— Крыши, — сдался Роланд. — Я думаю, там внизу дома. Может, даже городок.
— Люди? Ты говоришь про людей?
— Ну, дымок поднимается только над одним домом. Хотя с уверенностью говорить трудно, небо очень уж белое.
Она не знала, хотелось ей встретиться с людьми или нет. Такие встречи обычно только все усложняли.
— Роланд, нам надо быть осторожными.
— Да, — согласился он и направился к лямке. Прежде чем поднять ее со снега, поправил пояс-патронташ, чтобы кобура оказалась поближе к левой руке.
Час спустя они подошли к пересечению улицы и дороги. Его формировал сугроб высотой в добрые одиннадцать футов, в создании которого не обошлось без использования техники. Сюзанна увидела на спрессованном снегу следы, очень уж похожие на гусеницы бульдозера. Из сугроба торчал металлический столб. А указатель на его вершине ничем не отличался от уличных указателей, которые она видела во многих городах, в том числе и на перекрестках Нью-Йорка. Этот указатель сообщал о том, что улица, перекладина буквы Т, называется
А вот когда Сюзанна прочитала название уходящей за горизонт дороги, сердце у нее учащенно забилось:
Только в одном из домов, что сгрудились у Т-образного перекрестка, теплилась жизнь. Остальные стояли пустыми, у многих крыши рухнули под тяжестью снега. И этот дом, по левую руку от дороги — его отделяли от перекрестка примерно три четверти расчищенного участка Одд’с-лейн — явно выделялся среди соседних. С крыши регулярно счищали снег, так что оставшийся не грозил ее обрушением, от крыльца к расчищенной части улицы вела утоптанная дорожка. И из трубы этого скособоченного, обсаженного деревьями дома поднимался дымок, прозрачно-белый дымок. Одно окно светилось масляно-желтым цветом, но именно дымок приковал к себе взгляд Сюзанны. По ее разумению, последний штрих. И вопрос в голове вертелся только один: кто откроет дверь, когда они постучатся? Ганс или его сестра Гретель? (Они были близнецами? Кто-нибудь когда-нибудь пытался с этим определиться?) А может, Красная Шапочка или Златовласка,[196] со следами съеденной овсяной каши на подбородке?
— Может, нам лучше пройти мимо? — спросила она, осознавая, что перешла на шепот, хотя они находились на вершине сугроба, созданного бульдозером или грейдером. — Помашем ручкой и все дела. — Она махнула рукой в сторону указателя с надписью «Тауэр-роуд». — Дорога перед нами, Роланд… может, сразу и пойдем?
— А если мы и пойдем, как думаешь, Мордред сразу последует за нами? — спросил Роланд. — Ты думаешь, он пройдет мимо этого дома и оставит в покое тех, кто там живет?
Мысль эта просто не приходила ей в голову, но ответ на вопрос Роланда она могла дать только отрицательный. Если Мордред решит, что может убить тех или того, кто жил в доме, он это сделает. Ради еды, если обитатели дома окажутся съедобными, но еда не будет основной причиной. В лесах, которые они миновали, дичи хватало, и даже если Мордред не мог сам поймать свой ужин (а Сюзанна полагала, что в обличье паука ему это вполне по силам), в своих лагерях они оставляли немало еды. Нет, из лесов он выйдет сытым… но злым. Очень злым. И горе тому, кто попадется ему на пути.
С другой стороны, — подумала она… да только не было другой стороны, и думать об этом более не имело смысла. Открылась входная дверь дома, на крыльцо вышел старик. В сапогах, джинсах и толстой куртке с отделанным мехом капюшоном. Сюзанне показалось, что именно такие куртки продавались, среди прочего, в магазине военного обмундирования в Гринвич-Виллидж.
Щеки у старика были розовые, на морозе такие и должны быть у здорового человека, но он сильно хромал, опираясь на крепкую палку в левой руке. Из-за покосившегося домика с вьющимся над трубой дымком донеслось громкое лошадиное ржание.
— Конечно, Липпи, я их вижу! — закричал старик, повернувшись на ржание. — Один-то хороший глаз у меня остался, не так ли? — После чего вновь посмотрел туда, где на сугробе стоял Роланд, с Сюзанной по одну руку и Ышем по другую. Вскинул палку, приветствуя их, весело и без страха. Роланд в ответ поднял руку.
— Похоже, нам придется посовещаться, хотим мы этого или нет.
— Я знаю, — кивнула Сюзанна, потом обратилась к ушастику-путанику: — Ыш, веди себя прилично, ты меня слышишь?
Ыш посмотрел на нее, потом на старика, не издав ни звука. Похоже, он сам решил определяться с тем, что прилично, а что — нет.
Нога у старика была очень плоха («Совсем никакая», — сказал бы папа Моуз Карвер), но он на удивление хорошо управлялся с палкой, бочком-бочком продвигаясь к тому месту, где стояли стрелки. Эта подпрыгивающая походка вызвала у Сюзанны и улыбку, и восхищение. «Шустрый, как сверчок», — еще одна из присказок папы Моуза в полной мере характеризовала старика. И уж конечно, Сюзанна не чувствовала, что от этого седовласого старика (его длинные, мягкие, как у младенца, волосы падали на плечи куртки), который хромал к ним на одной ноге, исходит хоть какая-то опасность. Когда он приблизился, она увидела, что один глаз побелел от катаракты. И зрачок, который едва просматривался, смотрел куда-то влево. Зато второй глаз с живым интересом разглядывал пришельцев, и интерес этот только нарастал по мере того, как сокращалось расстояние, отделявшее их от обитателя Одд’с-лейн.
Лошадь вновь заржала, и старик взмахнул палкой, вскинул ее к белому, низкому небу.
— Заткнись, ты, мешок с сеном, ты, фабрика дерьма, ты, старая карга, или ты никогда не видела людей? Ты что, родилась в хлеву, хе-хе? А если не родилась, то я — синеглазый бабуин, каких не бывает!
Роланд искренне рассмеялся, и остатки настороженности Сюзанны испарились. Лошадь вновь заржала из лачуги, которая находилась за домом, назвать ее хлевом или сараем просто не поворачивался язык, и старик снова взмахнул палкой, на этот раз едва не упав. Его неуклюжие, но быстрые прыжки уже позволили ему покрыть половину расстояния, отделявшего дом от того места, где на сугробе стояли стрелки. Однако он удержался на здоровой ноге, с силой воткнув палку в снег, а потом радостно помахал им свободной рукой.
— Хайл, стрелки! — прокричал старик. Легкие и голосовые связки, похоже, функционировали отлично. — Стрелки, идущие к Темной Башне, вот кто вы, вот кем вы должны быть, ибо разве я не вижу большие железные «пушки» с желтыми рукоятками? И Луч поправляется, снова станет красивым и сильным, ибо я это чувствую, и Липпи тоже! С самого Рождества стала шустрой, как жеребчик, или с того дня, которое я зову Рождеством, потому что здесь нет ни календарей, ни Санта-Клауса. Его я и не жду, потому что разве я был хорошим мальчиком? Никогда! Никогда! Хорошие мальчики отправляются на небеса, а все мои друзья совсем в другом месте, едят маршмэллоу и пьют «Ноззи», сдобренную виски, в гостиной дьявола! Вы уж извините, язык у меня крепится посередине, а оба конца болтаются без устали! Хайл одному, и хайл другой, и хайл маленькому, в меховой шубке, малышу, что между вами. Ушастик-путаник, чтоб мне жить и дышать! Вы, как приятно мне вас видеть! Коллинз меня зовут, Джо Коллинз, с Одд’с-лейн, я и сам довольно-таки странный, одноглазый я и хромой, но во всем остальном я к вашим услугам!
Он уже дошел до того места, где заканчивалась Тауэр-роуд… или начиналась, в зависимости от того, как посмотреть и в какую сторону идти, предположила Сюзанна. И смотрел на них снизу вверх, один глаз блестел, как птичий, а второй незряче уставился в белизну сугроба.
— Долгих дней и приятных ночей, да, так говорю я, и любой, кто скажет иначе, так их здесь все равно нет, поэтому кому какое дело, что они там скажут? — Из кармана он достал то, что могло выглядеть только карамелькой, и бросил вверх. Ыш без труда поймал ее на лету: «ам!» — и карамельки как не бывало.
