В третьем часу дня супруги Грегуар и их дочь Сесиль вышли из коляски у провалившейся шахты и встретились с г-жой Энбо, которая приехала первой. Она была в светло-синем платье и защищалась зонтиком от февральского нежаркого солнца. Лазурь безоблачного неба была чиста, в воздухе разливалось почти весеннее тепло. Г-н Энбо тоже был на месте, разговаривал с Декеленом, и г-жа Энбо рассеянно слушала, как Денелен рассказывает о том, что построить дамбу на канале стоило неимоверных трудов.

Жанна, не расстававшаяся с альбомом, делала в нем аарисовки, увлеченная трагическим сюжетом, а Люси, сидя рядом с нею на исковерканной вагонетке, громко восторгалась, находя зрелище "потрясающим".

Еще не законченная дамба пропускала во многих местах воду, и пенистые волны каскадами падали в провал, образовавшийся на месте шахты. Однако кратер постепенно пустел, вода впитывалась в землю, и уровень ее понижался, обнажая ужасающую мешанину обломков на дне озера. Под нежно-лазоревым небом погожего дня громоздились какие-то руины, словно развалины города, рухнувшие в грязь.

— Да стоило ли ехать сюда, смотреть на такую гадость? — воскликнул разочарованный г-н Грегуар.

Пышущая здоровьем, румяная Сесиль с наслаждением дышала чистым воздухом и весело шутила, а г-жа Энбо с гримасой отвращения процедила:

— В самом деле, ничего красивого тут нет!

Оба инженера засмеялись. Они попробовали занять своих посетителей, повсюду водили их, показывали, как работают водоотливные насосы, как вколачивают в землю толстые сваи. Но дамы чувствовали неприятное беспокойство, они с трепетом услышали, что насосам придется действовать долгие годы — шесть-семь лет, пока не восстановят шахтный ствол и не выкачают воду из всех выработок. Нет, лучше думать о чем-нибудь другом, а не то такие ужасы и во сне будут сниться.

— Поедемте! — сказала г-жа Энбо. Жанна и Люси запротестовали. Как! Ехать? Так скоро? Ведь набросок еще не закончен. Обе сестры пожелали остаться, заявив, что отец привезет их к обеду. Г-н Энбо один сел в коляску к жене, так как хотел поговорить в Рекильяре с Негрелем.

— Ну что ж, поезжайте вперед, — сказал им г-н Грегуар. — И мы скоро поедем, только завернем сначала в поселок минут на пять. Поезжайте, поезжайте. Мы вас догоним в Рекильяре.

Он взобрался вслед за женой и дочерью в коляску, И когда экипаж директора покатил по берегу канала, коляска Грегуаров стала тихонько подниматься по склону к рабочему поселку.

Свою прогулку они намеревались завершить добрым делом. Смерть Захария вызвала у них сострадание к трагической судьбе семейства Маэ, о которой шли разговоры во всей округе. Им не жаль было погибшего отца, — так ему и надо, этому разбойнику, этому убийце, напавшему на солдат! Хорошо, что его застрелили как бешеную собаку! Но как не посочувствовать матери, которая потеряла мужа и сына, да, вероятно, потеряет и старшую дочь, ибо та, конечно, обратилась в бездыханный труп, замурованный в недрах шахты; да говорят еще, что в этой семье старик дед — беспомощный калека, средний сын, подросток, стал хромым, пострадав при обвале, а маленькая дочка умерла от голода во время забастовки. И вот хоть эта семья, можно сказать, справедливо понесла кару за свой крамольный дух, господа Грегуар решили проявить широту истинного милосердия, все великодушно забыть и простить провинившихся бунтовщиков, самолично оделив их милостыней. Для сей цели в коляску под скамейку положены были два аккуратно упакованных свертка.

Какая-то старуха указала кучеру, где живут Маэ — в доме номер шестнадцать, во втором квартале. Но когда господа Грегуар вышли из коляски с привезенными свертками, они долго и тщетно стучались в дверь, а в конце концов даже стали барабанить в нее кулаками. Ответа они не получили: стук отзывался гулко и зловеще, словно в вымершем доме, холодном и угрюмом, давно заброшенном людьми.

— Там никого нет, — разочарованно сказала Сесиль. — Какая досада! Что же нам делать со всеми этими свертками?

Вдруг отворилась дверь с другой стороны дома, и на улицу выскочила жена Левака.

— Ах, извините, сударь, извините, сударыня, извините, барышня!.. Вы к соседке? Ее нет дома, она в Рекильяре…

И в неумолчном потоке слов она принялась рассказывать о злосчастьях соседей, твердила, что людям нужно, конечно, помогать друг дружке, а потому она приводит к себе Ленору и Анри, присматривает за ними, чтобы мать могла ходить в Рекильяр и ждать там. Заметив в руках посетителей свертки, она заговорила о своей овдовевшей дочери, расписывала нищету в своем доме, и глаза ее блестели от жадности. Потом, замявшись, она нерешительно сказала:

— Ключ у меня. Ежели вам угодно, я отворю… Там у них дед.

Грегуары посмотрели на нее с удивлением. Как же так? Дед сидит дома и не ответил? Что же, он спит, что ли? Но когда жена Левака отперла ключом дверь, зрелище, представшее перед ними, приковало их к порогу.

У нетопленной печки, не шевелясь, сидел в одиночестве старик Бессмертный, пристально глядя в одну точку широко открытыми глазами.

Комната как будто стала больше, оттого что в ней теперь не было оживлявших ее прежде часов с кукушкой, натертых воском сосновых стульев и буфета; на зеленоватых голых стенах виднелись лишь портреты императора и императрицы, с холодной благосклонностью улыбавшихся румяными устами. У старика не дрогнул на лице ни один мускул, не прищурились глаза от яркого света, ворвавшегося в открытую дверь, никакого проблеска мысли не мелькнуло в неподвижном взгляде. У ног его стояла большая плошка с золой, какие ставят для кошек.

— Не обессудьте, пожалуйста, что он такой невежа, — заискивающе тараторила жена Левака, — он у них умом тронулся. Вот уже две недели молчит как пень.

Тут вдруг старик зашелся глубоким, нутряным кашлем и отхаркнул черным плевком, смочившим золу, — он выплевывал теперь черной грязью уголь, весь тот уголь, которого наглотался за долгие годы в шахтах. Потом опять застыл недвижно и лишь иногда наклонялся и сплевывал.

Грегуары смотрели на него с чувством неловкости и отвращения, но все же попробовали подбодрить старика приветливым словом.

— Что, голубчик, наверно, простудились? — произнес г-н Грегуар.

Старик даже не повернул головы, сидел, тупо уставившись в стену. Опять настало тягостное молчание.

— Вам бы нужно попить тепленького… Отвар из трав помогает, — добавила г-жа Грегуар.

Никакого ответа. Старик не пошевельнулся.

— Послушай, папочка, — пролепетала Сесиль, — нам ведь говорили, что он калека, а мы и позабыли…

И, смутившись, она умолкла. Поставив на стол бутылку с бульоном и две бутылки вина, она развязала второй сверток и вынула из него пару огромных башмаков. Этот подарок предназначался для деда, и теперь Сесиль, держа в каждой руке по башмаку, растерянно смотрела на распухшие ноги старика, который больше не мог ходить.

— Что, любезнейший, поздновато они попали к вам? — бодрым тоном заговорил г-н Грегуар, желая внести нотку веселости в мрачную атмосферу. Ничего, башмаки пригодятся.

Бессмертный не слышал, не отвечал, сидел все так же неподвижно, с холодным, каменным лицом.

Сесиль тихонько поставила башмаки на пол, у стены. Как она ни старалась опустить их осторожно, подковки, которыми они были подбиты, звякнули, и эти бесполезные для калеки башмаки назойливо бросались в глаза в пустой комнате.

— Да чего там, он спасибо не скажет! — воскликнула жена Левака, с глубокой завистью поглядывая на башмаки. — Ведь это все едино, что утке очки подарить, не в обиду вам будь сказано.

И она продолжала в том же духе, всячески стараясь залучить Грегуаров к себе, надеясь их разжалобить в своем доме. Наконец она нашла предлог: принялась расхваливать Анри и Ленору. Такие милые, такие хорошенькие детки, чисто ангелочки, а какие умные! Что их ни спроси, дичиться не станут, сразу ответят. Если господам что-нибудь угодно узнать, эти маленькие все расскажут.

— Ну как, зайдем на минутку, дочурка? — спросил г-н Грегуар, радуясь, что можно наконец уйти.