Впрочем, такая перспектива казалась энсину невероятной — он, как все двадцатилетние, считал, что будет жить до скончания века, что жизнь его будет полна славы, приключений и побед, а самые большие неприятности — скажем, чистка гальюнов или коммандер Раков — уже в далеком прошлом, но никак не в будущем. Пройдет несколько лет, и он избавится от этих заблуждений, ибо ждали его не радости, не пляжи Гондваны и не девушки-смуглянки, а долгие-долгие годы войны, что растянулась без малого на полтора столетия, ждали кровь и раны, гибель друзей и соратников и редкое счастье свиданий с женщинами, которые его любили. А еще поджидала его смерть в битве с дроми у звезды-гиганта Бетельгейзе, и была та смерть славной и достойной. Погиб он вместе с крейсером, в чьи отсеки вступил сегодня, только тот будущий бой он принял не юным энсином, а многоопытным адмиралом, водителем боевых кораблей и эскадр… Но до этого оставалось еще очень много лет, целая пропасть времени.

Покинув каюту и жилую зону, он спустился к боевым палубам. Их на «Палладе» было четыре: орудийная, с которой сопрягались башни с лазерами и эмиттерами, а также торпедные установки; первая и вторая десантные, служившие базой для УИ, наземных танков, роботов и частей Десантного корпуса; и самая нижняя, с постами управления аннигиляторами. Здесь находился служебный отсек коммандера Патрика Лоу, где энсину надлежало быть в шестнадцать двадцать по корабельному времени.

В шестнадцать пятнадцать он остановился в переходном шлюзе, у люка, ведущего в отсек. Броневая крышка была немного сдвинута, и до энсина долетел знакомый рев:

— Как стоите, шмуровозы? Что у вас задницы отвисли, как у беременных баб? Ну-ка подтянуться! Грудь колесом, зад подобрать, пятки вместе, носки врозь! И ремни чтоб были на поясе, а не на яйцах! Пряжка — на пупе! Распустились, ублюдки! Ну я вас вышколю… я вам не Лоу, я миндальничать не собираюсь, у меня всякая вина виновата! Кипятком писать будете! А ты, урод, особенно! Ты, жердь длинная! Как тебя?.. Торвальд Шер?.. Ну будешь у меня Торшер!

Услышав этот голос, энсин похолодел и заглянул в отсек. Там выстроились вдоль стены тридцать или сорок юных офицеров, будущих его коллег — стояли, выпучив глаза и с ужасом глядя на коммандера Ракова.

Таймер на запястье энсина звякнул. Ровно шестнадцать двадцать… Он шагнул в отсек, проследовал строевым шагом на середину, щелкнул каблуками и вытянул руку в салюте.

— Энсин Олаф Питер Карлос Тревельян-Красногорцев, коммандер! Служил младшим канониром на крейсере «Урал»! Представляюсь по случаю перевода на «Палладу»!

Коммандер Раков оглядел его, почесал в бороде и довольно хрюкнул.

— Вот, дурики, возьмите в пример. Ну-ка, гляньте на парня! Шея бычья, ремень на пупе, сапоги сверкают и мундир без единой морщинки… К тому же выпускник Академии, эрудит! У меня на «Урале» все такие. Лоу, можно сказать, повезло!

А с ним можно иметь дело, подумал энсин. Но не расслабился ни на секунду — стоял, расправив плечи и закаменев лицом.

— Как стоит! Какая выправка! — восхитился Раков. — Христос свидетель, лучше не бывает! Вы, гаврики, глядите, глядите — моя школа! Прям-таки не человек, а гранитный обелиск! Командор!

— Коммодор… — рискнул поправить кто-то.

— Не препираться с начальством! — прорычал Раков. — Я сказал: командор! Коммодор — звание на Флоте, а командор — это другое, то, чего вы не можете постичь в силу своей необразованности. — Он назидательно поднял толстый палец. — Командор, каменный гость из одноименной пьесы Пушкина… Кто читал? Никто? Ну ур-роды!.. Прочитать и завтра в полдень доложить! Все свободны! Ты тоже, командор! Ты у кого на «Урале» был? У Хо Веньяна? Вот к нему и пойдешь, на второй аннигилятор.

С той поры прилепилось к Олафу Питеру Карлосу Тревельяну-Красногорцеву прозвище Командор, и носил он его семь десятков лет, до самого последнего сражения у звезды-гиганта Бетельгейзе. Гибель его была славной, опыт — огромным, боевые заслуги — неоспоримыми, и потому удостоился он величайшей чести — в помощь и назидание потомкам его личность сохранили в памятном кристалле.

— Поразительно, — сказал Алферов, — поразительно!

Он поглядывал то на дроми, сидящего за прозрачной перегородкой, то на голограмму Хо, переписанную с инопланетного кристалла. Оставалось догадываться, чем вызваны эти слова — видом зеленокожего или подробными планами вражеской базы. Штаб Западного Предела пребывал в изумлении. Керк Цендин, щуря узкие глаза и потирая лоб, присматривался к пространственной схеме Хо и временами, остановив трансляцию, делал заметки в наручном компьютере. Мария Кинтана пристально разглядывала дроми — похоже, видеть их так близко ей не доводилось. Марк отметил, что в ее ментальном спектре нет ни отвращения, ни ненависти — скорее она смотрела на пленника с жалостью.

Они находились в пустом складе на производственном ярусе, лежащем ниже жилых помещений. Склад разгородили переборкой и в половину, предназначенную для дроми, добавили кислорода и подключили весь отсек к обогревателям. Вероятно, условия были подходящими — пленник выглядел спокойным и не излучал тревоги. Марку казалось, что он дремлет, свесив голову и привалившись массивной тушей к стене.

— Никогда не слышал о контактах с дроми, — произнес Алферов. — Насколько мне известно, они и в лучшие времена с нами не общались, а уж теперь, когда идет война… — Он махнул рукой.

— Отец рассказывал, что на Данвейте есть поселения мирных дроми, — заметил Марк. — Они живут рядом с нашими поселенцами уже два века.

— Неужели? — Мария удивленно моргнула. — Откуда же они взялись?

— Это давняя история, старшая. Когда лоона эо отказались от их услуг в качестве Защитников и стали нанимать людей, часть дроми попросили убежища на Данвейте и в других пограничных мирах. Разрешение было им дано — при условии, что у дроми не возникнет конфликтов с новыми Защитниками. Их немного, и они регулируют свою численность. В этом, как утверждал отец, и заключается смысл эксперимента: лоона эо хотели убедиться, что дроми способны сдерживать рост своей популяции. — Бросив на пленника задумчивый взгляд, Марк добавил: — Возможно, сами лончаки были в этом уверены и лишь хотели показать другим галактическим расам, что с дроми можно ужиться.

— Отсюда следует, что вывести это племя под корень было бы лишней и неоправданной жестокостью. Не уничтожить, но направить на истинный путь — то есть на более приемлемый для нас и других соседей по Галактике, — промолвил Николай Ильич. — Но, говоря об отсутствии контактов с дроми, я имел в виду не тех, что на Данвейте. Те существа цивилизованные, признавшие нормы… хмм… общежития, скажем так. А эти…

— …дикие, — подсказал Цендин.

— Нет, это неверно, Керк. Могут ли быть дикарями разумные твари, странствующие среди звезд, заселяющие девственные миры? Думаю, нет. Они, — Алферов кивнул в сторону перегородки, — всего лишь не пожелали измениться, выйдя в дальний космос. А ведь подобное деяние неизбежно ведет к переменам! Контакт с другими расами служит стимулом к развитию, порождает новые идеи… не только идеи, но и определенные ограничения. Не мешай мне, и я не буду мешать тебе, иначе конфликты неизбежны. Что мы и имеем в данном случае, — со вздохом закончил Алферов. Затем повернулся к Марку: — Ты можешь с ним общаться, лейтенант?

— Ну-у… в какой-то степени.

— А те, что живут на Данвейте — с ними ведь как-то разговаривают? — спросила Мария.

— Да, на языке лоона эо, старшая. Их речь доступна и для людей, и для дроми, и для других рас, но я не знаю этого языка. И он, видимо, тоже. — Марк бросил взгляд на дремлющее существо. — Он говорил, но это было похоже на кваканье. А о чем ты хотела бы его спросить?

— Ну, к примеру, что он ест. Вдруг умрет от голода!

— Не умрет. В течение двух-трех суток дроми не нуждаются в еде и могут голодать без всяких последствий более месяца. Так нам, во всяком случае, объясняли.