— Время покажет.

— Согласен.

— Чего вы ждете? — спросил Мальцев после минутного молчания.

— Машину.

— Зачем? Вы, очевидно, думаете, что захватили Мальцева врасплох. Арестовали…

— Тарантула, — подсказал Иван Васильевич.

— Пускай так. Но вы заблуждаетесь, подполковник, — меня нельзя арестовать. Нет такой силы в мире. В любой момент я могу исчезнуть, как невидимка. Испариться. Да, да! Именно поэтому я так спокоен и трачу время на пустую болтовню.

— Я бы не сказал, что вы очень спокойны.

— Ваше дело думать как хотите…. Вы что-то сказали относительно недооценки. Это верная мысль… И как раз она имеет прямое отношение к вашему поведению. Вы недооцениваете меня… Я знаю, что в соседней комнате спрятаны ваши люди. Они есть и во дворе, и на лестнице, и там, где черный ход. Кругом все оцеплено… И, однако, все это чепуха! Когда будет нужно, я спокойно уйду от вас.

— Это уж какая-то мистика, — с улыбкой сказал Иван Васильевич.

— Я не принимаю ваших идей именно потому, что они узки. Материализм убивает всякую фантазию, воображение… Скучное учение.

— А вам нравится обманывать себя даже сознательно?

Лена принесла на подносе два чайника, достала из буфета стаканы, поставила их на стол и начала разливать чай. Все это делалось на глазах у Мальцева.

— Вам покрепче, Григорий Петрович? — спросила она.

— Как всегда.

Иван Васильевич внимательно следил за настроением врага. Он понимал глубокий смысл, который таился за внешними, бьющими на эффект фразами, и поэтому был очень осторожен. Наблюдал он и за девочкой, боясь, что она чем-нибудь себя выдаст. Нет. Все шло прекрасно, и Лена вполне естественно передвинула стаканы с чаем.

— А может быть, вы хотите сначала поесть? — простодушно предложила она. — У меня осталась от обеда овощная тушенка.

— Спасибо. Я сыт, — сухо ответил Мальцев.

— Вот галеты… Я очень их люблю. Они какие-то рассыпчатые!

Мальцев взглянул на девочку и нахмурил брови. Лена говорила таким тоном, словно ничего не понимала. Не понимала, какой опасности случайно избежала. Не понимала, что сейчас происходит в этой комнате, на ее глазах. Что это? Наивность, глупость или громадное, почти невероятное, самообладание?

Иван Васильевич взглянул на часы.

— Ну что? — настороженно спросил Мальцев.

— Ничего… Время у нас еще есть. В вашем деле я многого еще не уяснил, — начал Иван Васильевич, беря стакан в руки. — Вот, например, такой вопрос… Вы немец… фон Штаркман. Но ведь вы обрусевший немец. Вы родились и выросли в России, на русских хлебах, среди русской природы. Россия стала для вас родиной…

— Вам непонятно, почему я националист? — со смехом спросил Мальцев. — Вы верите в ассимиляцию? Посмотрите на людей других национальностей. Сколько веков они живут среди вас…

С этими словами Мальцев начал катать горячий стакан между ладонями рук и отхлебывать чай крупными глотками.

— Я говорю не о национализме, а о нацизме. Между этими понятиями есть существенная разница…

Лена не интересовалась темой разговора. Чтобы не выдать своего волнения, она отошла к буфету и стала передвигать посуду с места на место, делая вид, что очень занята. Сейчас должно что-то случиться, но что именно, — она плохо представляла.

И это случилось.

Речь Мальцева стала неровной, путаной; он поставил недопитый стакан на стол, провел рукой по лбу.

— Мне что-то нехорошо… голова… — с трудом проговорил он и откинулся на спинку стула.

Иван Васильевич встал. Мальцев пробормотал еще несколько непонятных слов и затих.

— Хорошо. Молодец, Леночка. Я в вас не ошибся, — похвалил Иван Васильевич сильно испуганную девочку и подошел к Тарантулу. — Идите сюда. Сейчас я ему открою рот, а вы осторожно ищите там ампулу. Маленькую такую пилюлю стеклянную. Но только не раздавите ее… Она где-нибудь за щекой…

Сказав это, Иван Васильевич одной рукой взялся за подбородок Тарантула, а другой, упираясь в лоб, попробовал открыть ему рот. Это удалось не сразу. Тарантул судорожно стиснул зубы и в таком виде потерял сознание. Сделав несколько попыток, Иван Васильевич переменил руку. Большим и указательным пальцами он нажал на мышцы под скулами и потянул челюсть вниз. Рот открылся. Оттуда с хрипением стало вырываться дыхание.

— Ну, давайте, Леночка, не бойтесь. Он не укусит. Я держу крепко.

Лена без колебаний залезла пальцем в рот Мальцева.

— Осторожно, не раздавите, — предупредил Иван Васильевич.

— А там ничего нет…

— Смотрите за другой щекой. Поглубже.

— Есть, есть, — прошептала Лена, нащупав пальцем ампулу и перекатывая ее вдоль десен. — Вот она…

Иван Васильевич отпустил челюсть, взял ампулу и усмехнулся.

— Вот с помощью этой штуки он и хотел от нас исчезнуть, испариться. А теперь давайте сигнал и откройте дверь.

Лена сунула кисточку в штепсель и пошла открывать дверь.

Через несколько минут в комнату вошли Бураков и три других помощника. У одного из них был большой узел с одеждой.

— Ну как, товарищ подполковник?

— Все в порядке. Предупредил меня, что у него есть шапка-невидимка… Леночка, идите в свою комнату, — мы его переоденем.

— А зачем? — вырвался некстати вопрос у Лены, но Иван Васильевич нашел нужным ответить.

— Зачем? У него в одежде может быть что-нибудь спрятано, зашито или написано невидимыми чернилами. Надо все проверить. Понятно?

— Да.

— Вот мы и захватили с собой обновку для него.

Минут через двадцать Мальцев пришел в себя. Мутным взглядом он посмотрел на стоящих вокруг него мужчин, затем, почувствовав какое-то стеснение в одежде, поднял руку и взглянул на рукав пиджака. Встретив насмешливый взгляд Ивана Васильевича, он выпрямился в кресле и глубоко вздохнул.

— Что со мной?..

— Ничего страшного, — ответил подполковник. — Небольшой обморок.

— Это ваша работа?

— Да. Когда имеешь дело с ученым-химиком, приходится и самому заниматься химией.

Только сейчас Тарантул почувствовал, что во рту нет ампулы. Видно было, как он ищет ее языком.

— Как вы… — проговорил он. — Как вы догадались… откуда?

— Не ломайте напрасно голову, — перебил его Иван Васильевич, — меня предупредил об этом Шарковский. Собирайтесь, пора ехать. Надеюсь, теперь вы не испаритесь.

В ответ на эти слова Мальцев безнадежно опустил голову на грудь. Многолетняя борьба закончилась полным поражением, и он даже не мог умереть по собственному желанию.

Иван Васильевич вернулся в свой кабинет с головной болью. За двое суток он четыре раза вызывал на допрос фон Штаркмана, устроил ему очную ставку с его подчиненными, неоднократно допрашивал Лынкиса, задержанных на кладбище и на Васильевском острове, но добиться ничего не сумел. Все они словно сговорились, утверждая, что служат в военной разведке и собирали сведения чисто военного характера.

— Перед нами была поставлена одна задача: разведать как можно скорей, сколько и какие части стоят в Ленинграде, не готовится ли на этом участке наступление, — сказал Лынкис на первом же допросе.

— Ну, а если готовится? — спросил Иван Васильевич.

— Регулярно сообщать командованию.

— А дальше?

— Все.

— Значит, вы были только пассивным наблюдателем?

— Если хотите — да.

Примерно то же заявляли и остальные. На допросах фон Штаркман охотно говорил о чем угодно: о литературе, о науке, о политике, о религии, но, как только Иван Васильевич задавал вопросы о цели его приезда в Ленинград, он, как и остальные, начинал твердить, что прибыл с намерением выяснить готовность Советской Армии к наступлению и, если будет возможность, выяснить день, час и направление главного удара.

На вопрос о том, почему Шарковский был так поражен, узнав, что Тарантул и Мальцев одно лицо, фон Штаркман с кривой улыбкой ответил: