— Как после встречи Балканского кабинета министров.

— Держи-ка. — Она вручила мне стакан с каким-то лекарством. Рот немного обожгло, но неприятный привкус сразу пропал. — Нет-нет, не глотай. Выплюнь, и я принесу тебе воды.

Я послушался.

— Меня зовут Дорис Марсден, — сказала она. — Я твоя дневная сиделка.

— Рад познакомиться, Дорис, — ответил я и снова окинул ее взглядом. — Слушай, а что это за странный наряд? Нет, мне нравится, конечно, но ты как будто из комикса сбежала.

Она хихикнула.

— Я и сама чувствую себя словно девица из кордебалета. Но ты привыкнешь. Я, во всяком случае, уже привыкла.

— Мне нравится. Но с чего вдруг?

— Приказ Старика.

Я вдруг понял, в чем дело, и мне сразу стало хуже.

— А теперь ужинать, — сказала Дорис, переставляя мне на колени поднос.

— Я совсем не хочу есть.

— Открывай рот, — твердо сказала она,— а то я вывалю все это тебе на голову.

В перерыве между ложками — пришлось-таки есть, в порядке самообороны, — я успел выдохнуть:

— Я вообще-то ничего. Одна доза «Гиро», и я встану на ноги.

— Никаких стимуляторов, — категорически ответила она, запихивая мне следующую ложку.— Специальная диета и отдых, а под конец дня — снотворное. Распоряжение доктора.

— А что со мной?

— Истощение, длительное голодание, цинга в начальной стадии. А кроме того, чесотка и вши — но с этими бедами мы уже справились. Теперь ты все знаешь, но, если скажешь доктору, что это я проболталась, мне придется сказать, что ты врешь. Перевернись.

Я перевернулся на живот, и она стала менять повязки. Оказалось, у меня полно воспалившихся болячек. Подумав о том, что она сказала, я попытался вспомнить, как жил при хозяине.

— Не дрожи, — сказала она. — Что, плохие воспоминания?

— Нет, все в порядке, — ответил я.

Насколько я помнил, есть мне доводилось не чаще, чем раз в два или три дня. Мыться? Вспомнить бы... Нет, за это время я вообще не мылся! Брился, правда, каждый день и надевал свежую сорочку: хозяин понимал, что этого требовали условия «маскарада». Но зато ботинки я не снимал с тех самых пор, как украл их на старой базе, а они еще вдобавок и малы были.

— Что у меня с ногами? — спросил я.

— Слишком много будешь знать, скоро состаришься,— ответила Дорис.

Вообще-то я люблю сиделок: они всегда спокойны, общительны и терпеливы. Ночной сестре, мисс Бриггс, с ее лошадиной физиономией до Дорис было, конечно, далеко. Она носила такой же наряд из музыкальной комедии, в каком щеголяла Дорис, но никаких шуточек по этому поводу себе не позволяла, и походка у нее была, как у гренадера. У Дорис, слава богу, при ходьбе все очаровательно подпрыгивало.

Ночью я проснулся от какого-то кошмара, но мисс Бриггс отказалась дать мне вторую таблетку снотворного, хотя и согласилась, чтобы убить время, сыграть со мной в покер. Выиграла у меня половину месячного жалованья. Я пытался узнать у нее что-нибудь о Президенте, но это оказалось невозможно. Она делала вид, что вообще ничего не знает о паразитах и летающих тарелках, хотя наряд ее объяснялся только одной причиной.

Тогда я спросил, что передают в новостях. Она ответила, что была слишком занята и ничего не видела, а когда я попросил поставить мне в комнату стереовизор, сказала, что нужно будет спросить у доктора, который прописал мне «полный покой». Я поинтересовался, когда смогу увидеть этого самого доктора, но тут раздался сигнал вызова, и она ушла.

Я сразу подтасовал колоду, чтобы ей достались хорошие карты, не требующие прикупа,— так мне не пришлось бы передергивать.

Позже я уснул и проснулся, лишь когда мисс Бриггс принесла мокрую марлю, чтобы я умылся, и хлопнула ею меня по лицу. Затем она помогла мне приготовиться к завтраку, который принесла уже Дорис. За едой я пытался выведать у нее какие-нибудь новости, но так же, как и с мисс Бриггс, ничего не добился. Сиделки порой ведут себя так, будто работают не в больнице, а в яслях для умственно отсталых детей.

После завтрака заглянул Дэвидсон.

— Мне сказали, что ты здесь. — На нем были только шорты и ничего больше, если не считать бинтовой повязки на левой руке.

— Это уже больше, чем сказали мне,— пожаловался я. — Что у тебя с рукой?

— Пчела ужалила.

Он явно не хотел говорить, при каких обстоятельствах его полоснули из лучемета, — что ж, его дело.

— Вчера здесь был Старик. Вылетел отсюда пулей. Ты его после этого видел?

— Видел.

— И что?

— Все нормально. Сам-то как? Психологи уже допустили тебя к секретным материалам?

— А что, кто-то во мне сомневается?

— Спрашиваешь! Бедняга Джарвис так и не оклемался.

— Серьезно? — Почему-то мысль о Джарвисе не приходила мне до сих пор в голову. — И как он сейчас?

— Никак. Впал в коматозное состояние и умер. Через день после твоего побега. В смысле, после того, как тебя захватили. — Дэвидсон смерил меня взглядом. — У тебя здоровья, видно, хоть отбавляй.

Я, однако, совсем этого не чувствовал. Накатила слабость, и я заморгал, борясь с подступающими слезами. Дэвидсон сделал вид, что ничего не заметил.

— Видел бы ты, что тут было, когда ты смылся! Старик рванул за тобой, если можно так выразиться, в одном пистолете и насупленных бровях. И наверно, поймал бы, да полиция помешала, и пришлось его самого выручать. — Дэвидсон ухмыльнулся.

Я слабо улыбнулся в ответ. Было в этой сцене что-то одновременно возвышенное и комичное: Старик в чем мать родила несется спасать мир от смертельной опасности.

— Жаль, я не видел. А что еще случилось в последнее время?

Дэвидсон пристально посмотрел на меня и сказал:

— Подожди минуту.

Он вышел из палаты, но вскоре вернулся.

— Старик сказал, можно рассказать. Что тебя интересует?

— Все! Что произошло вчера?

— Вот вчера-то меня как раз и прижгли. — Он повел забинтованной рукой. — Повезло еще, потому что троих других агентов убили. В общем, шороху много было.

— А Президента? У него...

Тут в палату ворвалась Дорис.

— Вот ты где! — накинулась она на Дэвидсона. — Я же сказала лежать. Тебе давно пора быть в госпитале. Машина ждет уже десять минут.

Дэвидсон встал, улыбнулся и ущипнул ее за попку здоровой рукой.

— Без меня все равно не начнут.

— Ну быстрее же!

— Иду.

— Эй! — крикнул я. — А что с Президентом?

Дэвидсон оглянулся через плечо.

— С ним-то? С ним все в порядке, ни единой царапины.

Через несколько минут вернулась рассерженная Дорис.

— Пациенты! — произнесла она так, будто это бранное слово. — Я ему должна была двадцать минут назад укол сделать, чтоб подействовал еще до больницы. А сделала, когда он в машину садился.

— Что за укол?

— А он не сказал?

— Нет.

— М-м-м... в общем-то, никакого секрета тут нет. Ему левую кисть ампутируют и пересаживают новую.

— Ого!

Теперь он, подумал я, уже не расскажет, чем кончилось, потому что увидимся мы не скоро: когда руку пересаживают, это не шутка; его дней десять под наркозом продержат. Снова решил попытать Дорис:

— А что со Стариком? Он ранен? Или раскрыть эту тай: ну будет против ваших священных правил?

— Говоришь много,— строго ответила она и сунула мне стакан с какой-то мутно-белой жижей. — Пора еще раз подкрепиться и спать.

— Рассказывай, а то я выплюну все обратно.

— Старик? Ты имеешь в виду шефа Отдела?

— Кого же еще?

— С ним, слава богу, все в порядке. — Она состроила недовольную физиономию. — Не приведи господь такого пациента.

Еще дня два или три меня держали в постели и обращались со мной как с ребенком. Впрочем, я не возражал: последние несколько лет мне просто не доводилось отдыхать по-настоящему. Болячки заживали, и вскоре мне предложили — вернее, приказали — делать легкие упражнения, не покидая палаты.

Потом как-то заглянул Старик.

— Ну-ну, симулируешь, значит?