Выкурив сигарету на три четверти, он погасил окурок и вооружился телефонной трубкой. Говоривший на ломаном английском сонный оператор установил соединение, и в трубке один за другим потянулись длинные гудки. После четвертого или пятого трубку сняли – человек, которому звонил Глеб, либо держал телефон на прикроватной тумбочке и спал достаточно чутко, либо еще не ложился. Второе казалось более вероятным: было всего около часа пополуночи, а дипломаты по долгу службы обязаны вести активную светскую жизнь. Особенно это касается атташе по культуре, совмещающего свои обязанности с работой резидента российской внешней разведки. Такому человеку должно быть не до сна. А раз должно, значит, так оно и есть, иначе на его месте в российском консульстве в Сане давно сидел бы кто-то другой, менее сонливый и более энергичный.

– Хэлло? – с полувопросительной интонацией осторожно произнес в трубке мужской голос.

Судя по этой осторожности, господин атташе по культуре относился к своим обязанностям резидента достаточно серьезно. Высветившийся на дисплее мобильного телефона номер, с которым до этой ночи его почти наверняка ни разу не соединяли, он явно помнил наизусть, как и то, что означает этот поступивший в неурочное время звонок, иначе просто не ответил бы на вызов. У Глеба гора упала с плеч: отсюда до Саны было уже буквально рукой подать, километров двести или около того – пустяк для мчащегося по гладкому скоростному шоссе современного автомобиля. И, коль скоро проводник российской культуры в широкие массы арабской общественности не забыл о своих вторых и главных обязанностях, Глеб, можно сказать, был уже одной ногой в Москве.

– Алло! Алло, кто это? – пьяным медвежьим голосом зарычал он по-английски. – Позовите к телефону тетю Роуз! Миссис Шульман, я имею в виду… Надеюсь, она не забыла, что ее племянница Джесси выходит замуж? Завтра репетиция свадьбы, мама волнуется, невеста в слезах… Где тетя Роуз? Надеюсь, с ней все в порядке?

– Вы ошиблись номером, – с оттенком вполне законного раздражения произнес господин атташе фразу, которая в данном случае являлась кодовой. И во избежание путаницы а-ля «Бриллиантовая рука» добавил: – Тем не менее, поздравляю. Мысленно буду с вами.

– Зачем же мысленно? Присоединяйтесь, старина! – с пьяным радушием предложил Сиверов.

– Я подумаю, – пообещал атташе и прервал соединение.

Дело было в шляпе. Глеб повесил трубку, выкурил еще одну сигарету, а потом погасил в номере свет, уселся в удобное кресло у окна и, ощипывая виноградную гроздь, стал терпеливо ждать утра.

Они прошли пронзающим толщу насыпного вала сводчатым коридором. Несмотря на то, что владелец данного объекта недвижимости явно не бедствовал, отделкой коридора он пренебрег – надо полагать, нарочно, для создания у своих гостей соответствующего настроения. Голые бетонные стены со следами дощатой опалубки, тянущиеся вдоль них на высоте человеческого роста пучки толстых силовых кабелей и укрепленные на потолке через равные промежутки лампы в забранных стальной сеткой матовых плафонах создавали полное впечатление пребывания в каком-то военном бункере.

Провожатый в немецком френче (или в чем-то, пошитом на его манер) лязгнул массивным запором, крутанул литой чугунный штурвальчик и, навалившись, распахнул тяжелую стальную дверь. В глаза ударил солнечный свет, и оперативники, переступив высокий порог, увидели перед собой обрамленное неровной стеной леса, голое, чуть всхолмленное пространство, поросшее высокой чахлой травой и кустарником. Искусственный земляной вал, в который был заглублен хрустальный дворец господина Кулешова, загибался подковой в сторону полигона, и, подняв взгляд, капитан Зернов увидел ровными рядами выстроенные на концах этой подковы танки – слева, судя по характерным угловатым силуэтам, немецкие, а напротив – русские. Танки стояли на гребне вала, одинаково подняв к небу длинные хоботы орудийных стволов, как на открытой площадке военного музея. Глядя на них снизу, было трудно отделаться от ощущения, что находишься именно в музее или на территории какого-то мемориального комплекса, уж очень величественно, как настоящие памятники, они смотрелись в этом выгодном ракурсе.

Справа Зернов насчитал один ИС, один КБ, две «тридцатьчетверки» и легкий танк довоенного производства – консервную банку с мелкокалиберной пушчонкой, каким-то чудом уцелевшую в мясорубке первых месяцев войны и дожившую до наших дней. Смотреть налево оказалось не в пример интереснее – потому, наверное, что немецкие танки, в отличие от «тридцатьчетверок» и ИСов, не торчат на постаментах чуть ли не в каждой деревне, не так намозолили глаза и до сих пор вызывают живое, немного опасливое любопытство. Зернов мысленно упрекнул себя за недостаток патриотизма, но тут же возразил себе: патриотизм тут абсолютно ни при чем. Не станешь ведь, в самом деле, обвинять в его отсутствии посетителей зоопарка, которым интереснее смотреть на носорога, чем на корову, или на павлина, чем на петуха!

«Немцев» тоже было пять – легкий Т-III, два «тигра», «пантера», издалека очертаниями напоминающая «тридцатьчетверку», и гигантское бронированное чудище, заметно превосходящее размерами соседей, с непомерно длинным хоботом орудийного ствола.

– Неужели «королевский»? – ахнул Зернов.

– Уникальный экземпляр, – кивнул похожим на утиный нос козырьком вермахтовского кепи Анатолий Степанович, – жемчужина коллекции. Но как боевая машина – так себе, серединка на половинку, гораздо хуже обычного «тигра». Броня, считай, неуязвимая, орудие – самое мощное за всю историю той войны, при удачном попадании с пяти километров насквозь пробивало танковую броню. А движок от того же «тигра», и это при двадцати тоннах разницы в весе! В результате ни скорости, ни маневренности, постоянные поломки подвески и ходовой, перегрев двигателя – вплоть до заклинивания коленвала и даже возгорания… Известен случай, когда группа «королевских тигров» даже не успела толком вступить в бой – увязли на луговине под перекрестным огнем, и, как говорится, ни тпру, ни ну. Несколько сожгли на месте, а из двух экипажи просто драпанули, бросив все, вплоть до секретных техпаспортов, хотя по инструкции должны были уничтожить машины…

– Сто седьмой тоже там? – вернув увлекшегося Анатолия Степановича с небес на грешную землю, прервал лекцию прагматичный капитан Самарцев.

– Нет, – возразил провожатый, – сто седьмой чуток подальше. Не понимаю, на кой ляд он вам сдался. Охота была по кочкам трястись!

– Служба, – со значительным видом изрек Самарцев.

Зернов промолчал. Ему активно не нравилось олимпийское спокойствие, с которым и Кулешов, и этот ряженый пленным фрицем Анатолий Степанович согласились предъявить им искомую единицу боевой техники. Они либо пребывали в блаженном неведении по поводу того, что творится прямо у них под носом, либо, что представлялось куда более вероятным, тут крылся какой-то подвох.

– Ладно, вам виднее, – не стал спорить провожатый. – Сейчас ребята подгонят Вилли, и поедем. О, да вот и они!

«Вилли» оказался немецким полугусеничным бронетранспортером. Угловатый стальной кузов был разрисован камуфляжными разводами, на дверцах красовались обведенные белым черные равноконечные кресты, над кабиной, опустив вниз одетый в дырчатый кожух ствол, будто принюхиваясь, торчал пулемет. Волоча за собой клубящийся хвост пыли, бронетранспортер живо выкатился из-за левой, «немецкой» оконечности вала и лихо затормозил перед выходом из потерны. Из кабины выбрался тщедушный мужичонка в промасленном комбинезоне, кивнул Анатолию Степановичу и, забрав грязноватую тряпку, которую подстилал под себя, чтобы не запачкать сиденье, неторопливо зашагал в обратном направлении.

– Прошу, – сказал Анатолий Степанович, – занимайте места согласно купленным билетам.

И подал пример, усевшись за руль. Зернов забрался в кабину и сел рядом, а Самарцев вскарабкался в открытый железный кузов.

– Ух ты, «МГ сорок два»! – воскликнул он с восхищением человека, знающего толк в стрелковом оружии. – Гляди-ка, и лента полная… Неужели рабочий?