Тот совет, что ему дали… отец?.. вождь Светлая Вода?.. или, быть может, сами Владыки Пустоты?.. неважно!.. главное, совет был хорош. Конечно, не настолько, чтобы гарантировать победу, разгром боевого клана жаб, освобождение и жизнь пленных. Надежда, однако, была — если разведчики тхаров, следившие за Хо два года, составят план, пусть приблизительный, в каком строении, где держат пленных, где ангары боевых машин, где защитные эмиттеры, а главное, в какой норе запрятан прародитель. Без такого плана никак не обойтись, думал Марк, спускаясь на второй ярус.

В отличие от первого, тут царили полумрак и тишина, прерываемая временами сопением и всхлипами.Этот уровень был делом человеческих рук, и коридор тут шел прямо, а в стенах виднелись ниши с обычными дверьми из цветного или прозрачного пластика — смотря по тому, что находилось за дверью, личный отсек либо помещение общественное, спорткомплекс, столовая, медчасть, библиотека, лаборатории и контрольный центр. Все эти залы, зальчики, комнаты и комнатушки были заставлены кроватями, а где их не хватило, уложены толстыми, сплетенными из травы циновками, и всюду на них спали дети. Были совсем малыши, двух-трехлетние, были постарше, были почти подростки лет двенадцати. Худые личики, тощие пальцы, синева под глазами, бледная кожа жителей подземных катакомб… В спортивном зале, где собрали сотни три младших школьников, на стене — лозунг, накарябанный нетвердой детской рукой: «Тхары не плачут, тхары мстят!»

— Наша надежда, — послышался голос сестры за спиной у Марка. — Почти все осиротели, но если каждая семья возьмет двоих-троих…

— Семей больше нет, — тихо сказала Майя. — Одни осколки остались…

— Нет, так будут! — Ксения вдруг остановилась, вскинула руку со сжатым кулачком и заявила: — Клянусь! Клянусь Великой Пустотой и солнцем Тхара! Как придет сюда Флот Федерации, тут же выйду замуж! Троих малышей возьму и трех рожу!

— Замуж, — пробормотал Марк, — замуж это не просто, полагается со старшим братом посоветоваться. А что, сестрица, есть уже кандидатуры?

— Пока нет, братец, но с Флотом появятся. Я разыщу такого же, как ты, симпатичного лейтенанта. Разыщу, вот увидишь!

Она покосилась на Майю, и был тот взгляд прозрачен, как хрусталь: а тебе, подружка, и искать не надо!

По лестнице с каменными ступенями они сошли еще ниже, на ярус, где в старых штреках и галереях ютились взрослые. Тут выступали из стен полукруглые кабины гравилифтов, в которых можно было опуститься на двухкилометровую глубину, сияли световые шары в прямых широких коридорах, пробитых некогда горными комбайнами, входы в жилые камеры были загорожены циновками или листами пластика, шелестели насосы, качая воду из колодцев, и текли, текли толпы людей. Кто направлялся в санблок к туалетам и душам, кто — к столовым и кухням за скудным пайком, кто — на отдых в спальные штреки, кто, с иглометами и видавшими виды метателями, на охоту или дежурство на поверхности. Юнцы и женщины, пожилые и совсем старики… Но Марк не обманывался на их счет; тхары взрослели рано, дряхлели поздно и были людьми упрямыми и суровыми.

В толпе встречались знакомые лица, но Марка, похоже, не узнавали. В молодые годы девять лет — изрядный срок; он изменился, возмужал и выглядел уже не юношей, а мужчиной. Он стал похож на отца, темноволосого, смугловатого, с резкими чертами; Ксения, вплоть до веснушек на носу, была копией матери.

— Сюда, — сказала Майя. — Это второй пищеблок, для тех, кто из Китежа, Ибаньеса и Кубы.

Они свернули в галерею с сотнями столов у стен. Столы, табуреты, стулья и лавки были разными, из пластика, дерева и металла, иногда совсем простыми, с ножками из трубок, иногда украшенными затейливой резьбой. Видимо, их собирали в руинах городов не один день и свозили сюда, как и другую разнокалиберную мебель. В шахтах Никеля хватило бы места не тысячам, а десяткам тысяч, всему прежнему населению Тхара, но беда грянула внезапно — рудники не были приспособлены под убежища.

— Марк! — раздался чей-то возглас. — Это же Марк, ребята!

Его окружили молодые мужчины и женщины, человек семь — те, с кем он учился в колледже. В трех старших группах было шестьдесят три студента, и половина из них служила нынче на Флоте. Где же остальные?.. — с горечью подумал он, всматриваясь в исхудавшие лица, обнимая повзрослевших девчонок, пожимая руки парням. Тут были Катя Позднякова, хрупкая тоненькая Долорес Ки, Ваня Поспелов, Клод Шарон, отпустивший бороду, Рита Челли, Георгий Тхелава и Марта Робинсон. Все! Семеро его друзей, выживших в кровавом лихолетье.

Его и Майю с Ксенией повели в глубь галереи. Здесь, где столовался народ из Ибаньеса, Марка узнавали — большей частью пожилые люди; он двигался в гуле приветствий, иногда наклоняясь, чтобы расцеловаться с женщинами, чьих имен уже не помнил, но точно знал, что эта симпатичная брюнетка — подруга матери с авеню Мадрид, а та остроносая дама была директором библиотеки. Наконец он сел за стол, отхлебнул горячего кло, проглотил несколько ложек вареного мха с кусочками мяса и принялся рассказывать. О том же, о чем говорил Пьеру Граве и его разведчикам: о спорах в парламенте Федерации, о новых мощных крейсерах, о битвах у Альфы Серпа и Бетельгейзе, о схватке в газопылевой туманности у древнего светила, чудовищного красного гиганта, о Земле и Марсе, Гондване, Ваале, планетах Центавра и других мирах, где жили люди, миллиарды соплеменников, что расселились среди звезд. Эти рассказы длились час, и другой, пока световые шары под сводами галереи не начали меркнуть, а язык у Марка — заплетаться. В какой-то миг он обнаружил, что слушатели расходятся и рядом с ним — только Майя, Ксения и Иван Поспелов.

— Спать, братец, — сказала Ксения. — Завтра нам в дорогу.

Иван поерзал на сиденье, прочистил горло.

— Я хотел спросить… Среди наших, что служат на Флоте, не встречалась ли тебе девушка из Ибаньеса, Чикита Кинтана? Мы с ней…

Он не договорил, стиснул зубы, все поняв по лицу Марка. Поднявшись, тот коснулся его плеча; ментальная волна тоски накатилась и пропала, словно последний луч умирающего светила. «Черным вестником пришел я домой», — подумалось Марку. У выхода он обернулся. Сгорбившись, Иван сидел за столом, и глаза у него были мертвые.

Ксения и Майя молчали, пока они шли по опустевшим коридорам, сворачивая из одного прохода в другой, спускаясь по наклонным пандусам все глубже и глубже, в мир, где царили сейчас покой, тишина и сновидения. Наконец Ксения остановилась, сдвинула пластиковую переборку и сказала:

— Мне сюда.

В тусклом свете парившего в воздухе шара Марк разглядел галерею с десятками топчанов и спавших на них женщин Картина промелькнула будто мираж; переборка закрылась, отрезав фигурку сестры, и они с Майей остались вдвоем.

— Ты… — начал Марк, но девушка потянула его дальше.

— Идем! И пожалуйста, ничего не спрашивай!

Она привела его в маленький закуток, тоже отгороженный листом пластика. Пол здесь прикрывал толстый ковер, а еще была настоящая кровать с резной спинкой, фигурками птиц, похожих на аистов, у изголовья которой виднелся столик с вазой — в ней торчала ветка местного цветущего кустарника. Вероятно, все это было приготовлено заранее — рядом с вазой лежали шлем, ранец и оружие Марка. Оглядевшись, он пробормотал в некотором ошеломлении:

— Уютно, даже красиво! Большую честь мне оказали…

— Не тебе, нам, — промолвила Майя и потянула вниз застежку комбинезона. — Это покои для новобрачных, милый. Здесь мы будем жить.

— Долго ли? — спросил Марк и услышал в ответ:

— Пока не найдется другая пара.

Поздно ночью, замирая в его объятиях, она шептала:

— Мой, мой! Теперь ты от меня не уйдешь, никуда не уйдешь! Родной мой, любимый!

Человек свободен, думал Марк, целуя ее глаза и губы, но и свобода имеет свой предел. Ее ограничение — любовь, дающая право распоряжаться судьбами других людей и, в свой черед, вверять им собственную жизнь. Эта связь крепче, чем узы долга, сильнее всех прочих обязательств, ибо все они стоят на фундаменте любви, коренятся в ней, питаясь ее соками. Любовь к отчему дому и к родине, любовь к детям — все рождается здесь, в страсти, сжигающей женщину и мужчину, и в этом наша сила. Великий дар, преподнесенный Земле! Страшный для ее врагов…