И тут я вспомнил, как один сукин сын подсунул мне однажды перед представлением таблетку сильнейшего слабительного. Я, конечно, провел свою сцену, что было явной победой духа над материей, но затем добился, чтобы мерзавца прогнали с позором.

— Родж! Значит, они сделали ему это последнее вливание — дали ему совершенно ненужную чудовищную дозу вовсе не из гнусных садистских побуждений, а с целью подготовить нынешнюю ситуацию…

— Я тоже так думаю. И Капек — тоже.

— Слушайте! Но тогда за всей этой историей с похищением стоит не кто иной, как сам Кирога! Значит, Империей управляет самый обыкновенный гангстер!

Родж покачал головой.

— Совсем необязательно. И даже маловероятно. Но это означает, что те же самые силы, которые направляют действия Активистов, контролируют и аппарат партии Человечества. Однако этим силам обвинение не предъявишь — они недосягаемы и респектабельны. И тем не менее именно они могли дать Кироге сигнал — пришло время свернуть дела, залечь в кусты и притвориться мертвым — и заставить его этот приказ выполнить. Почти наверняка, — добавил он, — даже не намекнув на действительную причину того, почему именно этот момент сочтен наиболее подходящим.

— Черт побери, уж не хотите ли вы сказать, что самый могущественный человек в Империи вот так запросто сложит лапки и подчинится? Только потому, что кто-то прикрикнет на него из-за кулис?

— Боюсь, что именно так я и думаю.

Я покачал головой:

— Политика — грязная игра.

— Нет, — решительно возразил Клифтон. — Такой вещи, как грязная игра, не существует вообще. Зато часто приходится иметь дело с грязными игроками.

— Не вижу разницы.

— Разница огромная. Кирога — человек весьма заурядный, и он лишь марионетка в руках негодяев. Бонфорт же личность выдающаяся и марионеткой никогда — в буквальном смысле этого слова — не был. В бытность свою простым членом Движелия он верил в его правоту, а став лидером, исходит из прочных идейных соображений.

— Поправка принята, — сказал я, извиняясь. — Ну хорошо, так как же мы поступим? Может быть, Даку следует вести «Томми» так, чтобы он еле-еле тащился, и к моменту прибытия в Новую Батавию Шеф успел бы полностью прийти в себя?

— Тянуть мы не можем. Конечно, идти с ускорением большим, нежели одно g, нет необходимости — никто не вправе ожидать, чтобы человек в возрасте Бонфорта подвергал бы сердце большим перегрузкам. Но и оттягивать аудиенцию мы не можем. Когда Император приглашает вас — вам остается только одно — прибыть к нему, и вовремя.

— Так что же делать?

Родж молча поглядел на меня. И тут я начал нервничать:

— Слушайте, Родж, попрошу вас обойтись без всяких там дурацких штучек! Ваши проблемы не имеют ко мне никакого отношения! Я с ними покончил, если не говорить об обещании несколько раз как бы случайно появиться там и сям на корабле! Грязная она или чистая, но политика — не мое дело, так что, будьте добры, раплатитесь со мной, отправьте меня домой, и я гарантирую вам, что никогда не подойду ближе чем на милю к избирательным урнам!

— Но вам же, вероятно, практически ничего не придется делать! Доктор Капек почти наверняка приведет его в порядок ко времени прибытия. И вообще — ничего трудного для вас не предвидется — ничего даже похожего на церемонию Усыновления… так, простенькая аудиенция у Императора…

— У Императора!!! — Я почти орал во весь голос.

Как и все американцы, я не видел в монархическом строе никаких преимуществ, в глубине души не одобрял его и в то же время испытывал тайное, уходящее корнями в самое сердце, благоговение перед королевскими особами. К тому же Америка вошла в Империю как бы с черного хода, сменив свой статус ассоциированного члена на преимущества полного членства, оговорив сохранение в неприкосновенности американских общественных институтов, собственной конституции и всего прочего. В частности, негласно было решено, что ни один из членов королевской семьи никогда не ступит на американскую землю. Возможно, это было плохо придумано.

Возможно, если бы мы немного присмотрелись к королевским особам, они не производили бы на нас такого сильного впечатления. Пока же всем известен факт, что именно американские дамы-«демократки» больше всех прочих лезут вон из кожи, стараясь добиться чести быть представленными ко двору.

— Остыньте, — ответил Родж. — Вполне вероятно, что ничего такого вам делать не придется. Мы только хотим, чтобы вы были наготове. Я пытался дать вам понять, что «переходное» правительство — в общем-то, дело пустяковое. Оно не принимает законов, оно не меняет политику. Так что деловую часть я целиком возьму на себя. Вам же придется — если придется — лишь официально появиться перед королем Виллемом и выдержать одну, возможно, две — в зависимости от того, как пойдет выздоровление — заранее подготовленные пресс-конференции. То, что вы сделали раньше, было гораздо труднее. А что касается оплаты — деньги будут вам выплачены независимо от того, понадобятся нам ваши услуги или нет.

— Черт вас возьми, оплата тут совершенно ни при чем! Дело совсем в другом… Короче, говоря словами одного из героев известной драмы — «Вычеркните меня из списков»!

Прежде чем Родж успел ответить, в каюту без стука ворвался Билл Корпсмен, окинул нас беглым взглядом и кинул Клифтону:

— Ну, ты ему уже сказал?

— Да, — ответил Клифтон. — И он отказался от работы.

— Как это? Что за чушь собачья!

— Это не чушь, — отозвался я. — И между прочим, Билл, на двери, через которую вы вошли, есть симпатичное местечко, куда можно постучать. В нашей профессии принято перед тем, как входить, постучать и спросить: «Можно войти?». Я хотел бы, чтобы вы запомнили это.

— Еще чего! У нас нет времени на все эти цирлихи-минирлихи! И что это еще за болтовня насчет отказа?

— Это не болтовня. За такую работу я не брался.

— Чушь! Может, ты слишком глуп, чтобы понять это, Смизи, но ты увяз в этом деле уж больно глубоко, чтобы пятиться назад. Смотри, тебе может не поздоровиться!

Я подошел к нему и крепко схватил за плечо.

— Вы мне угрожаете? Если да, давайте выйдем и выясним отношения.

Он сбросил мою руку.

— Ты что, забыл, что мы на космическом корабле? Совсем дурак, что ли? А ты попробуй понять своей тупой башкой, что именно ты — причина нынешней неразберихи.

— Что вы хотите этим сказать?

— Он хочет сказать, — вмешался Клифтон, — что убежден, будто падение кабинета Кироги есть прямой результат речи, произнесенной вами сегодня утром. Возможность, что он прав, не исключена. Но сейчас речь не об этом. Билл, попытайся сохранить хотя бы элементарную вежливость, ладно? Руганью мы тут ничего не добьемся.

Я был так поражен предположением, будто это я вызвал отставку Кироги, что позабыл даже страстное желание набить морду Биллу.

Неужели они всерьез так считают? Конечно, речь была отменная, но могла ли она вызвать такую реакцию? Если так, то скорость реагирования просто поразительна.

Я сказал с удивлением в голосе:

— Билл, должен ли я понимать, что вы недовольны моей речью, потому что она оказалась слишком сильно действующей?

— Чего? Черта с два! Это было препаршивое выступление!

— Вот как? Придется вам выбирать что-то одно. Вы же утверждаете, что это паршивенькое выступление оказалось столь сильным, что напугало партию Человечества и заставило ее правительство выйти в отставку. Тут что-то не очень вяжется.

Билл растерялся, начал было отвечать, заметил, что Родж прячет ухмылку, надулся, опять попытался что-то возразить, но, наконец, передернув плечами, пробормотал:

— Ладно, парень, будем считать, что ты прав — твоя речь не имеет отношения к падению кабинета Кироги. И тем не менее дело есть дело. Почему бы тебе не взять на себя часть общей ноши?

Я взглянул на него и снова обуздал свой гнев (тоже влияние Бонфорта — исполнение роли хладнокровного персонажа невольно воспитывает хладнокровие и в актере).