После обеда мальчики опять сошлись, на большой дороге, там, где она входит в лес.

— А знаешь что, — сказал Ваня, — надо тебе показать одно местечко.

Доверчивые Колины глаза вдруг засветились любопытством.

— Покажи, — с восторгом промолвил он, заранее чувствуя радость чего-то таинственного и необычайного.

— Я знаю такое место, где нас никто не найдет, — сказал Ваня.

— А мы не заблудимся? — спросил Коля.

Ваня посмотрел на него презрительно.

— Боишься — не ходи, — пренебрежительно сказал он.

Коля покраснел.

— Я не боюсь, — сказал он обидчиво, — а только если мы долго проходим, так животы подведет.

— Не подведет, это недалече, — уверенно сказал Ваня.

Мальчики побежали в лесную чащу.

Место быстро становилось темным и диким. Стало тихо, — и страшно…

Вот и берег широкого и глубокого оврага. Слышалось, как звучал внизу ручей, но ручья сверху из-за чащи было не видать, и казалось, что туда никак нельзя пробраться. Но мальчики полезли вниз к ручью. Спускались, цепляясь за ветки, порой скатываясь по крутому откосу. Ветки задевали, били по лицу. Густые, цепкие кусты приходилось с усилием разбирать руками. Много было веток сухих и колючих, и, опускаясь, трудно было оберечься, чтобы не расцарапать лицо или руки. Неприятная иногда липла паутина, густая и удивительно клейкая.

— Того и гляди разорвешься, — сказал Коля опасливо.

— Ничего, — крикнул Ваня, — не беда.

Он был далеко впереди, а Коля еле сползал. Чем ниже спускались, тем становилось сырее. Коле было досадно и жалко, что его желтые башмачки в мокрой глине и руки испачканы глиной.

Наконец спустились в узкую, темную котловину. Ручей плескался о камни и звенел тихою, воркующею музыкою. Было сыро, но мило. Казалось, что и люди, и небо — все высоко, высоко, а сюда никто не придет, не увидит…

Коля с огорченным лицом оглядывал, изогнувшись назад, свои штанишки. Оказалось, что они разорваны. Коле стало досадно.

«Что скажет мама», — озабоченно думал он.

— Не велика беда, — сказал Ваня.

— Да панталоны новые, — жалобно сказал Коля.

Ваня засмеялся.

— А у меня так вся одежа в заплатах, — сказал он. — Мне здесь хорошего не дают носить. Лес не гостиная, — сюда нечего, брат, новенькое надевать.

Коля вздохнул и подумал: хоть руки помыть.

Но сколько он ни плескал на них холодной воды, они оставапись красноватыми от глины.

— Липкая здесь она, глина-то эта, — беззаботно сказал Ваня.

Он снял сапоги, сел на камень и болтал в воде ногами.

— Разорвал одежду, испачкался, руки, ноги исцарапал, — говорил Ваня, — все, брат, это не беда. Зато ты не по указке, а что хочешь, то и делаешь.

И помолчав, он вдруг сказал, улыбаясь:

— Сюда бы на крыльях слетать, ловко было бы.

— Жаль, что мы не скворцы, — весело сказал Коля.

— Еще мы полетаем, — странно уверенным голосом сказал Ваня.

— Ну да, как же! — недоверчиво возразил Коля.

— Я нынче каждую ночь летаю, — рассказывал Ваня, — почти каждую ночь. Как лягу, так и полечу. А днем еще не могу. Страшно, что ли? Не пойму.

Он задумался.

— У нас крыльев нет, — сказал Коля.

— Что крылья! Не в крыльях тут дело, — задумчиво ответил Ваня, пристально глядя в струящуюся у его ног воду.

— А в чем же? — спросил Коля.

Ваня посмотрел на Колю долгим, злым и прозрачным взором, сказал тихо:

— Еще ты этого не поймешь.

Захохотал звонко, по-русалочьи, и принялся гримасничать и кривляться.

— Что ты так гримасничаешь? — робко спросил Коля.

— А что? Нешто худо? — беспечно возразил Ваня, продолжая гримасничать.

— Даже страшно, — с кисленькой улыбкой сказал Коля.

Ваня перестал гримасничать, сел смирно и задумчиво посмотрел на лес, на воду, на небо.

— Ничего нет страшного, — сказал он тихо. — Прежде в чертей верили, в леших. А теперь, ау, брат, ничего такого нет. Ничего нет страшного, — тихо повторил он, и еще сказал еле слышным шепотом, — кроме человека. Человек человеку волк, прошептал он часто слышанное им от отца изречение.

Ваня, посмеиваясь, вытащил из кармана начатую пачку папирос.

— Давай покурим, — сказал он.

— Aй, нет, как можно, — с ужасом сказал Коля.

Ваня вздохнул и сказал:

— Уж слишком все мы, дети, привыкли слушаться, — от отцов переняли. Взрослые страх какие послушные, — что им начальник велит, то и делают. Вот бабьё, — те самовольнее.

И помолчав, он сказал насмешливым и убеждающим голосом:

— Эх ты, от табаку отказываешься! Цветочки, травку, листики любишь? — спросил Ваня.

— Люблю, — нерешительно сказал Коля.

— Табак-то, — ведь он тоже трава.

Ваня посмотрел на Колю прозрачными, русалочьими глазами и, посмеиваясь, опять протянул ему папиросу.

— Возьми, — сказал он.

Очарованный прозрачным блеском Ваниных светлых глаз, Коля нерешительно потянулся за папиросой.

— То-то, — поощрительно сказал Ваня. — Ты только попробуй, потом сам увидишь, как хорошо.

Он раскурил и свою, и Колину папироску: спички нашлись в одном из его глубоких карманов, среди всякой мелочи и дряни. Мальчики принялись курить, — Ваня, как привычный курильщик, Коля — с озабоченным лицом. И он сейчас же, от первой затяжки, поперхнулся. Огненная туча рассыпалась в горле и груди, и в дыму огненные искры закружились в глазах. Он выронил папироску.

— Ну, что же ты? — спросил Ваня.

— Горько, — шепотом, растерянно сказал Коля, — не могу.

— Эх ты, неженка, — презрительно сказал Ваня. — Ты хоть одну папиросочку выкури. Кури понемножку, не затягивайся глубоко, — потом привыкнешь.

Коля мимовольно, как неживой, всунул папироску в рот. Он сидел на земле, прислонясь к дереву спиной, бледный, со слезами на глазах, курил и покачивался. Едва докурил. Голова разболелась, тошно стало. Он лег на землю, — и деревья медленно и плавно поплыли над ним в круговом, томительном движении…

Ваня говорил что-то. Его слова едва доходили до затемненного Колина сознания.

— Когда бываешь один, — сказал Ваня, — можно сделать так, что станет ужасно приятно.

— Как же? — спросил Коля вялым голосом.

— Начнешь мечтать… Ну, да ты этого не поймешь… После расскажу… Вот, сюда ты ко мне и ходи. Право, давай здесь собираться, — просил Ваня.

Коля хотел отказаться, но не мог.

— Ладно, — сказал он вяло.

Дома Коля озабоченно показал маме свои разорванные штанишки. Мама засмеялась, глядя на его опечаленное лицо: она была сегодня хорошо настроена, — ей дали ту именно роль на любительском спектакле, которую она мечтала сыграть.

— А ты вперед осторожнее, — сказала она Коле. — Вот тебе и обновка.

Коля улыбнулся виноватою улыбкою, — и мама сразу догадалась, что на его совести есть еще что-то. Мама взяла его за подбородок, подняла его голову.

— Да что ты бледный? — спросила она.

Коля вспыхнул и опустил голову, с усилием освободясь от маминой руки.

— Это еще что такое? — строго сказала мама и нагнулась к нему.

От Коли пахло табаком.

— Коля! — сердито крикнула мама. — Что же это, от тебя табачком пахнет! Рано, голубчик!

Коля заплакал.

— Я только одну папироску, — виноватым тоненьким голосом признался он.

Маме было смешно и досадно.

— Зачем ты водишься с этим скверным Ванюшкой? Противный, лягушка зеленая, — досадливо говорила мама.

— Я не буду больше курить, — плача говорил Коля, — а ему отец позволяет.

— То-то и хорошо, — с негодованием сказала мама.

— Он хороший, право, а что ж, коли ему позволяют, — убеждал Коля.

— Ах ты, курильщик! — сказала мама. — Чтоб никогда этого больше не было, слышишь?

В эту ночь ворона приснилась Коле. Противная и страшная. Коля проснулся. Была еще ночь, — полусветлая северная ночь.

Потом Коля видел во сне Ваню с его ясными глазами. Ваня посмотрел пристально, сказал что-то невнятное, — и у Коли сильно забилось сердце, и он проснулся.