Хуан схватил кусок цепи из груды разнообразного хлама, наваленной у основания деррика. Обмотал ее несколько раз вокруг троса там, где он поднимался над фальшбортом, а затем прицепил звенья к крюку небольшой грузовой лебедки. И хотя вид у механизма был такой, будто его не включали годами, двухцилиндровый двигатель завелся после первого же нажатия на кнопку. Кабрильо перебросил рычаг, чтобы начать выбирать крюк, и цепь затянулась вокруг троса. От трения стали о сталь в воздухе начала расползаться едкая вонь, а звенья цепи затягивались все туже. Трос замедлил свое скольжение настолько, что матросы успели сделать петлю и накинуть ее на кабестан.

Трос натянулся как струна, вибрируя от напряжения, но выдержал.

Потребовалось еще несколько минут, чтобы соорудить более надежную систему, удерживающую трос, и прицепить его к одному из работоспособных кранов на корме «Орегона». Эдди Сэн и Линда Росс присоединились к нему, когда уже начали вытаскивать контейнер. Сэн был бледен и заметно сутулился при ходьбе, прижимая руки к груди в том месте, куда попали две пули.

—

Как себя чувствуешь? — спросил Кабрильо.

—

Больно, только когда смеюсь, — игриво ответил Эдди.

—

Тогда слушай анекдот про шлюху, входящую в бар с попугаем и свертком четвертаков.

Заслонившись ладонью, Эдди испустил стон.

—

Пожалуйста, не надо.

Хуан посерьезнел.

—

Насколько скверно пришлось?

—

Хочешь верь, а хочешь — нет, но я пострадал серьезней всех. У моих парней в общей сложности одна контузия и одно ранение в мягкие ткани.

—

А пираты?

—

Тринадцать убитых и двое раненых, — отозвалась Линда. — Джулия сомневается, что хоть один из них протянет дольше часа.

—

Проклятье. — Вскрытие может что-нибудь дать — возраст и этническую принадлежность пиратов, но никак не выведет на тех, кто стоит за нападением.

—

Отойти от перил! — крикнул матрос.

Все трое отошли от борта, где из воды поднимался контейнер. Вода струилась с него и вытекала изо всех дыр, насверленных по бортам. Двадцатифутовый контейнер качнулся, оказавшись над палубой, и крановщик опустил его бережно, будто корзинку с яйцами. Хуану вручили болторез, которым он перекусил дужку замка на двери контейнера. Все сгрудились вокруг, и каждый строил собственные предположения о том, что внутри. При мысли о пиратском кладе многие невольно ждут увидеть золото и драгоценные камни, хотя на дворе уже давно не XVII век.

Кабрильо подобных иллюзий не питал, но и он не был готов к тому, что хлынуло из контейнера, когда он распахнул дверцы. Одного из матросов стошнило, когда он понял, что видит, и даже Хуану пришлось стиснуть челюсти, ощутив, как желудок подкатил под горло. Под напором нескольких тонн воды, еще остававшейся в контейнере, на палубу «Орегона» вынесло сплетение из трех десятков обнаженных тел.

Шато устроился в долине у подножия горы Пилат к югу от Люцерна, на расстоянии короткой поездки из Цюриха. Хотя сорокакомнатный особняк выглядел так, будто господствовал над окрестностями на протяжении многих поколений, на самом деле выстроен он был всего пять лет назад. Здание со своими традиционно крутыми черепичными крышами, бесчисленными фронтонами и трубами выглядело сказочно красиво. Круглая подъездная аллея огибала грандиозный мраморный фонтан, украшенный дюжиной нимф, изливающих воду в чистый бассейн из филигранных ваз.

Вокруг главного дома высилось несколько каменных пристроек, придававших имению такой вид, словно здесь некогда была действующая ферма. Фоном этому служили альпийские луга, где бурые коровы джерсийской породы с бронзовыми колокольцами подравнивали траву и удобряли поля.

Семь черных лимузинов выстроились на парковочной площадке у гаража. За ним виднелось обнесенное забором поле, пара вертолетов «Аэроспасьяль Газель», пилоты которых в кокпите одной из коммерческих винтокрылых машин попивали кофе из термоса.

Встреча европейских министров финансов на высшем уровне в Цюрихе почти не привлекла внимания прессы, поскольку от этого саммита ничего особого и не ожидали. Однако она дала благовидный предлог для людей, встретившихся в шато, находиться в том же городе в то же время. Они собрались в большом холле особняка — высоком двухэтажном помещении, обшитом дубовыми панелями и украшенном головами вепрей и оленей и большими швейцарскими рогами, подвешенными крест-накрест над просторным камином в полный человеческий рост.

Швейцария — один из крупнейших в мире банковских центров, так что стоит ли удивляться, что все пятнадцать человек за одним-единственным исключением представляли крупнейшие банковские концерны Европы и Америки.

Во главе стола сидел Бернхард Фолькман. Воспитанный в католической строгости в доме своего отца-банкира, он весьма рано отрекся от своей веры ради другой — религии обогащения. Богом его стал капитал, Святым Причастием — деньги. Он стал верховным жрецом мира финансов, внушающим уважение своей преданностью делу и некоторый страх своим сверхъестественным чутьем. Каждый его шаг в повседневной жизни вел к накоплению все новых денег — и для его банка, и для него самого. Фолькман женился, потому что в его положении так принято, и завел троих детей, потому что позволил себе полдюжины раз переспать с женой. Их он считал необходимым отвлечением от профессиональной жизни, но не вспомнил бы ни дней их рождений, ни последний раз, когда хотя бы видел своего младшего ребенка — двадцатилетнего студента, учившегося, как ему казалось, где-то в Сорбонне.

Фолькман являлся в свой кабинет на Банхофштрассе в Цюрихе ежедневно в шесть утра и покидал его в восемь вечера. По воскресеньям и праздникам он неохотно отклонялся от этой рутины, работая дома не менее двенадцати часов в день. Фолькман не пил и не курил, а посещение казино было для него столь же немыслимо, как для мусульманина — стать свинопасом. В свои шестьдесят он обзавелся солидным животом и стал каким-то однородно серым. Его кожа приобрела тот же линялый оттенок, что и волосы, белесые глаза за стеклами очков напоминали мутную воду, оставшуюся после мытья грязной посуды. Даже костюмы он предпочитал серые, и хотя рубашки носил белые, они неизменно приобретали сероватый оттенок.

Работающие вместе с ним ни разу не видели, чтобы Фолькман хотя бы улыбнулся, не то что рассмеялся, и только сильнейшие финансовые потрясения могли заставить уголки его рта чуть изогнуться вниз.

Вокруг него сидели столь же строгие люди, преданные деньгам ничуть не менее страстно, — президенты банков, чьи решения сказывались на миллиардах долларов и миллионах жизней. И сегодня они собрались, потому что пошатнулись сами устои мировой экономики.

На столе перед Берном Фолькманом лежал небольшой прямоугольный предмет, накрытый простой черной тканью. Когда все расселись вокруг стола, налили воду и прислуга удалилась, Фолькман протянул руку и сдернул ткань.

Банкиры и их гости принадлежали к горстке избранных на всем белом свете, у которых вид предмета на столе не вызвал каких-то особых чувств. И все же Фолькман заметил, что даже эти матерые профессионалы не смогли скрыть захватившие их эмоции. Двое-трое порывисто вздохнули, один задумчиво погладил подбородок. Еще у одного глаза на миг расширились, затем он огляделся, как будто игрок в покер, невольно выдавший себя. Шесть миллиардов других людей на планете изумленно охнули бы и бросились бы потрогать предмет, прокручивая в головах различные варианты.

Трапециевидный слиток, весящий двадцать семь фунтов, известен как Лондонская надежная поставка. Его грани сияли теплой желтизной, маслянисто поблескивая в неярком освещении просторного холла. Этот слиток чистейшего золота, очищенного до 99,9 %, стоил около ста шестидесяти тысяч долларов.

—

Джентльмены, у нас кризис, — начал Фолькман по-английски без малейшего акцента, четко, старательно выговаривая каждый звук, чтобы избежать путаницы и недопонимания. — Как вы все сознаете, очень скоро мир останется без золота. Фактически говоря, спрос намного опережает предложение по очень простой причине. Некоторые из вас стали слишком жадными.