— Потерпите немного, — сказал г-н Эибо. — Еще ничего не потеряно. Возможно, кондитер приедет.

Повернувшись к г-же Грегуар, он сам отворил перед ней дверь в гостиную и только тогда, к великому своему удивлению, увидел, что на диванчике в переднем сидит человек, которого он до этой минуты в полумраке не заметил.

— Как! Это вы, Мегра? Что случилось?

Мегра поднялся, н из темноты возникла его пухлая, искаженная ужасом физиономия. Куда девалось его спокойное самодовольство важной шишки? Он смиренно объяснил, что позволил себе пробраться к господину директору, чтобы попросить о помощи и покровительстве, если разбойники нападут на его лавку.

— Вы же видите, мне самому грозит опасность, и у меня никого нет, ответил г-н Энбо. — Лучше бы вам сидеть у себя дома и стеречь свои товары.

— О-о! У меня в лавке железные решетки. Да и жену я там оставил стеречь.

Директор говорил нетерпеливо и с явным презрением. Нечего сказать, хороша охрана — хилая, худенькая женщина, которую муж скоро в гроб вгонит своими побоями!

— Я, право, ничем не могу вам помочь, постарайтесь сами защитить себя. И советую вам сейчас же возвратиться домой, — а то они опять требуют хлеба. Слышите!

Действительно, опять раздались громовые возгласы; Мегра показалось, что выкрикивают и его имя. Вернуться сейчас домой было невозможно — его бы растерзали. И вместе с тем ему не давал покоя страх перед разорением. Он приник лицом к застекленной двери и, обливаясь потом, дрожа всем телом, смотрел и слушал, ожидая катастрофы. Грегуары же решились наконец пройти в гостиную.

Господин Энбо старательно выполнял роль радушного хозяина. Но напрасно он приглашал гостей присесть; в запертой комнате, где еще засветло затворили ставни и зажгли две лампы, веяло ужасом при каждом новом крике толпы, доносившемся с улицы. Приглушенные гардинами, портьерами, коврами, эти гневные крики сливались в протяжный гул, исполненный смутной, но жуткой угрозы и внушали сидящим к гостиной жестокую тревогу. Разговор поминутно обращался к этому необъяснимому бунту. Г-н Энбо удивлялся: как он ничего не предвидел! Должно быть, доносчики плохо осведомляли его, — он и сейчас главным образом обрушивался на Раснера, заявляя, что хорошо распознает во всем этом его зловредное влияние. Впрочем, беспокоиться нечего — скоро явятся жандармы, ведь не могут же бросить его на произвол судьбы! Грегуары думали только о своей дочери: бедная девочка; ома так пуглива! Может быть, из-за опасных встреч коляска вернулась в Маршьен. Прошло еще четверть часа в томительном ожидании; нервы были напряжены — от тысячеголосого гула, не стихавшего на улице, от стука, похожего на барабанную дробь, — ведь в запертые ставни градом летели камни. Положение стало нестерпимым. Г-н Энбо говорил, что сейчас он выйдет, один разгонит горлодеров и отправится навстречу коляске; но вдруг с криком вбежал Ипполит:

— Барин! Барии! Барыня приехала, ее убивают!

Коляска не могла проехать по Рекильярскому проселку среди бунтовщиков, которые толпились на дороге и угрожали ей, а поэтому Негрель решил осуществить свой план: пройти немного пешком (до особняка оставалось каких-нибудь двести шагов) и постучаться в калитку, проделанную в садовой ограде около дворовых служб, — садовник их услышит, а если не он, так отопрет кто-нибудь другой. И сначала все шло прекрасно, г-жа Энбо и барышни постучались в калитку, как вдруг кто-то предупредил бунтовщиков, и они ринулись к ограде. Дело приняло дурной оборот. Калитку все не отпирали; Негрель попытался высадить ее плечом. Женщины прибежали гурьбой, их становилось все больше; Негрель боялся, что его собьют с ног, и принял отчаянное решение: подталкивая впереди себя г-жу Энбо и девушек, пробраться к подъезду сквозь толпу осаждающих. Но этот маневр привел к свалке: преследовательницы их не выпускали, с воем цеплялись за них, а толпа расступалась направо-налево, удивляясь, зачем и как в нее замешались нарядные дамы. И тогда произошел невероятный, необъяснимый случай, который возможен лишь в минуты неописуемого смятения. Люси и Жанна, добравшись до крыльца, проскользнули в дверь, которую приотворила горничная, г-же Энбо удалось протиснуться вслед за ними, а за нею проскочил Негрель и задвинул засов: он был уверен, что Сесиль вошла первая, что он собственными своими глазами это видел. А между тем Сесиль не дошла до крыльца, — охваченная паническим страхом, она повернула прочь от дома и сама бросилась навстречу опасности.

Вокруг раздались крики:

— Да здравствует социальная революция! Смерть буржуям! Смерть!

Не узнавая Сесиль под опущенной вуалеткой, некоторые издали принимали ее за жену директора. Другие выкрикивали имя приятельницы г-жи Энбо молодой жены соседнего фабриканта, которого рабочие ненавидели. Да и не имело особого значения, кто она такая, — всех раздражало шелковое платье, меховое манто и даже белое перо на шляпке. От дамы пахло духами, у нее были хорошенькие часики, а такие холеные белые руки могли быть только у бездельницы, никогда не прикасавшейся к углю.

— Погоди! — кричала Горелая. — Мы тебе разрисуем морду. Будешь знать, как в вуалетках ходить!

— Сволочи проклятые, нас обкрадывают и наряжаются, — подхватила жена Левака. — Скажи, пожалуйста, вся в мехах, а мы мерзнем, того и гляди помрем… Давайте разденем ее догола, пускай узнает, каково людям живется.

Тут выскочила Мукетта:

— Давай, давай! Выпороть ее!

И женщины, пылая жгучей завистью, теснились вокруг Сесиль, показывая свои лохмотья, готовы были разорвать в клочья наряды богатой барышни. Разве она лучше устроена, чем они? Мало разве буржуек хоть и расфуфыренных, да гнилых? Хватит терпеть несправедливость! Этим мерзавкам ничего не стоит потратить пятьдесят су на стирку накрахмаленной нижней юбки. Пусть они теперь одеваются как работницы! И будут так одеваться, их заставят!

У Сесиль подкашивались ноги, она с ужасом смотрела на окружавших ее рассвирепевших женщин и без конца лепетала одни и те же слова:

— Голубушки, прошу вас… Голубушки, не делайте мне больно!

И вдруг она испустила хриплый крик, — чьи-то холодные руки схватили ее за горло. На нее кинулся старик Бессмертный, к которому толпа оттеснила ее. Он был словно пьян от голода, он отупел от долгой нищеты и сейчас вдруг сбросил узду полувекового смирения, — хотя никто не мог бы сказать,, какая давняя обида толкнула его на это. За долгую свою жизнь он спас от смерти не меньше десяти товарищей, ради других шел навстречу опасности при взрывах рудничного газа и при обвалах, а тут внезапно поддался властному чувству, которое он не мог бы выразить словами, подчинился какому-то наваждению, которое нашло на него при виде белой шеи холеной барышни. В этот день калека, казалось, лишился дара речи, — он молчал и сейчас, только крепко сжимал своими заскорузлыми пальцами шею Сесиль и как будто по-прежнему был поглощен далекими воспоминаниями.

— Нет! Нет! — завопили женщины. — Оголить ей зад! Оголить ей зад!

Как только в особняке поняли, что случилось, Негрель и г-н Энбо отперли дверь и бросились на помощь девушке. Но толпа сбилась у решетчатых ворот, и выйти было не так-то легко. Завязалась схватка, а в это время на крыльце появились испуганные супруги Грегуар.

— Дед, пусти ее, пусти! Это ведь барышня из Пиолены! — закричала старику Бессмертному жена Маэ, узнав Сесиль, с которой женщины сорвали вуалетку.

Этьен, потрясенный этим возмездием, обращенным против юной девушки, тоже пытался спасти ее от разъяренной толпы. И вдруг его осенила мысль, — он взмахнул топором, который вырвал у Левака и крикнул:

— К Мегра! Бросайте все к чертовой матери! Идем к Мегра!.. Там есть хлеб. Разнесем лавку Мегра.

И первый со всего размаху ударил топором в дверь лавки. Вслед за ним прибежали Левак, Маэ и кое-кто еще. Но женщины разъярились и не выпускали Сесиль. Из тисков Бессмертного она попала в руки Горелой. Лидия и Бебер, которых науськивал Жанлен, поползли на четвереньках, собираясь подлезть под кринолин модницы. Сесиль дергали в разные стороны, платье ее трещало по швам, как вдруг прискакал какой-то верховой, расталкивая лошадью толпу, разгоняя хлыстом тех, кто не сразу отскакивал в сторону.