— А что Сеня? — Настя надеялась, что он-то не осмелится о сексе спрашивать. Она в принципе такие вещи обсуждать открыто не умела.

— Он твой потолок?

— В каком смысле?

— В смысле, он все, чего бы ты хотела? — Артём не дождался Настиного ответа, поясняя: — Я не к тому, что он плохой. Отличный парень! Но вы как будто не вместе. Понимаешь, о чем я?

— Нет.

— Ну, влюбленная парочка на пьяной вечеринке… Ты видела Лёху со Светкой? С их танца можно было малобюджетное порно снять. Будь тут Эльза, то мы бы с ней точно отожгли на барной стойке.

— Просто мы не такие, — Настя пожала плечами.

— Ясно. А почему твоя мама его всерьез не воспринимает?

Насте эта тема не нравилась, но она продолжала — только потому, что ей хотелось говорить с Артёмом о всякой ерунде, которая в их разговорах ерундой не звучала:

— Я не знаю. Мама… она как генерал в юбке. Хочет все контролировать, хочет, чтобы все играли только по ее правилам, даже если они абсурдны. Иногда кажется, что ее единственная цель — распихать дочерей замуж, а потом вздохнуть спокойно и улечься на диван. Наверное, она понимает, что наши отношения с Сеней вряд ли приведут к свадьбе, вот и не воспринимает его. Зато вбила себе в голову, что я выйду замуж за твоего отца!

— Не выйдешь, — уверенно подтвердил Артём. — По многим причинам, но главное — в тебе нет духа авантюризма. Мой отец не так-то прост — ты это чувствуешь. И выйдешь ты замуж за Сеню или кого-то похожего на Сеню. Будешь любить его, хранить верность, нарожаешь кучу детей и никогда не пожалеешь, что выбрала надежность вместо страсти.

Он говорил так, словно знал наверняка, что страсти у них нет. Но Настя не стала это оспаривать:

— Возможно. Если только мама не выдаст меня замуж насильно за какого-нибудь усатого бандюгана…

— Да не выдаст. И это, Насть, постарайся не анализировать мать — не раскладывай ее по полочкам. Установи правила взаимодействия с ней, но не анализируй.

— Почему? Я думала, что мы с тобой оба склонны к излишнему анализу.

Артём усмехнулся, признавая это заявление:

— Вот всех остальных и анализируй. А мать — она мать и есть. Со всеми достоинствами и недостатками. Просто мать — так ее и воспринимай. Не уступай ей в том, что для тебя важно, но и ее переделывать не пытайся. Она все равно любит тебя ровно так, как умеет любить. Не требуй другой любви, это бессмысленно.

— Тогда расскажи мне о своей, — Настя почувствовала, что теперь имеет полное право спрашивать об этом.

Артём уперся лбом в перила и смотрел теперь вниз, по-прежнему болтая ногами в воздухе.

— Она родила меня в семнадцать. Мама была слишком наивной для своей красоты. Внимание парней, наверное, кружит голову всем девушкам, но она докружилась до меня. Папаша воспринял новость стойко, подбодрил ее и устроился в смену куда-то на север. Там хорошо платили — за пару месяцев он собирался накопить и на свадьбу, и на первое время. Укатил на заработки, и с тех пор его мать не видела. Наверное, там, на холодном свежем воздухе, и передумал. Она поначалу-то еще ждала, но потом поняла, что к чему. Аборт делать было уже поздно, поэтому я никуда и не делся.

— Наверное, ей было тяжело, — Насте захотелось это сказать, чтобы Артём почувствовал, насколько важна для нее эта откровенность.

— Наверное, было тяжело, — ответил он. — Но мать… она мать и есть. И моя выживала — уже не ради себя. А потом встретилась с отцом — я имею в виду нынешнего отца. Мне тогда уже шесть было — это как раз тот возраст, когда и понимаешь, что дядька чужой, но и с «папой» не заморачиваешься, если от этого мать так радостно улыбаться начинает. Я уже в те времена был манипулятором. Отец инженером на разваливающемся заводе работал, за душой — ни копейки. Но они поженились. И мы сразу, без притирок, стали семьей. Всем повезло.

Он замолчал, поэтому Настя переспросила:

— И кому же из вас повезло больше?

— Всем. Мне — потому что отец сразу стал отцом, он даже своим спокойствием компенсировал мамины эмоциональные всплески. Мама была благодарна ему за то, что полюбил ее, несмотря на чужого ребенка. Он был благодарен за то, что она прочно стояла за его спиной — и когда его уволили, и когда он только-только начинал бизнес. Она была по-настоящему верной — помнишь, я говорил тебе, какой смысл вкладываю в это слово? — Настя кивнула, хотя Артём на нее и не смотрел. — Она всегда оставалась на стороне отца. И он бы не добился того, что имеет, если бы дома его не ждала такая женщина. Уверен, что любовь, рожденная из взаимной благодарности, одна из самых прочных.

И он снова замолчал, но Настя хотела знать больше. Она не собиралась давить на больное, поэтому произнесла как можно мягче:

— Артём, а что было потом?

Но он не воспринял это как давление — наверное, собирался с мыслями:

— Они начали ссориться гораздо позже — когда бизнес уже процветал. Вот такая странность. Наверное, привыкли вместе преодолевать трудности, а когда трудностей не стало, заскучали. Ты не думала о женах декабристов, Насть? Почему они вот так пошли за мужьями в ссылки?

Слишком внезапная смена темы Настю обескуражила, но она ответила:

— В этом нет парадокса. Я бы тоже за мужем куда угодно пошла.

— Ты и такие, как ты, пошли бы без сомнений, — он улыбался в холодное пространство впереди. — Но почему и другие приняли такое же решение? Я думаю так: преданность — если она есть — в период испытаний не ставится под сомнение. Просто не ставится… даже если надо в Сибирь или на плаху. В такие моменты люди проявляют лучшие качества, на которые способны. Но вот если бы этих ссылок не было, если бы они так и жили в московских благодатях, то посреди балов или домашних дел могли и не любить своих мужей, а может быть, и ненавидеть.

Настя поняла, что он имеет в виду. Она сама знала таких людей, которые с молодости ссорились по пустякам, но едва только происходило что-то плохое, объединялись намертво — признак настоящей преданности. К сожалению, у ее родителей все произошло наоборот. Артём продолжил, сразу вернувшись к сути, будто и не отвлекался на другое:

— Это были просто ссоры, ничего масштабного… во многих семьях так, — он снова помолчал. — И в тот вечер они разругались, прямо на корпоративе. Мама сильно эмоциональная была, отец спокойнее, но и его можно было вывести из себя. Он остался на вечеринке, а ей позволил уехать домой. Но мама — как я уже сказал, слишком импульсивная — вместо того, чтобы взять такси, сама села за руль. Мало того что выпила, так еще и на эмоциях…

— И тогда она разбилась, — закончила Настя. Ей хотелось вытащить руку из кармана пуховика и коснуться его плеча, но она не знала, как Артём это воспримет, поэтому и не стала этого делать.

Он будто и не услышал, заканчивая:

— Его вина растоптала. Как если бы он сам ее убил и лишил детей матери. С тех пор он только этой виной и живет — это ему, а не Веронике, нужны психологи.

— А ты винишь его?

— Я? — Артём посмотрел на нее. — Нет, конечно. Ну, может, поначалу в поисках виноватого пару раз и сорвался, но это быстро прошло. Маму убила случайность и собственная ошибка, но уж никак не отец.

И тут до Насти дошло нечто важное:

— А ты сам говорил ему об этом? О том, что не винишь.

— Он и не спрашивал. И все равно бы ничего не изменилось — он каждый день видит Веронику, мои слова не исправили бы того, что сестренка растет без матери. Ему нравится себя винить. А я этим пользуюсь. В каком еще другом случае мне бы позволили куролесить по всему миру и быть основной статьей семейных расходов?

— Даже если не поможет, все равно скажи! — Настя повысила голос, заметив, что и эту тему Артём умудрился свести к шутке. — Не будь этим — как ты их назвал? — темные звери? Ну, те, которые не думают о чувствах других!

— Посмотрим.

Артём улетел вечером первого января, и дом тут же затих, погружаясь в спокойное блаженное умиротворение, где никто не разговаривает слишком громко и не смеется в полный голос без причины. В ожидании лета, когда Артём заглянет снова. И теперь даже Настя будет ждать его возвращения, поддаваясь всеобщему настроению. Но если остальные видели в нем далеко не то, чем он являлся, то Настя теперь его воспринимала иначе. И была ему благодарна за то, что он — с виду темный зверь — подпустил ее настолько близко, чтобы она разглядела: не такой уж он и темный, каким хотел бы сам казаться. Но и темноты там немало. Он, умеющий разложить по полочкам всех вокруг, сам толком не понимал, что происходит у него внутри.