Он разжал руки и, разведя их в стороны, сделал шаг ко мне. Я прижалась к стене.

— Ты вообще понимаешь, что только что хотела сделать?

Каждый раз, когда я пыталась вдохнуть, мне не хватало воздуха, а когда я покачала головой, моя нижняя губа начала дрожать.

— Я не хотела, она спровоцировала меня…

— Как давно она над тобой издевается?

Правой рукой он ударил по кирпичной стене возле моей головы и наклонился совсем близко ко мне.

Я нервно взглянула на его растопыренные пальцы.

— Ч-что?

— Ты — герцогиня, тебя с детства учили не терять самообладания. Она, должно быть, уже давно испытывает твое терпение, раз ты сорвалась. Так сколько?

Я пожала плечами, глядя на его туфли, чтобы избежать огня, что горел в его глазах.

— Может, год.

— Со времени твоего приезда?! Почему же ты не пожаловалась? Я слышал, что она говорила. Это были не просто оскорбления, это был расизм!

— Да ничего страшного…

— Ничего?! — повторил он, поднял левую руку и практически соединил большой и указательный пальцы, оставив лишь минимальный зазор. — Отэмн, оставалось вот столько, и ты бы разорвала ее на куски! Еще чуть-чуть, и ты бы нарушила Терра! Я не буду сообщать об этом, но, если бы заклятие долетело до нее, спасти тебя не смог бы уже никто.

Я сморгнула слезы, чувствуя смесь облегчения и ужаса, потому что он говорил правду. Если Терра были нарушены, то прятаться было негде. И снисхождения в суде тоже ждать не приходилось, ведь только на этих договорах держался мир с людьми.

— Я знаю, — прошептала я. — Знаю.

Он закрыл глаза и, тяжело вздохнув, уперся второй рукой в стену с другой стороны моей головы.

— У тебя есть предсмертное желание? Судя по тому, что ты только что сделала, видимо, есть.

— Я… я…

Я не могла ни ответить, ни даже покачать головой. Вместо этого я перестала сдерживать слезы, которые потекли по щекам и закапали на землю, когда я опустила голову.

— Отэмн?

Мое прерывистое дыхание превратилось во всхлипывания, а всхлипывания — в рыдания. Теперь мне было не остановиться. Хоть это я понимала. Это был ненасытный зверь, чье прикосновение стало мягким и легким летом, когда появилась надежда. Но это был обман — мягкие, заманивающие движения. Он вернулся. И все же… Хотя я медленно затухала, сотворила его не я. Нет. Все было из-за него. Из-за принца.

— Отэмн Роуз? Скажи мне, что ты это не серьезно.

Теперь краткий момент лести в машине неделю назад вызывал во мне отвращение, ведь это он вытащил из меня все то, что, я понимала, лучше похоронить для моей же пользы и душевного равновесия.

— Пожалуйста.

Я ничего не могла сказать.

— Отэмн, предсмертное желание? Ты что, хочешь сказать, что думаешь покончить с собой? Mortalitas voltana? — Его лицо осунулось, а руки легли мне на плечи и легонько меня встряхнули.

Я приподняла плечи, хотела пожать ими, показаться беспечной, но не могла собраться с силами, чтобы сделать это, чтобы отрицать сказанное им.

— Нет? Значит, ты об этом думала?

Я коротко кивнула.

— Н-но почему? Из-за чего? Это из-за твоей бабушки?

Он потряс меня сильнее, а когда я не ответила, прижал меня к себе и крепко обнял. Я отстранилась, рыдая все сильнее, и, запинаясь о свои же ноги, попыталась отодвинуться от него как можно дальше.

— Отэмн? Почему? Расскажи мне!

Из-за тебя! — хотела закричать я и так бы и сделала, если бы это было полностью правдой. Но это было не так. Из-за всего.

— Э-Экстермино… Не смогла спасти того человека… В-Вале­ри… Твои идиотские приказы о моей бабушке! Я ненавижу эти приказы!

Заплаканными, непрерывно моргающими глазами я видела, что он в ужасе смотрит на то, как я отступила в сторону, призывая магию, которую еще будили во мне слова Валери, и взмыла в воздух.

Позволь мне снова онеметь, — подумала я. — Позволь максимально похоронить депрессию. Уж лучше похоронить, чем так.

Ветер бил меня по щекам — больно, уколами. Но за закрытыми глазами хлестал меня по щекам не ветер, а рука. Раз, еще раз. Да так сильно, чтобы остался след!

Перестань рыдать, дитя! Доброта даруется только сильным, ведь когда ты вырастешь, на твои плечи упадет целый мир. Ты моя наследница… Как ты смеешь? Как смеешь ты быть слабой? Как смеешь сбрасывать маску?

Я замер, затаив дыхание, пока она не поднялась высоко в небо, превратившись в быстро удаляющуюся точку. Я слышал голоса вокруг, несвязный гомон где-то вдалеке, когда попытался переключить свой мозг снова на английский, — были ли это слова, сказанные людьми, или их мысли, разобрать я не мог. У меня едва получалось думать.

Самоубийство. И дураку понятно, что она несчастна. Но огромная и глубокая эмоциональная пропасть существовала между отсутствием счастья и… и… этим. Между унынием и отчаянием, между недовольством и полнейшей потерей желания жить.

По моему телу прошла волна адреналина. Нельзя, чтобы она была одна, не в таком состоянии, в каком она сейчас.

Я сбросил сумку с плеча, и она исчезла, не долетев до земли. После обеда у меня по расписанию был еще урок математики, а потом дополнительное занятие, и к тому же мне придется оставить тут машину до завтра, но все это не имело значения. Я был здесь не ради учебы.

Зная, что она медлить не будет, я взмыл в небо и бросился следом, молясь, чтобы она направлялась домой. Но, взлетев высоко над школой, я ее не увидел, а когда расширил свое сознание в надежде почувствовать ее, то ничего не нашел. Приняв моментальное решение, я направился к реке, не понимая, как она могла исчезнуть за какие-то полминуты.

Подлетая к городу, я принялся искать глазами церковь и кладбище, которые мы проезжали, когда я подвозил ее. К моему ­глубокому облегчению, герцогиня решительно шагала через кладбище. Я подождал, пока она пройдет сквозь ворота в каменной стене, и за церковной башней опустился на землю.

Дойдя до узкой дорожки, она решила не задерживаться и, хотя и не стала пользоваться магией, перешла на легкий бег. Я поспешно последовал за ней, проклиная засыпанную гравием церковную дорожку и переходя на газон, а дальше на траву между могилами. Повсюду в заплесневелых банках стояли увядающие цветы.

Я остановился у калитки и подождал, пока она поднимется на холм в конце дорожки, где различил коттеджи, прикрытые разлапистыми ветками клена. Когда она миновала вершину холма, я тоже перешел на бег и вскоре оказался у поворота, который она указывала мне на прошлой неделе. С противоположной стороны дороги я увидел, как она нырнула в разросшиеся кусты у себя во дворе, и услышал, как захлопнулась дверь.

Я выдохнул с облегчением, но этого было недостаточно. Я не мог оставить ее сейчас одну, наедине с мыслями, что были у нее в голове.

И все же, когда я перешел дорогу, что-то заставило меня остановиться. На моем пути не было ворот, охраны или сторожки, но, проходя мимо вывески с названием улицы, я отчетливо почувствовал, что это была ее территория и что я вторгался без приглашения. Это напомнило мне детство и кражу яблок из королевского сада: он не был обнесен забором и нам никто не запрещал туда ходить, но мы понимали, что делаем то, чего делать нельзя.

Я еще немного осторожно прошел и нервно оглянулся по сторонам. Давненько я не ходил по жилому району без охраны!

Дойдя до забора, я остановился. Дом был довольно симпатичный — очаровательный, в легком деревенском стиле, но сложно было представить, чтобы здесь жила герцогиня английская со всем своим богатством и имуществом. Гораздо легче было вообразить радость папарацци, если бы они узнали, как она живет.

Я схватился за острие белого забора. Все знали, что Дом Элсаммерз отвергал помпезность, но это… Этого я никак не ожидал.

Потом я заметил то, от чего похолодела кровь. На подъездной аллее стояли две машины.

Мне понадобилась целая минута, чтобы успокоить сердцебиение. Я знал, что ее родители работали в Лондоне. Мне и в голову не приходило, что они могут оказаться дома и поддержать ее.