вымощены нефритом, а городские стены считаются одним из чудес света. Там золото и серебро польются на нас дождем, вот увидишь.

– В неприятельском флоте есть и квартийские корабли, – напомнил ей Тирион, – а об их стенах я читал в труде Ломаса Странника. Ехать еще дальше на восток не входит в мои намерения.

– Если Йеццана не станет, мы все умрем вместе с ним, – сказал Сласти, промокая влажной тряпицей лицо хозяина. – Сивая кобыла не каждого всадника уносит в могилу; он может поправиться.

Утешительная ложь. Будет чудом, если Йеццан протянет хотя бы день. Он и так уже умирал от какой-то мерзости, подхваченной им в Соторосе, – кобыла лишь ускорит его конец. Ему это только во благо, но для себя Тирион такого милосердия не желал.

– Мы принесем воды из колодца, как лекарь велел.

– Вот спасибо вам. – Сласти печалился не только из-за собственной скорой смерти: похоже, он один из всех сокровищ Йеццана искренне любил толстяка.

– Пойдем, Пенни. – Тирион откинул полотнище. Снаружи, несмотря на жару, было куда приятнее, чем в смрадном, наполненном миазмами павильоне.

– Вода поможет ему, – приободрилась девушка. – Чистая ключевая вода.

– Нянюшку вода не спасла. – Прошлым вечером солдаты Йеццана кинули надсмотрщика в полную трупов телегу. Когда люди мрут ежечасно, никто не рвется выхаживать еще одного заболевшего, особенно если тот пользуется заслуженной нелюбовью, как Нянюшка. Другие рабы бросили его, когда начались судороги, – один Тирион растирал его и поил. Давал ему разбавленное вино, лимонную воду, бульон из собачьих хвостов. «Пей, Нянюшка, надо же чем-то заменить то, что вытекает из твоего зада». Последним словом Нянюшки было «нет», а последним, что он услышал: «Ланнистеры всегда платят свои долги».