Она сразу вернулась к действительности и, рыдая, кричала, что сейчас они умрут.

— Да нет же, успокойся! — говорил Этьен. — Тут можно пройти. Клянусь тебе!

До наклонного хода добирались согнувшись вдвое, по плечи в воде. И опять начался подъем, на этот раз более опасный, — в выработке, сплошь обшитой досками на протяжении сотни метров. Сперва они попытались потянуть трос для того, чтобы закрепить внизу одну из вагонеток: ведь если бы вторая покатилась сверху, навстречу им, их раздавило бы. Но трос не двигался, какое-то препятствие испортило механизм. Они все-таки стали подниматься, не решаясь, однако, держаться за трос, который теперь только мешал им; обломали себе все ногти, цепляясь за гладкую обшивку. Этьен шел сзади и головой поддерживал Катрин, когда ее окровавленные руки срывались с панелей и она соскальзывала вниз. Вдруг они наткнулись на обломки балок, перегородившие ход. Порода здесь осыпалась, обвал не позволял подняться выше. К счастью, рядом оказалась вентиляционная дверь, и они выбрались в штрек. Перед ними замерцал свет лампы. Они были потрясены. Послышался чей-то злобный голос:

— Еще такие же дурни, как я, нашлись!

Они узнали Шаваля, — обвал, засыпавший наклонный ход, преградил ему путь; двоим товарищам, бежавшим вместе с ним, проломило головы, ему разбило локоть; однако у него хватило смелости повернуть обратно, доползти на коленях до места обвала, обшарить мертвых, взять их лампы и хлеб; он уцелел каким-то чудом: рухнула еще глыба за его спиной и завалила проход.

Завидев людей, словно выросших из-под земли, он поклялся себе, что ни за что не поделится с ними пищей, скорее убьет их. И, вдруг узнав, с кем его столкнула судьба, злорадно засмеялся:

— А-а, это ты, Катрин! Расквасила себе нос и решила к мужу подкатиться. Ладно, ладно! Давай вместе попляшем.

Он делал вид, что не замечает Этьена. А тот, ошеломленный этой встречей, обхватил рукой Катрин, чтобы защитить ее. Она прижалась к нему. Но надо было примириться с создавшимся положением. Этьен спросил товарища, совсем просто, как будто они дружелюбно расстались час тому назад:

— Ты не видел, как там, в глубине? Через забои нельзя пройти?

Шаваль опять ехидно засмеялся:

— Через забои? Как бы не так! Все забои обвалились, мы тут заперты с двух концов. Как в мышеловке. А если хочешь, поворачивай обратно и плыви по наклонному ходу, ежели хорошо умеешь нырять.

В самом деле, вода поднималась, слышно было, как она журчит. Путь к отступлению был отрезан. Шаваль сказал верно: они оказались в мышеловке обвалы преградили впереди и сзади этот отрезок выработки. Никакого выхода. Все трое были замурованы.

— Ну как? Останешься? — с издевкой спросил Шаваль. — Да, некуда тебе податься. Что ж, если не станешь ко мне лезть, я тебе ни слова не скажу. Хватит тут места для обоих… Скоро увидим, кто из нас первый подохнет. Разве только вот придут и спасут нас… Но это, по-моему, дело трудное.

Этьен сказал:

— Надо стучать. Может быть, услышат.

— Я устал стучать… На вот, сам попробуй… Постучи этим камнем.

Этьен подобрал обломок известняка, уже искрошившийся в руках Шаваля, и, ударяя в угольный пласт, стал выстукивать призыв шахтеров, — сигнал, которым углекопы, оказавшись в опасности, подают о себе весть. Затем он прижался ухом к пласту, прислушался. Двадцать раз он упорно принимался стучать и слушал. Никакого отклика.

Тем временем Шаваль с нарочитым хладнокровием занялся своим хозяйством. Прежде всего поставил в ряд у стены три лампы: горела только одна, две других он оставил про запас. Затем положил на обломок доски две краюшки хлеба. Тут была кладовая. С этой провизией, благоразумно ее расходуя, он вполне мог протянуть два дня. Обернувшись, он сказал:

— Слушай, Катрин, — половина для тебя, если от голода тебе невмоготу станет.

Девушка молчала. Такая страшная беда, да еще жди столкновения соперников!

И потянулись ужасные дни. Шаваль и Этьен сидели на земле в нескольких шагах друг от друга, и оба не раскрывали рта. По совету Шаваля, Этьен погасил лампу — жечь ее было излишней роскошью; и потом уж никто не произносил ни слова. Катрин, встревоженная взглядами, которые бросал на нее бывший ее возлюбленный, легла поближе к Этьену. Шли часы, и с тихим плеском непрестанно поднималась вода; время от времени земля сотрясалась и вдалеке раздавался грохот — это завершалось оседание пород в пустотах шахты. Когда в одной лампе выгорело все масло и надо было ее открыть, чтобы зажечь другую, они заколебались, испугавшись гремучего газа, и все же открыли: лучше сразу погибнуть от взрыва, чем томиться во тьме: ничего не случилось, гремучего газа тут не было. Они вновь легли на землю, вновь потекли часы.

Какой-то странный шум взволновал Катрин и Этьена, они подняли головы: Шаваль решился утолить голод и, отрезав половину краюшки, принялся за еду, подолгу прожевывая каждый кусок, чтобы не поддаться соблазну и не съесть весь хлеб сразу. Они смотрели, как Шаваль ест, и обоих терзал голод.

— Ты что ж отказываешься? — спросил Шаваль, насмешливо глядя на Катрин. — Зря ты это!..

Катрин потупилась, боясь уступить искушению, у нее от голода судорогой сводило желудок, и глаза наполнились слезами. Но она понимала, чего Шаваль требует от нее; утром он обжигал ее шею своим дыханием; опять его охватило неистовое вожделение, когда он увидел Катрин рядом с другим. Взгляды, которыми он призывал ее, горели знакомым ей огнем свирепой ревности, — так бывало и прежде, когда он набрасывался на любовницу с кулаками, обвиняя ее во всяких гнусностях, в сожительстве с жильцом матери. Она не хотела сближения с ним, она трепетала при мысли, что если вернется к нему, соперники бросятся друг на друга в этой тесной пещере, где им предстояло погибнуть всем троим. Боже мой, разве нельзя кончить жизнь добрыми друзьями.

Этьен скорее умер бы с голоду, чем попросил у Шаваля хоть крошку хлеба. Какой тягостной стала тишина! Одна за другой тянулись минуты, казавшиеся вечностью без единого проблеска надежды. Целые сутки провели они вместе в заточении. Чуть светился угасавший огонек второй лампы, они зажгли третью.

Шаваль разрезал вторую краюшку хлеба и проворчал:

— Ну иди же, дура!

Катрин вздрогнула. Этьен отвернулся, чтобы предоставить ей свободу. Она не шевелилась; тогда он сказал ей шепотом:

— Иди, детка.

И тут из ее глаз брызнули долго сдерживаемые слезы. Она плакала долго, даже не имея сил подняться, даже не зная, голодна ли она, страдая от какой-то странной боли, разлитой во всем теле. Этьен поднялся и то шагал взад и вперед, то опять выстукивал призыв шахтеров; его приводила в негодование мысль, что последние часы жизни придется прожить бок о бок с ненавистным соперником. Ведь тут не найдется места даже для того, чтобы подохнуть подальше друг от друга. Сделав десять шагов, он вынужден поворотить обратно и, шагая, натыкаться на Шаваля. А несчастная Катрин, которую они оспаривают друг у друга даже в недрах земли, достанется тому, кто переживет врага, и если он, Этьен, умрет первым, негодяй Шаваль опять отнимет ее у него. Один за другим шли часы, бесконечные, томительные часы; тесное соседство становилось все противнее; спертый воздух отравляло дыхание троих людей и смрад испражнений, — ведь им тут же приходилось отправлять естественные потребности. Дважды Этьен бросался на каменные глыбы и бил по ним кулаками, словно хотел их сокрушить.

Прошли еще сутки. Шаваль сидел возле Катрин, деля с нею последний ломоть хлеба. Она жевала с трудом, а он заставлял ее платить лаской за каждый кусочек; охваченный ревностью, он не хотел умирать прежде, чем не овладеет ею на глазах Этьена. Измученная, обессиленная, она покорилась. Но когда он схватил ее в объятия, она застонала:

— О-ох! Пусти! Больно! Ты мне все косточки сломаешь!

Этьен в ужасе припал лбом к деревянной обшивке, чтобы не видеть. Но, услышав голос Катрин, обезумел от ярости и одним прыжком очутился возле них.

— Оставь ее, сволочь!