— Мы им принадлежим, — заметил третий. — С момента, когда мы сказали, что хотим покинуть Китай, мы принадлежим им. И какая разница, ухайдокаемся мы до смерти тут, на текстильной фабрике дома или в подпольном цехе в Нью-Йорке? Вот что боги заготовили для нас, для всех китайских крестьян. Мы трудимся, а потом умираем. Я здесь десять месяцев. Больше никого, кто был в этой комнате, когда меня привезли сюда, уже нет. Валяй вперед со своими мечтами о побеге, мой друг. В конце только один выход — и это смерть.

Эдди не знал, стоит ли им говорить, кто он на самом деле. Насколько он мог разглядеть, когда люди один за другим шаркали в каюту, все они пребывают в ужасном состоянии, так что вряд ли надзиратели внедрили в их ряды информаторов. Однако нельзя исключать, что кто-нибудь может выдать его за лишнюю пайку или сухое одеяло. Как ни хотелось ему дать этим несчастным душам проблеск надежды, это противоречило годам его учебы и опыту работы. В конце концов он позволил усталости взять верх над сыростью постели и болью, тугими узлами вспыхивающей по всему телу. Двое из его товарищей по каюте ночью кашляли и харкали. Пневмония или что-нибудь похуже. Он понимал, что пагубные условия и скудное питание наверняка способствуют распространению болезней, уже бесчинствующих на разработках.

Лишь на третий день изнурительного труда, мучительного холода и постоянной сырости, от которых кожа побелела и сморщилась, Эдди начал понимать, что помощь может подзадержаться с прибытием. Хуан наверняка мог хотя бы отправить кого-нибудь в Россию, чтобы нанять вертолет и провести разведку. Но никто не прилетал. И Эдди трудился вместе с остальными, бездумно таская грязь вниз по склону, будто муравей, просто действующий согласно инстинктам.

Он уже лишился ботинок и всякий раз, когда вдыхал, чувствовал легкое дребезжание в глубине легких. На первых порах он был в куда лучшей форме, чем остальные, но его организм привык к регулярному питанию и отдыху, в отличие от крестьян, которые всю жизнь балансировали на грани голода и не видели ничего, кроме тяжелого труда. Двое из его каюты уже погибли. Одного погребло лавиной, а другого стражник избил настолько жестоко, что перед смертью у него кровь выступила из ушей и глаз.

На пятый день, со спиной, саднящей после зверского, ничем не заслуженного бичевания, Эдди Сэн понял две вещи. Первое — что импульсный передатчик в ноге отказал, а второе — что ему придется умереть на этом богом забытом берегу.

Утром шестого дня, когда рабочих бригады выгоняли в предрассветный сумрак, в заливе показался огромный корабль. Эдди помешкал на мостках, ведущих на берег, разглядев, что это плавучий сухой док, но по ошибке решил, что это «Маус», а не его близнец. Даже издали смрад, исходящий от черного левиафана, просто-таки ошеломлял, а вокруг отверстий кружили тучи чаек, подхватывающих отходы человеческой жизнедеятельности, вытекающие изнутри.

Когда стражник ткнул его палкой в почки, подталкивая вперед, Эдди уже понял, что это рабовладельческий корабль, битком набитый рабочими на смену умершим и ослабевшим настолько, что не могут подняться с койки, как бы их ни избивали. Сколько сотен или тысяч уже погибли, задумался он, уступая место все новым мигрантам, тешившим себя надеждами, что купили билет на свободу?

— Вот так и меня сюда привезли, — заметил Тан, один из его соседей по каюте, когда они вдвоем ковыляли вверх по склону. Тан оказался одним из тех, кто продержался здесь уже четыре месяца. Он был худ, как щепка, сквозь драную рубашку виднелись грудина и ребра. В свои двадцать семь лет он выглядел на все шестьдесят. — Нас погрузили на старый корабль, а потом его проглотил еще больший корабль вроде этого. Можешь представить, поездка была хуже, чем работа, которую нас заставляют делать.

Ко времени, когда они наполнили ведра, чтобы идти вниз к желобам, из брюха сухого дока уже показался проеденный ржавчиной корабль, и рабочие швыряли с палубы большие свертки.

— Трупы, — пояснил Тан. — Меня заставили это делать. Надо было выбросить останки тех, кто не пережил путешествия.

— Много?

— Сотня, может, и больше. Я сам выбросил тела двух собственных двоюродных братьев и лучшего друга.

Тан не замедлил шага, но Эдди видел, что воспоминания терзают его.

— Значит, корабль вытащат на берег и превратят его в жилье для новых рабочих?

— Сперва навалят вокруг камни и накроют его сетью, чтобы не видно было с воздуха.

— А вода? Весь шлам стекает в море.

— Кроме двух рыболовных посудин, — покачал головой Тан, — я не видел здесь ни одного другого судна. По-моему, мы далеко от всех торговых путей.

Они как раз подошли к желобам, когда Эдди вдруг рухнул на бок, как подкошенный. Ошеломленно оглядевшись, увидел, что сотни других упали точно так же. И только тогда ощутил, что земля содрогается.

И как только понял, что это землетрясение, толчки прекратились, но грохот все продолжался, похожий на эхо далекого грома.

Эдди поднялся, стирая пласты грязи, налипшей на его ветхую одежду. И тут его внимание, а там и всех рабочих на прииске привлек самый центральный горный пик, доминирующий над участком работ. Пар и темный пепел валили почти от вершины все разрастающейся черной тучей, скоро затмившей солнце. Молнии сверкали вокруг вершины, как огни Святого Эльма.

Дверь цеха обогащения распахнулась, и оттуда выскочил человек, на бегу срывая с себя противогаз, — первый белый, увиденный Эдди за все время пребывания на разработках.

— Это Ян Паулюс, — прошептал Тан, когда тот побежал в их сторону. — Он начальник.

Остановившись в нескольких шагах от Эдди и Тана, Ян Паулюс — массивный, широкоплечий, с обветренным лицом и ладонями размером с наковальню — внимательно пригляделся к пробудившемуся вулкану над заливом. И, не теряя времени, достал из чехла на поясе неуклюжий спутниковый телефон. Откинул антенну, выждал мгновение, пока не появился сигнал, и набрал номер.

— Антон, это Паулюс, — сказал он по-английски, но то ли с голландским, то ли с южноафриканским акцентом. Выслушав ответ, сказал: — Я не удивлен, что вы почувствовали это в Петропавловске. Нас чуть из трусов не вытрясло. Хуже еще не было, но я не потому звоню. Вулкан над месторождением активен. — Пауза. — Потому что мы говорили о такой возможности двадцать раз, и я вижу чертовски большое облако пепла и пара, вот откуда знаю. Если эта хреновина рванет, нам кранты.

И словно в подтверждение его слов, землю снова тряхнул легкий афтершок.

— Это тоже почувствовали, Савич? — саркастически заметил южноафриканец. Послушал немного. — Ваши уверения ничего не стоят. Это моя задница тут поджаривается, пока вы сидите в сауне отеля в трехстах километрах отсюда. — Оглядевшись, он снова прислушался. Эдди быстро погрузил свое ведро в шлам, уповая, что начальник не заметил, что он подслушивает. — Ага, «Сури» только что подошел. Разгружает последнюю партию китайцев в очередном ржавом корыте Шера Сингха. Как только будет готов, я начинаю погрузку первой поставки, как мы говорили на прошлой неделе.

Паулюс насупил брови и бросил недовольный взгляд на Эдди. Тому ничего не оставалось, как двинуться дальше, но он все равно продолжал слушать, пока мог.

— Мы только что закончили очередной заход на ртутной печи, так что теперь самое время подумать о том, чтобы хотя бы отбуксировать плавильный завод прочь от берега до поры, пока не разберемся, что с вулканом. Вашего влияния хватает, чтобы ваши русские друзья не пускали никого из ученых наведаться сюда и поглядеть, но у вас ни черта не получится помешать горе взорваться. Почему бы вам не взять вертолет и не глянуть своими глазами? Я же тем временем подумаю, как отсюда смотаться. — Горный инженер возвысил голос, словно связь ухудшилась. — Что? Да кому они нужны?! Охрану можно эвакуировать на «Сури». Сингх может добыть новые корабли, а миллион китайцев что ни год пытается свалить из страны. Их можно заменить… Так что даже если и потеряем месяц-другой, сырья у нас уже достаточно, чтобы минцмейстеры проработали хоть это время… Ладно, жду вас через пару часов.