Мотовилов продолжал:

— Я вообще думаю, что с этим народом нужны меры простые и быстрые. Позвольте рассказать вам по атому поводу факт, случившийся на днях. Живет у меня кухарка Марья, очень хорошая женщина. Правда, любит иногда выпить, — да ведь кто без слабостей? Один Бог без греха! Но, надо вам сказать, очень хорошая кухарка, и почтительная. Есть у нее сын Владимир. Держит она его строго, ну и мальчик он смирный, послушный, услужливый. Учится он в городском училище. Конечно, отчего не поучиться? Я держусь того мнения, что грамота, сама по себе, еще не вредна, если при этом добрые нравы. Ну-с, вот один раз стою я у окна и вижу: идет Владимир из школы, — а было уж довольно поздно. Ну там зашалился с товарищами, или был наказан, — не знаю. И вижу, другие мальчишки с ним. Вдруг, вижу, выскакивает из калитки Марья, прямо к сыну, и по щеке его бот! по другой бот! да за волосенки! Тут же на улице такую трепку задала, что любо-дорого.

Рассказ Мотовилова произвел на общество впечатление очень веселого и милого анекдота.

— Расчесала! — вкусно и сочно сказал Андозерский.

— Воображаю, — кричал казначей, — какая у него была рожа!

— Да-с, — продолжал Мотовилов, — тут же на улице, при товарищах, товарищи хохочут, а ему и больно и стыдно.

— Верх безобразия, — брезгливо сказал Логин, — эта таска на улице, и смех мальчишек, гадкий смех над товарищем, — какая подлая сцена!

Все неодобрительно и сурово посмотрели на Логина. Вкусова воскликнула:

— Вы уж слишком любите мальчиков!

— А по моему мнению, — сказал Мотовилов, — весьма нравственная сцена: мать наказала своего ребенка, — это хорошо, а смех исправляет. Зато он у нес по ниточке ходит.

Логин улыбнулся. Странная мысль пришла ему в голову: смотрел на полу седую бороду Мотовилова, и почти неодолимо тянуло встать и дернуть Мотовилова за седые кудри. Голова кружилась, и он с усилием отвернулся в другую сторону Но глаза против воли обращались к Мотовилову, и глупая мысль, как наваждение, билась в мозгу и вызывала натянутую, бледную улыбку. И вдруг волна злобного чувства поднялась и захватила. Он вздохнул облегченно, глупая мысль утонула, унося с собою бледную, ненужную улыбку.

«Убить тебя-доброе дело было бы!» — подумал он. Его глаза загорелись сухим блеском. Резко сказал:

— Ваша теория имеет одно несомненное преимущество: это — последовательность.

— Очень рад, — иронически ответил Мотовилов, — что сумел угодить вам хоть в этом отношении.

В это время в дверях показалась Анна. Шелест ее светло-зеленого платья успокоил Логина.

«Как глупо, подумал он, — что я чувствую злобу! Негодовать на филинов, когда знаешь, что солнце все так же ярко!»

И отвечал Мотовилову спокойно и мягко:

— Нет, извините, мне вовсе не мила такая последовательность, Я привык чувствовать по-другому… У всякого свои мысли… Я не думаю переубедить…

— Совершенно верно, — сухо сказал Мотовилов. — У меня уж сивая борода, мне не под стать переучиваться.

После этого разговора общество окончательно убедилось в том, что отношения Логина к Лене нечисты.

— Какое бесстыдство! — говорила потом Свежунова, когда Логин был в другой комнате. — Сам проговорился, что этот мальчишка доставляет ему у довольствие

— Воображаю, — сказала Сазонова, — какое— это удовольствие. Хорош гусь!

В компании мужчин — конечно, тоже в отсутствии Логина, — Биншток уверял, что уже давно известно, какие именно штуки проделывает Логин с мальчишкою и что ему, Бинштоку, это известно раньше всех и доподлинно: он сам-де это видел, то есть чуть-чуть не видел, почти совсем застал. По этому поводу Биншток рассказал, довольно некстати, как в Петербурге одна барыня завладела им на Невском проспекте и целую неделю пользовалась его услугами, а потом уплатила весьма добросовестно. Рассказ Бинштока вызвал общий восторг.

Подстрекаемый успехом Бинштока, Андозерский вдохновился и сочинил, что у Логина была очень молодая и очень красивая мать, весьма чувственная женщина.

— Ну, и вы понимаете?

Негодующие сплетники восклицали хором:

— Однако!

— Это уж слишком!

— Гадость какая!

— И вот, представьте, — продолжал фантазировать Андозерский, — один раз отец их застал!

— Вот так штука!

— Енондершиш, се тре мове!

— Воображаю!

— Положение хуже губернаторского!

— Мать — хлоп в обморок. Отец — пена у рта. А сын прехладнокровно: ни слова, или я выведу на чистую воду ваши шашни с моей сестрой! Ну, и отец сбердил, можете представить! — тихими стопами назад, а вечером жене брошку в презент, а сыну — ружье!

Раздался громкий хохот, посыпались восклицания:

— Вот так семейка!

— Ай да папенька!

— Переплет!

— Конечно, господа, — озабоченно сказал Андозерский, — это между нами.

— Ну, само собой!

Обед, шумный, веселый, для Логина тянулся скучно. Пили, ели, говорили пошлые глупости. Даже с Анною не пришлось говорить сегодня. Мотовилов обратился к Лосину с вопросом:

— Ну, а что вы намерены, Василий Маркович, делать в последующее время с этим… как его… вашим воспитанником? Разговоры призатихли, ножи приостановились в руках обедающих, все повернули головы к Логину, и прислушивались к тому, что он скажет. Не успел приспособить голоса к внезапному затишью, и ответ прозвучал несоразмерно громко:

— Отдам в гимназию.

— В гимназию? — с удивленным видом переспросил Мотовилов.

Дамы засмеялись, мужчины улыбались насмешливо и изображали на своих лицах, что от него, мол, чего же и ожидать, как не глупостей. Мотовилов сделал строгое лицо и сказал:

— Ну, я должен вам заметить, что это едва ли вам удастся.

Логин удивился. Спросил:

— Это отчего?

— Да кто же его примет? Я первый против. И я уверен, что и почтенный Сергей Михайлович со мною согласен, не правда ли?

Павликовский апатично улыбнулся, молча наклонил голову. Логик сказал:

— Приготовится, выдержит экзамен, — за что ж его не принимать? В нашей гимназии не тесно.

— Гимназия не для мужиков, — возразил Мотовилов, — вы это напрасно изволите не принимать во внимание.

— И гимназия, и университет, — настаивал Логин, — для всех желающих.

Даже университет? — посмеиваясь, сказал Андозерский. — Нет, дружище, и так перепроизводство чувствуется, да еще мужичонков через университет протаскивать, — да они еще там будут стипендии выклянчивать. Ну, и конечно, с их мужицким трудолюбием…

— Стипендии все эти, — заявил Дубицкий, грозно хмуря брови, — баловство, разврат. Не на что тебе учиться-марш в деревню, паши землю, а не клянчи. Учатся они там! На собаках шерсть околачивают, а потом в чиновники лезут, да чтоб им тысячи отваливали. Это из податного сословия-то, а?

— Да, — сказал Павликовский, — уж вы оставьте эту дорогу детям из общества, а для других… ну, там у них свои школки есть, — ведь это достаточно, куда ж там!

— Напрасно думать, — возражал Логин, — что у нас людей образованных достаточно. В нашем обществе невежество сильно дает себя чувствовать.

— Вот как! В нашем обществе-невежество? — обидчиво сказала хозяйка.

Дамы переглядывались, улыбались, пожимали плечами. Только Анна ласково смотрела, оправляя широкий бант своей газовой светло-зеленой косынки. Кроткая улыбка ее говорила:

«Не стоит сердиться!»

— Извините меня, — сказал Логин, — я вовсе не то хочу сказать. Я вообще о русском обществе говорю.

— А вот мы, енондершиш, — вмешался Вкусов, — и не были в университете, да что ж мы, невежды? А мы и парлефрансе умеем!

— Мы с тобой — дурачье, — закричал казначей, — так умники решили.

Логин обвел глазами стол: глупые, злые лица, пошлость, злорадство. Он подумал:

«А ведь и в самом деле могут не пустить Леньку в гимназию!»

Апатичное лицо Павликовского никогда раньше не казалось — таким противным. Торжественно-самодовольная мина Мотовилова подымала со дна души негодование, бессильное и озлобленное.