Надавив рычаг, он отодвинул сиденье от окна, с трудом пошевелил шеей и уставился в потолок.

Ниддакапар… Или все же Виттанихан?.. Это нуждалось в серьезном обдумывании.

Двигатель краулера работал почти бесшумно — беседе, во всяком случае, не мешал. Но тряска выматывала душу, и, помимо того, говорить приходилось с осторожностью, чтобы не остаться без языка. От Ибаньеса на север шел грунтовый тракт, а точнее, накатанная и довольно широкая тропа, проходившая лесом и незаметная с воздуха. По ней ехали с комфортом, но через сорок три километра, на рубеже Обитаемой Зоны, тракт закончился, и дальше пошло сплошное бездорожье. Впрочем, незаселенные пространства Тхара были доступны для наземных машин, если знать, куда едешь и как. Дядюшка Панчо, водитель от Бога, знал. Сначала по плоскогорью Западного Ветра, затем через гряду Красных Скал по Извилистому урочищу на плато Кастилии, за которым вставали стеной Северные Андалузские горы. Между двумя вершинами, Сервантесом и Бласко Ибаньесом, в честь которого был также назван город [25], лежало Охотничье ущелье, обычный путь, каким выезжали в Хаос на отстрел каменных дьяволов. А от Хаоса, лабиринта каньонов и утесов, пещер и предательских трещин, способных проглотить целый караван, до Никеля было рукой подать, всего-то семьсот километров. Правда, местность считалась опасной — дьяволы в этих краях так и кишели.

Выехав из Ибаньеса в шесть утра, к семи они уже были на плоскогорье Западного Ветра. Ветер тут дул постоянно — до океанского берега тянулась равнина без заметных возвышенностей, усыпанная крупными валунами, которые принес в древности ледник. В нынешние времена снегов и льдов на Тхаре почти не имелось, хотя по данным гляциологов на крайнем юге и крайнем севере были подземные ледяные пласты трехкилометровой толщины. Ветры с океана налетали на плато порывами, сила которых варьировалась от почти затишья до сокрушительного урагана. К счастью, он не тащил с собой песка или вырванных с корнем деревьев, а каменные глыбы были слишком тяжелы и ветрам не поддавались.

На этот раз ветер дул умеренный, и краулер, лавируя меж валунов, двигался с приличной скоростью. Сантьяго включил следившую за небесами камеру и вел тяжелый транспорт по старинке, с помощью миомоторной автоматики, без всяких контактных шлемов и ментоусилителей. Краулер был гусеничной машиной, снабженной, однако, гравиприводом. Это устройство позволяло на минуту-другую обезвешивать аппарат и прыгать через трещины, которые иногда тянулись на десятки километров или пересекались с другими разломами, не допуская объезда. Преодолеть Хаос на любой другой наземной машине было практически невозможно.

В нынешние времена краулеры стали главным средством передвижения. Их уцелело довольно много, и в городах, и в рудничных поселках, так как они считались рабочим транспортом, чье место — на подземных парковках за городской чертой. Флаеры, личные и коммунальные, сгорели вместе с городами, кроме тех двадцати-тридцати, чьи владельцы постоянно жили в Никеле и Северном. Но Ксения сказала, что летать в них опасались: во-первых, для наблюдателей с орбиты воздушные машины были заметнее наземных, а во-вторых, маршрут флаера мог привести дроми к рудникам.

Марк, Майя и Ксения сидели в грузовой кабине, устроившись в наскоро приваренных к днищу металлических креслах. В обычной ситуации краулер перевозил тяжелые грузы, взрывчатку, бурильное оборудование, сельскохозяйственных роботов и продукты с ферм, но сейчас, по словам девушек, едва ли не все транспорты переоборудовали. На одни навесили броню и, установив пару горных лазеров, превратили в некое подобие боевых машин, другие предназначались для людей, для экспедиций в разрушенные города или поисков продовольствия. Краулер Сантьяго был как раз таким, не имевшим вооружения, зато более легким и подвижным, чем бронированные машины. Обычно его использовали для связи с Ибаньесом, где, как и во всех прочих городах, скрывались группы наблюдателей. Мелкие отряды тхаров дежурили также на побережьях Западного и Восточного Пределов, у Западного Порта, Кубы и Порта Колумб — всюду, где расположились дроми, выстроив цилиндрические сооружения, напоминавшие башни старинного замка. По сообщениям разведки, эти конструкции играли роль жилищ или ангаров для военной техники, в них были развернуты какие-то производства, а иные, более низкие и широкие, служили тюрьмами для пленных, трудившихся на астродроме. Пленников было тысяч двадцать.

Боль и надежда тех, кто оставался на свободе! Надежда, так как, за исключением немногих, люди не знали, где их близкие — то ли сгорели в развалинах, то ли попались в лапы дроми. Может, они живы? Пусть в плену у чужаков, но все же не стали кучкой праха и обгоревших костей! Но если даже так, рабство, понятие минувших времен, являлось бедой и позором. И это порождало боль.

Глядя сквозь иллюминатор на серые валуны и каменистую почву в мелких трещинах, Марк слушал историю неволи своего народа.

— Мы с детьми спрятались в лесу, — рассказывала Ксения. — Там уже были наши из города, взрослые, сотни две, и кто-то, догадавшись, что нас атаковали дроми, связался с Никелем. Керк Цендин, инженер с рудника, велел идти на север, к границе обитаемой зоны, и сказал, что вышлет за нами транспорт, но машин у него мало, и часть нужно отправить в другие города. Так мы узнали, что бомбят повсюду и что помощи из Китежа или Западного Порта не будет. К счастью, дядюшка Панчо и несколько парней пригнали краулеры, и мы посадили в них ребятишек помладше и тех, кто был обожжен или ранен. Остальных Николай Ильич повел пешком через лес…

— Алферов, — уточнила Майя. — Среди нас он оказался самым старшим.

Марк кивнул. Николай Ильич Алферов, в прошлом десантник и ветеран двух последних Войн Провала, а ныне известный писатель, по рождению не был тхаром, но, закончив службу на Флоте, поселился в Ибаньесе. Причина была проста — «Кровь и песок» [26]являлись одним из любимых его романов. Он говорил, что обязан почтить память великого испанца и написать нечто подобное — скажем, «Звезды и тьма» или «Мрак и пламя». Над этой книгой он трудился уже сорок лет, попутно выдавая на-гора детские сказки и приключенческие повести для подростков. В Ибаньесе его очень уважали.

— Через лес мы шли всю ночь и весь день, — сказала Майя. — Мы не видели, как пылает наш город, но даже в двадцати километрах от него пахло дымом, гарью и разорением. Потом мы шли по этому плато… — Она кивнула на унылую равнину, бегущую за иллюминатором. — Через пятеро суток нас подобрали высланные Цендиным машины. Мы ели мох, грибы и охотились на ящериц и змей. Мы не смогли запастись водой в лесу — ни у кого не было ни фляги, ни бутылки, но Марта Гутьеррес нашла подземный источник, а Влад Борисов сделал каменные рубила. Мы докопались до воды и напились.

— Где не выживет тхар, там не выживет никто, — пробормотал Марк. То была пословица его народа, совсем не склонного к хвастовству.

Девушки кивнули. Склонилась темная головка Майи, светлая головка Ксении… Они были так не похожи друг на друга и так дороги Марку! Это чувство было таким внезапным, таким острым, что он зажмурился и вздохнул. Должно быть, сами Владыки Пустоты вернули его на Тхар, одарив этим счастьем — видеть лица близких, слышать их голоса…

— Потом мы узнали, что дроми приземлились в Ибаньесе и всех остальных городах, — промолвила Ксения. — Они хватали людей — тех, кто остался жив, но был оглушен при взрывах, и тех, кто не успел скрыться. Их отвезли к развалинам Западного Порта и посадили за силовые экраны. А потом случилось странное…

Краулер ощутимо тряхнуло — так, что зубы у Марка лязгнули. Чертыхнувшись, он посмотрел в иллюминатор. Их транспорт двигался по осыпи, обширному, покрытому щебнем пространству, гусеницы перемалывали мелкие каменные осколки, а если попадался крупный, краулер подскакивал либо кренился на левый или правый борт. Стайка плоских змей, похожих на длинные бурые ленты, поспешно удирала от машины.