Этих женщин она ненавидела почти так же, как мужчин, изменивших ей.

Ложные друзья, неверные слуги, любовники с лживыми клятвами на устах, даже собственные родичи – все покинули ее в час нужды. Осни Кеттлблэк, не выдержав кнута, разболтал его воробейству то, что должен был унести в могилу. Его братья, взятые королевой с улицы, палец о палец не ударили ради нее. Аурин Уотерс, ее адмирал, увел в море военный флот, построенный ею для него. Ортон Мерривезер сбежал к себе в Длинный Стол вместе с женой Таэной, единственным другом Серсеи в эти страшные времена. Харис Свифт и великий мейстер Пицель предлагают ее королевство тем самым людям, которые умышляли отнять его у Серсеи. Меррин Трант и Борос Блаунт, поклявшиеся ее защищать, непонятно куда подевались. Кузен Лансель, клявшийся ей в любви, примкнул к ее обвинителям; дядя еще раньше отказался занять пост десницы, а Джейме…

Нет. Нет. В него она верит. Он явится сразу, как только узнает, что она попала в беду. «Приезжай немедля, – писала она ему. – Спаси меня. Ты нужен мне, как никогда прежде. Я люблю тебя. Люблю. Люблю. Приезжай». Квиберн клятвенно обещал отправить письмо в речные земли, куда ее брат ушел с войском, – обещал и больше к ней не пришел. Может быть, он убит, и голова его насажена на пику над Замковыми воротами. Или засел в подземельях Красного Замка, так и не отправив письмо. Королева сто раз о нем спрашивала, и ни слова в ответ. О Джейме тоже ни слуху ни духу.

«Ничего, – сказала она себе. – Скоро он будет здесь, и его воробейство со своими суками запоет по-другому».

Мерзко, однако, чувствовать себя столь беспомощной.

Она не раз угрожала им, но они и ухом не повели. Приказывала – что об стенку горох. Взывала как женщина к женщинам, но септы, как видно, отрекаются от своей женственности, когда приносят обет. Пробовала слушаться их и говорить с ними ласково – все напрасно. Обещала им золото, почести, места при дворе, но посулы, как и угрозы, пропали втуне.

О молитвах и говорить нечего. Хотят, чтобы она молилась, – пожалуйста! Дочь Ланнистеров опускалась на колени, как обычная потаскушка, и молилась об избавлении и о Джейме. Вслух просила богов защитить невиновную, про себя – послать ее мучителям скорую злую смерть. Колени у нее стерлись в кровь, язык не помещался во рту. Она вспомнила все молитвы, которым ее учили в детстве, и добавляла к ним новые. Обращалась к Матери и Деве, к Отцу и Воину, к Старице и Кузнецу, даже к Неведомому – в бурю любой бог хорош. И что же? Семеро столь же глухи к ее мольбам, как их земные служители. Слов для них у нее больше нет, а слез ее они не увидят.

До чего же мерзко чувствовать себя слабой!

Будь у нее сила, которой боги наделили Джейме и толстого олуха Роберта, она бы ни в чьей помощи не нуждалась. Чего бы она ни дала за меч и умение им владеть! Боги по слепоте своей поместили сердце воина в тело женщины. Она пыталась драться с септами, но те без труда одолевали ее: молитвы, мытье полов и битье послушниц закалили этих старух на славу.

Хуже всего то, что они не дают спать. Стоит королеве смежить веки, днем или ночью, как одна из них тут же является и требует, чтобы Серсея покаялась. Ее обвиняют в супружеской неверности, распутстве, государственной измене и даже в убийстве: этот слизняк Осни Кеттлблэк сознался, что по ее приказу задушил прежнего верховного септона. «Рассказывай, кого убила, говори, с кем развратничала», – рычит Юнелла. Моэлла же уверяет, что спать узнице не дают грехи. «Только невинность спит сладким сном. Покайся и уснешь как младенец».

Грубые руки тюремщиц рвут в клочья каждую ее ночь, и каждая из ночей холоднее и злее, чем прежняя. Час совы, час волка, час соловья, восход и заход луны бредут мимо, как пьяные. Который теперь час? Какой день? Где она? Сон это или явь? Осколки сна, которые она урывает, режут ее разум как бритвы. С каждым днем она тупеет, теряет силы, и лихорадка ее трясет. Она уже не помнит, как давно ее заточили здесь, на вершине одной из семи башен Великой Септы Бейелора. Неужели ей суждено состариться и умереть в этой келье?

Нет, этого она не допустит. Сын и государство нуждаются в ней. Она должна освободиться, чего бы это ни стоило. Ее мир сжался до тесной камеры с ночным судном, бугристым тюфяком и убогим, как надежда, кусачим одеялом, но она по-прежнему наследница лорда Тайвина, дочь Утеса.

Бессонница, лютый холод, голод и лихорадка в конце концов все же привели ее к покаянию. В ту ночь септа Юнелла, войдя в камеру, застала узницу на коленях.

– Я согрешила, – сказала Серсея, едва ворочая языком. – Я долго была слепа, но ныне очи мои открылись. Старица пришла ко мне со своей лампадой и озарила мой путь. Я хочу очиститься, хочу отпущения. Прошу тебя, добрая септа, отведи меня на исповедь к верховному септону.

– Я доложу его святейшеству, ваше величество, – пообещала Юнелла. – Это доставит ему великую радость. Только исповедь и искреннее раскаяние могут спасти нашу бессмертную душу.

Весь остаток ночи королева спала спокойно. Сова, волк и соловей пронеслись незаметно; Серсее снилось, что она замужем за Джейме и сын их жив и здоров.

Наутро, став почти прежней Серсеей, она подтвердила септам, что хочет покаяться и получить отпущение.

– Нас радует эта весть, – сказала Моэлла.

– Великое бремя спадет с вашей души, – сказала Сколерия. – Ваше величество почувствует себя обновленной.

«Ваше величество…» Что за сладкие звуки. Тюремщицы далеко не всегда были с ней столь учтивы.

– Его святейшество ждет, – сообщила Юнелла.

Серсея смиренно потупилась.

– Нельзя ли мне сначала помыться? Я слишком грязная, чтобы предстать перед ним.

– Помоетесь позже, если его святейшество позволит, – сказала Юнелла. – Сейчас вас должна заботить чистота вашей души, а не бренная плоть.

Втроем они повели ее вниз: Юнелла впереди, Моэлла и Сколерия позади – боятся, как бы она не сбежала?

– У меня так давно не было посетителей, – тихо сказала Серсея. – Здоров ли король? Я мать и беспокоюсь за своего сына…

– Его величество в добром здравии, и берегут его неусыпно, – ответила ей Сколерия. – Королева всегда при нем.

«Королева»?! Серсея сглотнула, выдавила улыбку и сказала:

– Рада это слышать. Томмен так любит ее. Я никогда не верила ужасному поклепу, который на нее возвели. – Как удалось Маргери Тирелл оправдаться от обвинений в измене супругу и государству? – Значит, суд уже состоялся?

– Нет еще, но ее брат…

– Тихо, – зыркнула на Сколерию Юнелла. – Не болтай, глупая ты старуха. Не наше дело рассуждать о таких вещах.

– Прости, сестра. – Сколерия склонила голову и умолкла.

Его воробейство ждал Серсею в семистенном святилище. Лики Семерых, высеченные из камня, взирали на королеву с той же суровостью, что и сам верховный септон, писавший что-то за грубо сколоченным столом. Он ничуть не изменился с того дня, как Серсею взяли под стражу: тот же тощий седой аскет с подозрительным взглядом, та же мешковатая ряса из некрашеной шерсти.

– Я понял так, что ваше величество хотели бы исповедаться?

Серсея опустилась на колени.

– Это так, ваше святейшество. Старица явилась мне во сне с поднятой ввысь лампадой…

– Хорошо. Ступайте, Сколерия и Моэлла, а ты, Юнелла, останься – будешь записывать. – Он сложил кончики пальцев вместе, в точности как ее лорд-отец.

Юнелла уселась, развернула пергамент, обмакнула перо в мейстерские чернила. Серсее стало не по себе.

– Позволят ли мне после исповеди…

– С вами поступят сообразно вашим грехам.

Она снова ощутила неумолимость этого человека.

– Тогда да помилует меня Матерь. Я признаю, что прелюбодействовала с мужчинами.

– Назовите их, – потребовал он, не сводя с нее глаз.

Позади скрипело перо Юнеллы.

– Лансель Ланнистер, мой кузен. Осни Кеттлблэк. – Они оба признались, что спали с ней, так что отрицать не приходится. – Оба его брата. – Неизвестно, что показали Осфрид и Осмунд… Лучше перебрать мерку, чем недобрать. – Я грешила от страха и одиночества, хотя это и не искупает моих грехов. Боги забрали у меня короля Роберта, мою любовь, моего защитника. Я очутилась в окружении заговорщиков, ложных друзей и предателей, желавших смерти моих детей. Не зная, кому довериться, я… использовала единственное доступное мне средство, чтобы привязать к себе Кеттлблэков.