Посадка вышла не очень удачная, но все же обошлось: и я, и пассажир остались целы. Ждать пришлось недолго. Меня осветили ракетами, и не успел я проверить приборы, как рядом начали приземляться военные машины. Меня потащили в штаб, где я лично встретился с тем капитаном. Он даже дал мне поговорить с Белым домом. Правда, уже после того, как его психологи допросили меня под гипнозом и привели в чувство дозой стимулятора. К тому времени в Вашингтоне было 1:13. Операция «Ответный удар» началась один час и тринадцать минут назад.

Старик выслушал мои выводы, пробурчал что-то неразборчиво и мрачно, затем сказал, чтобы я отыскал его утром.

Операция «Ответный удар» провалилась, как не проваливалась никакая другая в истории американской армии. Не операция, а пшик. Десант планировался ровно в полночь, сразу более чем в 9600 точках, в перечень которых входили редакции газет, диспетчерские транспортные службы, релейные телестанции и прочие важные учреждения. Группы состояли из отборных парашютистов-десантников и техников — последние, чтобы наладить связь с захваченными пунктами.

После чего все местные станции должны были передать обращение Президента. Предполагалось, что на отвоеванных у врага территориях сразу же вступит в силу режим «Голая спина».

И все. Война закончена, остается мелкая подчистка.

В двадцать пять минут после полуночи начали поступать первые доклады о том, что такие-то и такие-то пункты захвачены. Чуть позже пошли просьбы о подкреплении с других точек. К часу ночи были высланы последние резервные подразделения, но в Вашингтоне по-прежнему считали, что операция развивается успешно — настолько успешно, что в некоторых случаях командиры сами вылетали в районы боевых действий и докладывали с мест.

Больше о них никто ничего не слышал.

Красная зона поглотила ударную группировку, словно ее и не было. Одиннадцать с лишним тысяч боевых машин, более ста шестидесяти тысяч десантников и техников, семьдесят один старший офицер — стоит ли продолжать? Соединенные Штаты потерпели самое страшное со времен Черного Воскресенья поражение. Я не собираюсь критиковать Мартинеса, Рекстона, объединенный штаб и тем более этих бедолаг десантников. Операция планировалась исходя из представлений, которые в то время казались правильными; положение требовало быстрых, решительных действий с привлечением лучших людей.

Наверно, только после рассвета, как я понимаю, до Мартинеса и Рекстона наконец дошло, что победные рапорты попросту сфабрикованы их же людьми. Нашими людьми, но уже захваченными в рабство и участвующими в маскараде. После моего доклада, который опоздал больше чем на час и уже не мог остановить операцию, Старик пытался убедить их не посылать в красную зону подкрепления, но они несколько ошалели от успехов и хотели поскорее добиться чистой победы.

Старик просил Президента, чтобы тот настоял на визуальных проверках, однако связь с операционными группами поддерживалась через орбитальную станцию «Альфа» и каналов для видеоинформации не хватало.

— Что вы паникуете? — огрызнулся Рекстон.— Как только мы отберем у них местные релейные телестанции, наши парни подключатся к наземной трансляционной сети, и у вас будет столько видеоподтверждений, сколько вы захотите.

Когда Старик попытался объяснить, что к тому времени будет уже поздно, Рекстон не выдержал:

— Черт бы вас побрал! Вы что, хотите, чтобы я положил еще тысячу человек только для того, чтобы у вас не тряслись поджилки?

Президент его поддержал.

К утру они получили свои «видеоподтверждения». Телевизионные станции гнали в эфир все те же заезженные передачи: «Мэри-Солнышко желает вам доброго утра», «Завтрак с Браунами» и прочую чепуху. Обращение Президента не прозвучало ни по одному каналу, и ни одна станция не признала, что произошло что-то необычное. К четырем утра доклады десантных подразделений вообще перестали поступать, а лихорадочные попытки Рекстона связаться с ними ни к чему не привели. Ударная группировка «Освобождение» просто прекратила свое существование. Spurlos versenkt[1].

Со Стариком я увиделся только в одиннадцать. Он выслушал мой, теперь уже более обстоятельный, доклад, ни разу не перебив и даже не отчитав меня — отчего я почувствовал себя совсем гнусно. 

Но едва он собрался вернуться к своим делам, я спросил:

— Как насчет пленного? Он подтвердил мои выводы?

— Он-то? Пока без сознания. Врачи полагают, он не выживет.

— Я бы хотел его увидеть.

— Занимайся лучше своим делом.

— Э-э-э... У тебя есть для меня какое-то дело?

— Думаю, тебе нужно... Нет, лучше вот что: сгоняй в зоопарк. Там тебе кое-что покажут, и ты сразу увидишь все, что узнал в Канзас-Сити, в новом свете.

— В смысле?

— Найдешь доктора Хораса, заместителя директора. Скажешь, что ты от меня.

Доктор Хорас, небольшого роста, приятный, общительный человечек, здорово напоминавший одного из своих бабуинов, сразу направил меня к доктору Варгасу, специалисту по экзобиологии, тому самому Варгасу, что участвовал во второй экспедиции на Венеру. Он-то и показал мне, что случилось. Если бы мы со Стариком вместо того, чтобы рассиживать на скамейке у Белого дома, отправились в Национальный зоопарк, мне просто не пришлось бы летать в Канзас-Сити. Десяток паразитов, что мы поймали в Конгрессе, плюс еще два, пойманные на следующий день, были отправлены в зоопарк и пересажены на человекообразных обезьян — в основном на шимпанзе и орангутангов. С гориллами решили не рисковать. Директор распорядился запереть обезьян-носителей в больничном корпусе. Двух шимпанзе, Абеляра и Элоизу, которые раньше жили вместе, разделять не стали и поместили в одну клетку. Это, кстати, липший раз доказывает, как трудно нам перестроить свою психологию, когда мы имеем дело с титанцами. Даже люди, которые пересаживали паразитов, воспринимали результат как обезьян, а не как титанцев.

В соседнем вольере размещалась семья больных туберкулезом гиббонов. Из-за болезни их не использовали в качестве носителей, и никакого сообщения между вольерами не было. Друг от друга они отделялись выдвижной перегородкой на замке, а вентиляция у каждого была отдельная. Однако на следующее утро перегородка оказалась выдвинута, а гиббоны и шимпанзе — вместе. Каким-то образом Абеляр и Элоиза открыли замок. Замки там специальные, обезьяны открыть их не могут, но против «обезьяны-плюс-титанца» они не устояли.

Итак, пять гиббонов, два шимпанзе и два титанца. Но на следующий день ученые обнаружили семь обезьян и семь паразитов.

Известно об этом стало за два часа до моего отлета в Канзас-Сити, но Старику вовремя не сообщили, иначе он бы уже знал, что Канзас-Сити наводнен пришельцами. Да и я бы, видимо, догадался. Если бы Старику сказали про гиббонов, операция «Ответный удар» так бы и не началась.

— Я видел обращение Президента, — сказал доктор Варгас. — Не вы ли тот человек... Я имею в виду, не вы ли...

— Да-да. Тот самый, — ответил я коротко.

— Тогда вы очень многое можете рассказать нам об этом феномене.

— Наверное, должен бы, но, к сожалению, не могу, — медленно признался я.

— Хотите сказать, что, пока вы были их... э-э-э... пленником, вам не доводилось наблюдать размножение делением?

— Верно.— Я задумался.— Во всяком случае, мне так кажется.

— Но насколько я понял, после разделения... э-э-э... жертвы сохраняют все воспоминания.

— Это и так, и не так... — Я попытался объяснить ему то странное, как бы отрешенное состояние, в котором пребывает человек во власти хозяина.

— Возможно, это случается во время сна.

— Может быть. Но, кроме сна, есть другие периоды, которые трудно вспомнить. Это их прямые «конференции».

— Конференции?

Я объяснил, и у него загорелись глаза.

— О, вы имеете в виду конъюгации!

— Нет, я имею в виду «конференции».

— Очевидно, мы говорим об одном и том же. Как же вы не понимаете? Конъюгации и деление... Они размножаются по собственной воле, когда позволяет наличие свободных носителей. Надо полагать, один контакт на одно деление. Затем, когда появляется возможность, происходит деление, и буквально в считанные часы появляются два новых взрослых паразита. Может быть, даже быстрее.