Потом, нерешительно, он улыбается, и улыбку эту она помнит, всегда любила ее. Опять же никакой он не наркоман, она понимает это сразу. Видит по лицу. А прежде всего по глазам. Хор из Гарлема поет, а он протягивает ей чашку горячего шоколада.

— Слава Богу, — говорит он. — Я уже подумал, что шоколад мне придется пить самому. Что голоса — плод моего воображения, и я просто сходил с ума. Это… ну… — Он замолкает, недоумения в глазах еще прибавляется, хотя вроде бы больше некуда. — Послушай, ты приехала сюда ради меня, правда? Пожалуйста, скажи мне, что я не выгляжу в твоих глазах посмешищем. Потому что я сейчас нервничаю совсем как длиннохвостый кот в комнате, заставленной креслами-качалками.

— Нет, конечно, — отвечает она. — Никакое ты не посмешище. — Она вспоминает историю Джейка о голосах, которые спорили в его голове, один кричал, что он мертв, другой — что жив. И оба свято верили в то, что говорили. Она, пусть и не в полной мере, представляла себе, как это ужасно, слышать в голове другие голоса, потому что кое-что знает о других голосах. Странных голосах.

— Слава Богу, — восклицает он. — Тебя зовут Сюзанна?

— Да, — кивает она. — Мое имя — Сюзанна.

Горло у нее совершенно пересохло, но ей удается выговорить эти слова. Она берет у него чашку и маленькими глоточками, через слой сливок, пьет горячий шоколад. Он сладкий и хороший, вкус этого мира. С улицы доносятся автомобильные гудки, таксисты торопятся хоть что-то заработать до того, как снегопад перекроет движение. И звуки эти тоже ей нравятся. Улыбаясь, он протягивает руку и стирает капельку сливок с кончика ее носа. От его прикосновения ее пробивает разряд электрического тока, и она знает, что он тоже это почувствовал. И вот тут ей приходит мысль о том, что он вновь поцелует ее в первый раз, вновь переспит в ней первый раз, вновь влюбится в нее в первый раз. Возможно, он все это знает, голоса сказали ему, но она знает об этом из куда более надежного источника: с ней все это уже случилось. Ка — колесо, говорил Роланд, и теперь у нее нет сомнений в том, что это — истина. Ее воспоминания о

(Срединном мире)

где и когда стрелка становятся все более смутными, но она думает, что помнит достаточно много, чтобы знать: все это с ней уже происходило, и воспоминания эти связаны с чем-то невыразимо грустным.

Но одновременно это хорошие воспоминания.

Эти воспоминания — чудо, вот что это такое.

— Тебе холодно? — спрашивает он.

— Нет, я в порядке. А что?

— Ты дрожишь.

— Это от сладости сливок. — А потом, глядя на него, она высовывает язык и слизывает толику присыпанной мускатным орехом белой пены.

— Если тебе сейчас не холодно, то будет, — продолжает он. — По радио сказали, что вечером будет мороз. Поэтому я тебе кое-что купил. — Из заднего кармана он достает вязаную шапочку, из тех, что натягивают на уши. Она смотрит на шапочку и видит, что на ней вывязаны слова: СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА.

— Купил в «Брентос», на Пятой авеню, — говорит он.

Сюзанна никогда не слышала об универмаге «Брентос». «Брентанос» — да, книжный магазин, но не «Брентос». Но, разумеется, в Америке, где она родилась и выросла, она не слышала ни о напитке «Нозз-А-Ла», ни об автомобиле «такуро спирит».

— Голоса присоветовали тебе купить эту шапочку? — Теперь она его немного подкалывает.

Он краснеет.

— Если уж на то пошло, фактически да. Примерь.

Шапочка подходит идеально.

— Ответь мне на один вопрос, — говорит она. — Кто сейчас президент? Ты же не собираешься сказать, что это Рональд Рейган,[234] а?

Он бросает на нее изумленный взгляд, потом улыбается.

— Что? Этот старик-актер, который вел на ти-ви передачу «Дни в Долине смерти»? Ты, конечно, шутишь, да?

— Нет. Я всегда думала, что именно ты шутил насчет Ронни Рейгана, Эдди.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Ладно, просто скажи, кто сейчас президент.

— Гэри Харт,[235] — отвечает он, словно говорит с ребенком. — Из Колорадо. Он едва не вышел из президентской гонки в 1980 году, я уверен, вы помните, в связи «Обезьяньим делом». А потом сказал: «Да пошли они все, если не понимают шуток», и продолжил кампанию. Все кончилось его безоговорочной победой.

Он пристально всматривается в нее, и его улыбка блекнет.

— Так ты не разыгрываешь меня?

— А ты разыгрываешь меня насчет голосов? Которые звучат в твоей голове? Тех самых, что будят тебя в два часа ночи?

Эдди чуть ли не в ужасе таращится на нее.

— Как ты можешь это знать?

— Долгая история. Может, когда-нибудь и расскажу тебе, — отвечает она, думая при этом: «Если еще буду ее помнить».

— Это не только голоса.

— Правда?

— Да. Ты мне снишься. Уже несколько месяцев. Я ждал тебя. Послушай, мы незнакомы… это безумие… но тебе есть где остановиться? Нет, я прав?

Она кивает. Копируя Джона Уэйна[236] (а может, Блейна), отвечает:

— В Додже я — незнакомец, странник.

Сердце ее бьется медленно и гулко, но она чувствует поднимающуюся волну радости. Все будет хорошо. Она не знает, что именно и как, но да, все будет хорошо. На этот раз ка на ее стороне, а сила ка огромна. Она знает это по собственному опыту.

— Если я спрошу, откуда я знаю тебя… или откуда ты пришла… — Он замолкает, пристально смотрит на нее, потом продолжает: — …или как вышло, что я уже тебя люблю?..

Она улыбается. Это так приятно, улыбаться, и при этом половина лица больше не болит, поскольку того, что там было (кажется, какой-то шрам, она уже не помнит), больше нет.

— Сладенький, — отвечает она, — могу только повторить, это долгая история. Со временем ты ее узнаешь… ту часть, которую я еще помню. И вполне возможно, нам предстоит кое-какая работенка. Для компании, которая называется «Тет корпорейшн». — Она оглядывается, потом спрашивает: — Какой нынче год?

— 1987-й, — отвечает он.

— А ты живешь в Бруклине? Или, может, в Бронксе.

Молодой человек, которого привели сюда сны и звучащие в голове голоса (с чашкой горячего шоколада в руке и вязаной шапочкой с надписью СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА в заднем кармане), начинает хохотать.

— Господи, да нет же! Я из Уайт-Плейнс![237] Приехал на поезде с братом. Он тоже здесь. Решил поближе посмотреть на белых медведей.

Его брат. Великий маг и знаменитый наркоман. У нее падает сердце.

— Давай я тебя с ним познакомлю.

— Нет, правда, я…

— Слушай, если мы будем друзьями, тогда тебе придется подружиться и с моим младшим братом. Мы очень близки. Джейк! Эй, Джейк!

Она не замечала мальчика, который стоял у ограждения, отделяющего среду обитания белых медведей от остального парка, но теперь он поворачивается, и ее сердце чуть не выскакивает из груди. Джейк машет рукой и направляется к ним.

— Ты снилась и Джейку, — говорит ей Эдди. — Только по этой причине я знаю, что не рехнулся. Во всяком случае, не рехнулся больше, чем другие.

Она берет Эдди за руку, эту знакомую, любимую руку. И когда его пальцы сжимают ее, думает, что сейчас умрет от счастья. У нее будет много вопросов, конечно, вопросы будут, но на этот момент главный для нее только один. И когда снегопад усиливается, и снежинки все в большем количестве начинают падать на его волосы, ресницы, плечи, она его задает:

— У тебя и Джейка… какая у вас фамилия?

— Торен,[238] — отвечает он. — Это немецкая фамилия.

Прежде чем кто-то из них успевает сказать что-то еще, к ним присоединяется Джейк. Мне говорить вам, что с того самого момента все трое жили счастливо? Я этого не скажу, потому что так не бывает. Но счастье у них было.

И они жили.

Жили под сенью луча, который связывает Медведя Шардика и Черепаху Матурин, проходя через Темную Башню, и иногда даже становились свидетелями его волшебства.