– Мне нужны были две головы, иначе меня бы высмеяли…

– С кем это ты разговариваешь? – спросил кто-то.

Теон обернулся в ужасе. Рамси? Нет, всего лишь три прачки – Холли, Ровена и еще одна, имени которой он не знает.

– С призраками, – вырвалось у него. – Они говорят со мной. Зовут меня по имени.

– Теон Переметчивый. – Ровена больно дернула его за ухо. – Тебе нужны были две головы?

– Иначе его бы высмеяли, – подхватила Холли.

Они ничего не поняли.

– Вы зачем пришли? – спросил, высвободив ухо, Теон.

– За тобой, – басом ответила третья, немолодая, с проседью в волосах.

– Я ведь говорила, что хочу потрогать тебя, – улыбнулась Холли. В руке у нее сверкнул нож.

Закричать, что ли? Кто-нибудь да услышит. Вовремя, правда, им не поспеть: его кровь впитается в землю под сердце-деревом. И что в этом плохого, если подумать?

– Давай трогай. – Он сказал это не с вызовом, скорее с отчаянием. – Убей меня. Прикончи, как Желтого Дика и остальных. Это ведь вы, я знаю.

– Мы? – засмеялась Холли. – Слабые женщины? Нас любить надо, а не бояться.

– Тебя бастард обидел, да? Пальчики отрезал тебе, зубки выбил? – Ровена потрепала его по щеке. – Бедненький. Больше он к тебе не притронется. Ты молился, вот боги нас и послали. Хочешь умереть как Теон – умрешь, больно не будет… Но сперва споешь Абелю.

– Номер девяносто семь, – щелкнул кнутом оценщик. – Пара карликов, хорошо вышколенных для вашего удовольствия. – Помост для торгов стоял в устье широкого бурого Скахазадхана на берегу залива Работорговцев. Запах морской соли смешивался с вонью невольничьего лагеря. Тириона мучила не столько жара, сколько влажность: воздух пригибал к земле, как тяжелое мокрое одеяло. – Прилагаются свинья и собака, на которых карлики ездят верхом. Хорошая забава для гостей на следующем вашем пиру.

Покупатели сидели на деревянных скамейках, попивая фруктовые соки. Кое-кого обмахивали опахалами рабы. Многие в токарах, элегантной и крайне неудобной одежде старой аристократии, другие одеты попроще: мужчины в туники и легкие плащи с капюшонами, женщины – в цветные шелка. То ли шлюхи, то ли жрицы – на Востоке не так легко отличить одних от других.

За скамьями стояли, перешучиваясь, западные наемники – этих ни с кем не спутаешь. Под плащами кольчуги, мечи с кинжалами, метательные топорики. Большинство, судя по волосам, бородам и лицам, из Вольных Городов, но и вестероссцы как будто встречаются. Торговаться будут или так, поглазеть пришли?

– Кто предложит первую цену?

– Триста, – произнесла матрона из старинного паланкина.

– Четыреста, – надбавил чудовищно толстый юнкаец, развалившийся в носилках, как сказочный левиафан. В его желтых с золотыми кистями шелках поместились бы четыре Иллирио. Тирион жалел рабов, которым приходится таскать эту тушу. Хотя бы от этой участи он избавлен… какое счастье быть карликом.

– Четыреста одна, – прошамкала старуха в лиловом токаре. Оценщик посмотрел на нее весьма кисло, однако заявку принял.

Рабы-матросы с «Селасори кхоруна», проданные поодиночке, ушли от пятисот до девятисот за каждого. Опытные моряки ценятся высоко. Они не оказывали сопротивления, когда работорговцы захватили их когг – смена хозяина для них значения не имела. Корабельные помощники, свободные люди, имели поручительство от портовой вдовы: она обязалась выкупить их в случае чего-то подобного. Три выживших огненных пальца, пока не выставленных на торги, считались собственностью Владыки Света, и их мог выкупить какой-нибудь красный храм. Им порукой служили наколки в виде языков пламени, а за Тириона и Пенни не ручался никто.

– Четыреста пятьдесят, – предложил кто-то.

– Четыреста восемьдесят.

Одни называли цену на классическом валирийском, другие на гискарском диалекте, третьи давали знать о себе поднятым пальцем, взмахом руки или веером.

– Хорошо, что нас продают вместе, – сказала шепотом Пенни.

– Не разговаривать, – прошипел оценщик.

Тирион стиснул ее плечо. Волосы, светлые и черные вперемешку, липли ко лбу, рваную рубаху приклеивали к спине пот и засохшая кровь. Он в отличие от дуралея Джораха Мормонта с работорговцами не дрался – наказание ему обеспечил длинный язык.

– Восемьсот.

– Еще полсотни.

– Еще одна.

За них давали, как за одного моряка. Может, это Милка их соблазняет? Ученые свиньи – большая редкость, на вес такую не купишь.

После девятисот набавлять стали медленнее. На девятистах пятидесяти одной серебром дело вовсе застопорилось, и оценщик, чтобы оживить торг, приказал вывести Хрума и Милку. Сесть на них без уздечек и седел было не так-то просто. Тирион съехал со свиного крупа и плюхнулся на собственный, вызвав раскаты хохота.

– Тысяча, – раскошелился толстяк.

– И одна, – встряла старуха.

На лице Пенни застыла улыбка. «Хорошо вышколены для вашего удовольствия». Ее отцу есть за что ответить в маленькой, предназначенной для карликов преисподней.

– Тысяча двести, – торговался толстяк. Раб подал ему питье – с лимоном, поди. Тириону очень не нравился взгляд этих желтых глазок, утонувших в жиру.

– Тысяча триста.

– И одна.

Отец всегда говорил, что Ланнистер стоит вдесятеро дороже обычных смертных.

На тысяче шестистах торг снова замедлился, и оценщик предложил покупателям рассмотреть карликов вблизи.

– Карлица молода, – сказал он при этом. – Можно их повязать и взять за детенышей хорошие деньги.

– Да у него ж половины носа нет, – заныла старуха, присмотревшись как следует. Лиловый токар и мертвенная бледность лица делали ее похожей на заплесневевшую сливу. – И глаза разные – дурная примета.

– Вы еще самого лучшего во мне не видали. – Тирион красноречиво взялся за пах.

Старуха взъярилась. Тирион упал на колени от удара кнутом, ухмыльнулся и сплюнул кровью.

– Две тысячи, – сказал кто-то за сиденьями.

На что наемнику карлик? Тирион встал, чтобы посмотреть на нового покупателя. Пожилой уже, седовласый, но высокий и крепкий. Коричневая, будто дубленая, кожа, коротко подстриженная бородка. Под выцветшим пурпурным плащом длинный меч и кинжалы разной величины.

– Две пятьсот, – перебила молодая коренастая женщина с большой грудью. Ее рельефный, инкрустированный золотом стальной панцирь изображал взлетающую гарпию с цепями в когтях. Двое солдат-рабов держали ее на плечах, посадив на щит.

– Три. – Пожилой наемник проталкивался вперед, товарищи расчищали ему дорогу. Это хорошо – с наемниками Тирион умел обращаться. Загорелый не станет выпускать его на пирах – повезет в Вестерос, чтобы продать Серсее. А в дороге чего только не случается. Тирион переманил к себе Бронна – глядишь, и этого переманит.

Старуха и женщина на щите выбыли, но толстяк не сдавался. Он смерил наемников желтыми глазками, провел языком по желтым губам и сказал:

– Пять тысяч.

Наемник нахмурился и пошел прочь.

Семь преисподних! Переходить в собственность Желтобрюхого Тириону ничуть не хотелось. На эту гору сала с отвислыми грудями и смотреть-то противно, а уж несет от него…

– Кто больше?

– Семь тысяч, – выкрикнул Тирион.

По рядам прокатился смех.

– Карлик хочет купить сам себя, – сказала воительница.

– Умный раб заслуживает умного господина, – молвил в ответ Тирион с похабной усмешкой, – а вы тут, похоже, все дураки.

Смех сделался еще громче. Оценщик нерешительно поднял кнут, прикидывая, стоит ли пускать его в ход.

– Пять тысяч я расцениваю как оскорбление, – продолжал Тирион. – Я выступаю на турнирах, пою, придумываю отменные шутки. Могу отыметь вашу жену так, что визжать будет, – или жену вашего врага, дабы его посрамить. Бью из арбалета без промаха и заставляю трепетать людей в три раза выше меня, встречаясь с ними за столом для кайвассы. Стряпать – и то умею. Цена мне – десять тысяч серебром, и я способен ее уплатить. Да, способен! Отец учил меня всегда рассчитываться с долгами.