— Врешь! Он мог котлету из нас сделать, если бы увидел.

— А что бы он сделал?

— Что?.. А то… Вынул бы пистолет — и бах! бах!..

— Ну да…

Зажгли фонарь. Теперь глаза привыкли к темноте и свет казался ярким.

— Только я не понимаю, — чего он там у дверей железиной гремел?

Они смело подошли к двери.

— Вот так фунт! — сказал Степа. — С той стороны запер.

Все попытки открыть железную дверь ни к чему не привели. С таким же успехом можно было толкаться в каменную стену. Но закрытая дверь не испугала. До сознания сразу не дошла вся серьезность создавшегося положения.

— Это неважно, — сказал Вася, — Выберемся. Неужели больше выхода нет? Верно?

— Верно.

— Пойдем сначала посмотрим, что он там делал.

Они пошли в конец подвала и сразу обнаружили большой ящик с самыми обыкновенными противогазами, какие носили почти все ленинградцы.

— Вот тебе и на! — разочарованно протянул Степа.

— На что ему противогазы? Краденые они, что ли? А много их тут? Давай сосчитаем.

— Зачем?

— Ну, если мы начали записывать каждый шаг, то уж здесь-то и подавно нужно все обследовать и знать. Посмотрим, нет ли чего внизу.

Ребята принялись осторожно выкладывать противогазы, но ничего другого в ящике не нашли.

— Двадцать пять штук, — сказал Степа, когда последний противогаз уложили обратно в ящик.

— Давай еще поищем. Неужели он только за противогазом приходил?

— А он с противогазом отсюда ушел?

— Не знаю. Не видно было.

— Я тоже не заметил.

Ребята обошли весь подвал вдоль стен, тщательно осмотрели закоулки, но интересного ничего не нашли. Луч фонарика стал тускнеть.

— Батарея садится, — с тревогой сказал Степа. — Пока не поздно, давай выход искать.

— Ты видел с улицы окна в подвал?

— Видел. Они чем-то завалены… Потуши пока, пускай отдохнет.

— Дело дрянь получается, — сказал Вася и потушил фонарь.

Ребята остались в полной темноте.

Когда Миша исчез, Сысоев со старушкой выбрались из толпы и пошли по улице Восстания к Невскому проспекту.

— Вы давно из деревни? — неожиданно спросила она.

— А как вы догадались, что я из деревни? — удивился Сысоев.

— Так мне кажется. Улыбка у вас такая открытая, просторная. Такая улыбка бывает у тех, кто на природе вырос.

— Удивительно точно вы сказали, мамаша. Из деревни я давно уехал, но я все время работаю на природе. Я моряк.

Разговаривая, они незаметно пришли к дому. Поднявшись на второй этаж, старушка открыла ключом дверь, и они вошли в квартиру.

— Проходите, пожалуйста, в комнату. Я сейчас вам все покажу.

Они прошли в большую комнату. Все окна, кроме одного, были забиты фанерой, у печки пристроена «буржуйка», около нее столик, на котором стояла посуда. Стены и потолок почернели от дыма и копоти. Словом, это была обычная для блокадного быта комната ленинградца, прожившего в ней прошедшую зиму.

Сысоев обратил внимание на висевший в углу патронташ и охотничью сумку.

— Кто-то у вас охотой занимался?

— Сын. Ружье пришлось сдать, а все остальное храню. Да вы садитесь, пожалуйста.

Машинист сел на кресло против большой незаконченной картины. На ней был изображен старик, склонившийся над книжкой, а рядом стояла маленькая девочка.

— Малый старого обучает, — заметил Сысоев.

— Что вы сказали? — переспросила старушка.

— Я говорю, что внучка деда грамоте учит.

— Совершенно верно. Это как раз моя внучка. А картину писал мой младший сын. Так и не закончил.

— Значит, старичок ваш муж?

— Ну, что вы… Это натурщик.

— А как же вы сказали, что это внучка?

— Ну что ж. Галочка позировала ему сама, а старика он писал с натурщика.

Старушка открыла шкаф и начала доставать всевозможные детские вещи. Тут были платья, пальто, капор, чулки, туфли, валеночки и даже меховая шубка. Сысоев машинально смотрел на вещи, думая совершенно о другом.

Давно ли в этой квартире жила дружная семья, звенел детский смех… и вот сейчас все сломали фашисты.

— Как вы только справляетесь? Дровишки ведь надо, воду…

— А я на учете, товарищ. Сын у меня работал на заводе инженером. Комсомольцы этого района организовали бытовую бригаду и все время помогают семьям фронтовиков. Чудесная молодежь! Без них я бы погибла. И дров мне привозят, и окна вот заделали, — объяснила старушка.

— Значит, сын у вас и художник и инженер?

— У меня пять сыновей, товарищ, — с гордостью сказала она.

— А где они живут?

— Всех родине отдала. Трое убиты, а старший и младший воюют. Один летчиком, а другой танкистом. Ради них и живу. Хочется дождаться победы. Если бы вы знали, с каким нетерпением я жду, когда этих наших мучителей разобьют! Я бы сама пошла на фронт, чтобы плюнуть в их поганую физиономию.

— Ничего, мамаша, справимся и без вас.

— Справимся. Конечно, справимся, — убежденно сказала старушка. — Силы России никем не измерены и не могут быть измерены. Они безграничны. Если бы враги не напали на нас так коварно, все бы иначе было. Я задерживаю вас, извините, — вдруг спохватилась она.

— Вы хорошие слова говорите, мамаша. Я головой тоже так понимаю, только на словах выразить стесняюсь. Пять сыновей!.. Легко сказать…

— Если бы еще пять было, всех бы на борьбу послала, — твердо сказала старушка.

— В деревне у нас тоже такие есть. По одиннадцать имеют. И все, с родителем в голове пошли.

Минут пять молчали, думая каждый о своем.

— Много слез и крови пролито, — сказал Сысоев.

— Нет. Слезы потом, когда войну кончим. А сейчас слезы в сердце камнем застыли.

— Тоже справедливо. А между прочим, чего я сижу, вас от дела отрываю! Вот, пожалуйста… — Сысоев встал и вытряхнул из обоих противогазов рыбу на стол. Старушка всплеснула руками:

— Куда мне столько?

— Ничего. Посолите и кушайте на здоровье. Лососина свежая, вчера поймали.

— Да как же я с вами рассчитаюсь?

— Знаете что, мамаша, вы отберите сами, что для девочки надо. Это ведь я не для себя. Есть у меня дружок на судне. Тоже сирота. У него сестренка. Ну, сами понимаете, обносилась, выросла. Самое необходимое, Вам видней, мамаша.

— Да разве у меня столько есть? За эту рыбу можно весь рынок скупить…

— Эх, мамаша! Мало ли что спекулянты накручивают. Они пользуются моментом и готовы с живого человека три шкуры содрать. Мы с вами должны по-человечески… поделиться. У нас рыба есть — кушайте на здоровье, а вы одеждой поделитесь…

— Да забирайте все…

— Зачем все? Самое необходимое.

— Все это мне не нужно сейчас.

— Как это не нужно? Подойдет критический момент — променяете либо другому кому дадите.

— Но вы посмотрите, сколько рыбы…

— Мамаша, давайте об этом не торговаться, а то как в аристократическом обществе получается: откроют двери и каждый другого ручкой приглашает, — дескать, войдите первым. Я в кино видел.

Это сравнение рассмешило старушку, и она принялась отбирать вещи.

— Что-то вы много накладываете.

— Только самое необходимое. У девочек так полагается, — сказала она.

— Да разве можно столько надеть за раз?

— За раз — нет, а в разное время — да… А скажите, брат этой девочки взрослый?

— Да. Вполне самостоятельный парнишка.

— Сколько же ему лет?

— Пожалуй, лет пятнадцать будет.

— Мальчик еще, — с грустью сказала старушка. — Присаживайтесь к столу, сейчас мы чаю выпьем.

— Нет, что вы… Я не хочу, — запротестовал было Сысоев.

— Если вы пришли не как торговец, а как ленинградец, вы еще посидите и выпьете чашку чая.

Сысоев смутился. Эти слова отрезали всякую попытку нового отказа. Старушка завязала узел с вещами и занялась приготовлением чая.

— Насколько я понимаю, мамаша… — начал Сысоев, но спохватился. — Может быть, вам не нравится, что я так вас называю?