После того как его «извлекли» в Срединный мир, Джейк часто видел смерть, убивал сам, даже испытал на себе, хотя вот это помнил смутно. Но сейчас умирал член ка-тета, и то, что происходило в спальне апартаментов проктора, казалось совершенно бессмысленным. И бесконечным. Джейк всем сердцем хотел остаться за дверью, рядом с Динки. Не хотел запомнить таким своего остроумного, иногда вспыльчивого друга.

Прежде всего Эдди (Сюзанна держала его за руку), лежа на постели проктора, выглядел не просто хрупким, но старым и (Джейк ненавидел себя за такие мысли) глупым. А может, следовало сказать, что он вдруг превратился в старика-маразматика. В углах рот запал, образовав глубокие ямки. Сюзанна омыла ему лицо, но из-за щетины на щеках и подбородке оно все равно казалось грязным. Под глазами появились большие лиловые мешки, словно этот мерзавец Прентисс избил его, прежде чем застрелить. Под опущенными веками глаза непрерывно двигались, словно Эдди что-то снилось.

И он говорил. С его языка непрерывным потоком срывались слова. Какие-то фразы Джейку удавалось разобрать, другие — нет. В некоторых был хоть какой-то смысл, но большинство были полной галиматьей, ки’кам, как сказал бы его друг Бенни. Время от времени Сюзанна смачивала тряпку в тазике, что стоял на столе у кровати, выжимала ее и протирала лоб и пересохшие губы мужа. Однажды Роланд поднялся, взял тазик, вылил из него воду в ванной, наполнил вновь, принес к кровати. Она поблагодарила его ровным, доброжелательным, лишенным всяких эмоций голосом. Чуть позже воду поменял Джейк, и она поблагодарила его теми же словами и тем же тоном. Словно и не знала, что рядом с ней сидят именно они.

Мы идем туда ради нее, — сказал Роланд Джейку. — Потому что потом она вспомнит, кто был рядом, и будет нам благодарна.

Но будет ли? Джейк задумался над этим в темноте, окружавшей таверну «Клевер». Будет ли она благодарна? Именно из-за Роланда Эдди Дин лежал сейчас на смертном одре в свои двадцать пять или двадцать шесть лет, не так ли? Но, с другой стороны, если бы не Роланд, она никогда бы не встретила Эдди. Нет, все слишком сложно и запутано. Как идея о множественности миров, с Нью-Йорком в каждом из них, от которой у Джейка сразу начинала болеть голова.

На смертном одре Эдди спрашивал своего брата Генри, почему тот всегда забывает погасить свет, выходя из сортира.

Он спрашивал Джека Андолини, кто сделал его таким уродом.

Он кричал:

— Посмотри, Роланд, это Джордж Большой Нос, он вернулся!

И:

— Сюзи, если ты расскажешь ему историю о Дороти и Железном Дровосеке, я расскажу все остальное.

И, отчего сердце Джейка холодело:

— Я не стреляю рукой; тот, кто целится рукой, забыл лицо своего отца.

После этой фразы Роланд в полумраке (окна затянули портьерами) взял Эдди за руку и сжал ее:

— Да, Эдди, ты говоришь правильно. Ты откроешь глаза и увидишь мое лицо, дорогой?

Но Эдди не открыл глаза. Вместо этого — и сердце Джейка похолодело еще сильнее — молодой мужчина с бесполезной повязкой на голове зашептал:

— Все умолкает в чертогах мертвых. Вот палаты, в руинах лежащие, где паутину плетут пауки и светочи гаснут один за другим.

После этого какое-то время Эдди лишь что-то невнятно бормотал, Джейк, во всяком случае, не мог разобрать ни слова. Он сменил воду в тазике, а когда вернулся к кровати, Роланд, увидев его мертвенно-бледное лицо, сказал, что он может идти.

— Но…

— Иди, иди, сладенький, — поддержала стрелка Сюзанна. — Только будь осторожен. Кто-то из них мог остаться, чтобы отомстить.

— Но как я…

— Я тебя позову, — пообещал Роланд и прикоснулся к виску оставшимися пальцами правой руки. — Ты меня услышишь.

Джейку хотелось поцеловать Эдди перед уходом, но он побоялся. Не потому, что смерть могла передаваться, как простуда, он знал, что это не так, но боялся, что прикосновения его губ будет достаточно, чтобы отправить Эдди на пустошь в конце тропы.

И тогда Сюзанна могла обвинить его в смерти мужа.

В коридоре Динки спросил его, как Эдди.

— Очень плох, — ответил Джейк. — У тебя есть сигарета?

Динки изогнул бровь, но сигарету Джейку дал. Мальчик постучал ею по ногтю большого пальца, как делал стрелок с фабричными сигаретами, прикурил от зажигалки, предложенной Динки, глубоко затянулся. Дым по-прежнему жег горло, но не так сильно, как в первый раз. Голова только чуть закружилась, и он не закашлялся. Скоро стану курильщиком, — подумал он. — Если удастся вернуться в Нью-Йорк, может, смогу поступить на работу в телевещательную корпорацию, в отдел отца. Я уже наловчился устранять конкурентов.

Он поднял сигарету на уровень глаз, маленькую белую ракету с дымком, идущим из носовой, а не задней части. Прочитал слово CAMEL, написанное у самого фильтра.

— Я говорил себе, что никогда не буду курить, — признался он Динки. — Никогда в жизни. И вот стою с сигаретой в руке. — Он рассмеялся. Горько и невесело, взрослым смехом, от которого по его телу пробежала дрожь.

— Прежде чем попасть сюда, я работал на одного парня, — ответил Динки. — Его звали мистер Шарптон. Так он говорил, что «никогда» — то самое слово, которое слушает Бог, если хочет посмеяться.

Джейк не ответил. Думал о том, как Эдди говорил о чертогах мертвых, о палатах, в руинах лежащих. Джейк, следуя за Миа, побывал в такой палате, когда-то давно и во сне. Теперь Миа мертва. И Каллагэн мертв. И Эдди умирает. Он подумал о телах, лежащих под одеялами, пока гром в отдалении перекатывал кости. Подумал о мужчине, убившем Эдди, который покатился влево после того, как его прикончила пуля Роланда. Попытался вспомнить праздничную вечеринку, которую устроили в их честь в Калье Брин Стерджис, с музыкой, танцами, цветными факелами, но на память пришла смерть Бенни Слайтмана, еще одного друга. В этот вечер в мире, похоже, не было ничего, кроме смерти.

Он сам умер и вернулся: вернулся в Срединный мир и к Роланду. Всю вторую половину дня он пытался убедить себя, что такое же может произойти и с Эдди, но каким-то образом знал, что не произойдет. Участие Джейка в этой истории еще продолжалось, Эдди — закончилось. Джейк мог бы отдать двадцать лет своей жизни… тридцать! — чтобы не верить в это, но верил. Должно быть, он все-таки обладал даром ясновидения.

Палаты, в руинах лежащие, где паутину плетут пауки и светочи гаснут один за другим.

Джейк знал одного паука. Малой Миа наблюдал за сражением? Получал удовольствие? Может, даже кричал, подбадривая одну или другую команду, как гребаный болельщик «Янки» из сектора с самыми дешевыми местами?

Он и сейчас наблюдает. Знаю, что наблюдает. Я его чувствую.

— Малыш, ты в порядке? — спросил Динки.

— Нет, — ответил Джейк, — не в порядке.

И Динки кивнул, словно получил вразумительный ответ. Может, такой и ожидал, — подумал Джейк. — Он же в конце концов телепат.

И словно в подтверждение его мыслей Динки спросил, кто такой Мордред.

— Тебе не захочется это узнать. Поверь мне. — Он затушил наполовину выкуренную сигарету («Твой рак легких именно здесь, в последней четверти дюйма», — любил говорить его отец, указывая на одну из своих сигарет без фильтра, тем же тоном, что и диктор телевизионного магазина) и покинул Корбетт-Холл. Воспользовался черным ходом, чтобы избежать встречи с толпой встревоженных, не знающих, как жить дальше, Разрушителей, и ему это удалось. И теперь находился в Плизантвиле, сидел на тротуаре, как один из бездомных, которых он видел в Нью-Йорке, ожидая, когда его позовут. Ожидая конца.

Он подумал о том, чтобы зайти в таверну, может, налить себе пива (если уж он был достаточно взрослым, чтобы курить и убивать людей из засады, то, понятное дело, мог позволить себе и выпить пива) или хотя бы посмотреть, будет ли играть музыкальный автомат без брошенных в него монет. Он мог поспорить, что Алгул Сьенто был тем местом, каким, по твердому убеждению отца, должна была стать Америка, обществом, забывшим, что такое наличные деньги, так что старенький «Сиберг» наверняка отрегулировали таким образом, чтобы музыка включалась лишь от нажатия кнопок. И он мог поспорить, что, взглянув на полоску с названием песни рядом с кнопкой 19, увидел бы песню Элтона Джона «Кто-то сегодня спас мне жизнь».