— Я тебя жду, — глухим от простуды голосом сказал Пашка. — Пропал я, теперь мне крышка, — пояснил он и безнадежно махнул рукой.

Голос его дрогнул, и Миша понял, что он плачет.

— Попался, что ли?

— Нет, еще не попался. А скоро попадусь. Некуда мне податься.

— Да ты говори толком — что случилось?

— Теперь мне крышка. Некуда голову приклонить.

— Вот зарядил. Крышка да крышка. Опять украл что-нибудь?

— Нет. Зарок дал больше не красть и в карты не играть.

— Ну, так что?

— А то, что мне, значит, крышка. В училище не хожу. Стакан Стаканыч узнал, что я мясо стащил. Как я тогда домой пришел, он, значит, встретил меня на лестнице и говорит: «Ага, голубчик. Ты, значит, мне и нужен».

— Ну, а ты что?

— А я бежал, — сказал Пашка и снова махнул рукой. — К Брюнету не пойду. Деньги ему должен… Да они все равно меня убьют. Вот и выходит, что мне крышка. Возьми меня к себе в компанию.

— А ты же зарок дал не красть.

— Я что-нибудь другое стану делать. Ключи, скажем, или что другое надо, а ты сам кради.

Мрачное настроение Пашки, безнадежность его положения были немного комичны, но Миша задумался. Необходимо помочь этому простаку, иначе он неизбежно попадет в лапы Брюнета и погибнет.

— А где ты жил эти дни?

— Где придется. Под мостом ночевал.

— Да ведь холодно.

— Конечно, не жарко. Ну, побегаю, попрыгаю и согреюсь.

— А ел что?

— Милостыню в булочных просил. Подавали.

Миша подумал и решительно сказал:

— Ну, ладно. Пойдем со мной.

Он взял Пашку за руку и повел на судно.

— Алексеев, это кто с тобой? — окрикнул их вахтенный.

Пашка хотел было удрать, но Миша удержал его за руку.

— Это знакомый. К Николаю Васильевичу.

Они спустились вниз и остановились перед каютой старшего механика.

— Стой здесь, пока я тебя не позову, — приказал Миша и постучал в дверь.

— Можно! — услышал Миша из-за двери.

Николай Васильевич занимался, но, увидев мальчика, отложил циркуль и пересел на койку.

— Ну, как дела, Миша?

— Николай Васильевич, — не отвечая, начал Миша. — Вы мне сказали, что, если меня когда-нибудь затрет, приходить к вам за советом.

— Был такой разговор. Затерло, значит?

Миша коротко рассказал все, что знал о Пашке, вплоть до последней встречи. Николай Васильевич внимательно слушал, постукивая пальцами по краю стола, на котором был разложен чертеж, и, когда Миша кончил, встал.

— Все ясно. Где твой Пашка?

— Тут. За дверью.

— Давай его сюда.

Миша открыл дверь и позвал мальчика. Грязное лицо, светлые волосы, круглые от удивления и страха глаза вызвали улыбку на лице механика.

— Вон он какой, Пашка! Когда ты из деревни прибыл?

— Третий год пошел.

— Так. Давно воровством промышляешь? Пашка замялся.

— Говори правду! — строго сказал Миша.

— Недавно… Я, дяденька, только мясо украл. А больше никогда…

— А на какие деньги в карты играл? — продолжал спрашивать механик.

— Я накопил. Сам зарабатывал и накопил.

— И все проиграл?

— Все до копейки.

— А что думаешь дальше делать?

— Не знаю.

— Плохи твои дела, Пашка. Очень плохи, — задумчиво сказал механик. — Приехал в город культуры набираться и угодил в помойную яму. Ты же знал, что в карты играть — гибельное занятие?

— Знал.

— Почему же ты играл?

— А я думал отыграться.

— Все вы так думаете, а думалка-то у вас плохо варит. А надо что-то придумать… Самое лучшее — сходить тебе к директору училища и покаяться. Помни, что, если ты чистосердечно сознаешься и раскаешься, это уже половина вины долой. Могут и простить. Понял?

— Понял.

— Боишься идти?

— Боюсь.

— Как же быть? Дел натворил целый ворох, а ответ держать трусишь. Когда мясо воровал, не боялся?

— Боялся.

— А все-таки украл. Так и сейчас надо. Пересилить страх. Потом легко будет. Сколько же ты мяса украл?

— Кило четыре с лишним.

— А точнее? — Ну, пять.

— Да… Серьезное дело.

— Ведь посадить могут, дяденька…

— Могут и посадить, — подтвердил Николай Васильевич. — А все-таки дорога только одна у тебя: признаться самому.

Пашка заплакал.

— Боюсь, дяденька, один идти… Сердце застывает…

— Ну, вот что сделаем. Так и быть, схожу с тобой к вашему директору. Согласен?

— Согласен, — сказал Пашка и горько вздохнул. — Только они меня все равно в милицию отправят.

— Да, может, и отправят… Заслужил…

— Дяденька, вы скажите ему, что я больше никогда, ни за что не буду красть. Пускай меня на части режут… Я же не хотел… Я думал, что отыграюсь… Стакан Стаканычу я помаленьку отдам все сполна… — говорил Пашка, и крупные слезы текли, промывая две светлые дорожки на грязных щеках.

— Я больше никогда, дяденька…

— Умыться тебе надо, — сказал сурово механик. — Какой адрес училища?

Он записал адрес и фамилию директора, который жил при училище.

— Завтра пойдем… Миша, отведи его в кубрик. Пускай умоется и спать ложится, а сам зайди ко мне… Тюфяк на койке есть?

— Есть. Идем, Пашка.

Они прошли в кубрик. Здесь Миша дал Пашке мыло, полотенце, показал койку и, проводив его к умывальнику, отправился к Николаю Васильевичу. Тот был уже в шинели.

— Миша, ты его знаешь больше меня, — сказал механик, когда мальчик вошел в каюту. — Как ты думаешь, — поручиться за него можно? Не врет он?

— Нет. Его Брюнет втянул и нарочно обыгрывал.

— Я тоже так думаю. Кажется, парень не испорченный, — сказал Николай Васильевич.

Он знал, что Миша выполнял какие-то поручения майора, но не расспрашивал о подробностях, уверенный, что Иван Васильевич пристально наблюдает за Мишей.

— Меня смущает мясо. Ведь кладовщик отвечает за него, и это большая ценность сейчас.

— А знаете что, Николай Васильевич! У меня лососки много. Можно пять килограмм отдать. Рыба тоже как мясо считается.

— Если тебе не жалко, то это выход.

— А чего жалеть? Надо же человека выручить.

— Хорошо придумал. Я так и скажу директору.

— А вы возьмите рыбу сейчас.

— Хорошо Принеси рыбу, но чтобы Пашка об этом не знал. Запомни!

Миша прошел в кубрик. Пашка еще не вернулся. Отрезать большой кусок лососки и завернуть его в газету было делом нескольких минут.

Николай Васильевич прикинул на руке вес рыбы.

— Пожалуй, много… Ну, что останется — принесу обратно.

— Ладно. Я остальное завтра в детсад снесу, — сказал Миша.

Возвращаясь в кубрик, Миша застал Пашку в коридоре.

Перед ним стоял Сысоев и грозно спрашивал:

— Ты откуда такой явился?

— Я Пашка.

— Это мне наплевать, что ты Пашка. А зачем ты на судне шляешься?

— Я умывался, дяденька, — испуганно оправдывался мальчик.

— Какой я тебе дяденька! Племянников у меня здесь не водится. Ты мне скажи, зачем ты сюда забрался?

— Я заблудился.

— Оставь его, Сысоев, — вмещался Миша, видя, что Пашка всерьез струсил. — Николай Васильевич ему разрешил переночевать.

— Ага! Ну то-то! Смотри у меня! — погрозил Сысоев пальцем. — Я не посмотрю, что ты Пашка, а раз, два — и готово! Ол райт! Понял?

— Понял, — покорно согласился Пашка.

— Иди, ложись спать!.. Да ты, может, есть хочешь? — Пашка виновато опустил голову. — Ну, иди за мной! — строго скомандовал Сысоев.

Миша выяснил, что Пашка, возвращаясь назад, заблудился. В машинном отделении его заметил работающий там Сысоев и пошел следом. Заплутавшись в расположении дверей, Пашка сунулся было в кубрик машиниста, но, поняв, что заблудился, испуганно попятился обратно в коридор, где и был остановлен Сысоевым.

Неожиданный поворот судьбы сильно волновал Пашку. И теперь, когда Сысоев накормил его и уложил в своем кубрике, он долго ворочался на тюфяке, вздыхал, кряхтел, пока наконец не заснул…

Миша ушел к себе и тоже долго не мог заснуть, поджидая возвращения Николая Васильевича. В глазах все еще стояло прощание с Леной, и сердце мальчика ныло. Неужели он не увидит больше этой славной девочки? Раньше Миша относился к девчонкам сдержанно, не доверял им. Его раздражала пустая болтовня о платьях, ленточках. Сердило постоянное шептанье на ухо, по секрету, и беспричинный, как ему казалось, смех Лена была какая-то другая… Тяжелые дни блокады сделали ее не по летам серьезной, вдумчивой, отзывчивой. Она и техникой интересовалась, и даже швейную машинку умела разбирать…