— God bless me! — воскликнул Барнет, заметив, какое небольшое пространство отделяет его от места казни. — Я не успею докурить своей сигары.

Пленники не были связаны… но где же было им бежать, когда они со всех сторон были окружены сипаями?.. Им даже разрешили идти вольным шагом.

В ту минуту, когда они выходили из тюрьмы, кто-то шепнул Сердару на ухо:

— Идите медленно, мы готовы.

Он попробовал угадать, кто мог шепнуть ему эти слова, но вокруг никого не было, кроме бесстрастных сипаев.

Двигаясь вперед, Сердар к великому своему удовольствию заметил, что женщины и дети попадаются реже и эшафот окружен одними только мужчинами.

Не понимая еще, какой план задуман его друзьями, он все же догадывался, что такое распределение малабарцев должно в значительной степени облегчить его исполнение.

На террасе губернаторского дворца собралось множество офицеров, чиновников и дам в нарядных туалетах, которые, несмотря на ранний утренний час, жаждали видеть смерть знаменитого Сердара, подвиги которого занимали всю Индию.

Генерал Хейвлок, похищение которого было задумано Сердаром и должно было совершиться в Мадрасе, сидел рядом с губернатором и держал бинокль, чтобы лучше рассмотреть противника, с которым он приехал сражаться и который должен был окончить свою жизнь на виселице, как обыкновенный преступник.

Несколько англичан, прибывших из своих вилл, распорядились, чтобы кареты их стояли по возможности ближе к линии сипаев, желая вполне насладиться приятным зрелищем. Великолепный белый слон, покрытый богатой попоной, с охотничьим хаудахом[16] и карнаком на спине, стоял возле них, подготовленный, разумеется, для охоты на черную пантеру, куда приехавшие англичане собирались отправиться по окончании казни. Таково было, по крайней мере, всеобщее предположение, объясняющее присутствие красивого животного.

Продолжая идти к месту казни, Сердар всматривался в лица и заметил, что большинство смотрят на него с ободряющим видом, а между тем никто не двигается с места, и он начинал уже спрашивать себя, не парализованы ли намерения его друзей воинственной обстановкой, созданной по распоряжению губернатора. Тщетно присматриваясь к расстоянию, отделяющему его от эшафота, он все же не мог понять, почему спасители его медлят и ждут, пока пленники приблизятся к эспланаде с находящимися на ней двумя батальонами сипаев.

По мере того как уменьшалось расстояние до виселицы, тревога все больше и больше сжимала его сердце, лицо покрывалось каплями холодного пота, лицо начинало судорожно подергиваться, и ему приходилось употреблять всю свою силу воли, чтобы идти спокойно… В мужестве его не могло быть никакого сомнения, но он не хотел умирать теперь… Погибни он во время бесчисленных стычек с англичанами, это было бы естественным явлением войны… Вот уже двадцать лет как завеса прошлого скрыла его воспоминания, но сейчас… не лежит ли на нем обязанность великого долга?.. Переживет ли Диана смерть своих детей? Виновен или невиновен этот человек, он должен его спасти. Не налагает ли на него эту законную обязанность прошлое?.. И этот железный человек, который во всякое другое время шел бы на казнь, как на последний подвиг, видя теперь свою беспомощность, чувствовал, что ноги его дрожат, а глаза заволакиваются слезами, тогда как Барнет, продолжая курить сигару, посылал в лицо сипаям, пораженным его дерзким видом, душистые клубы дыма.

Нариндра был фаталист; по его мнению, «что должно случиться, то случится»; он даже не упрекал себя в том, что неосторожное преследование его было причиной гибели его друзей: это было написано в книге судеб, и ее предначертание сбылось, а потому он никого не обвинял и не позировал перед смертью, как Барнет.

Еще несколько шагов, и железный крут, образованный штыками сипаев, должен был сомкнуться за пленниками, когда тот же голос снова шепнул на ухо Сердару:

— Пусть Сердар предупредит своих друзей! Прыгайте на слона и бегите к горе!

Сердар обвел взглядом вокруг… вблизи него не было ни одного малабарца, который мог бы сказать ему это. Неужели кто-нибудь из сипаев был подкуплен? Но он не стал долго останавливаться на этой мысли и поспешно повторил Бобу по-французски только что услышанные слова, уверенный, что никто из присутствующих не поймет его.

Это сообщение произвело страшное впечатление на янки… Лицо его побагровело от внезапного прилива крови к мозгу, и в течение нескольких секунд можно было подумать, что с ним случится апоплексический удар.

— Спокойствие и хладнокровие! — сказал ему Сердар.

Оставалось всего несколько шагов до того места, где стоял слон, мимо которого должны были непременно пройти пленники, когда тот, как бы по внезапному капризу, стал на дыбы, брыкнул ногами и двинулся назад, а затем, поравнявшись с пленниками, упал вдруг на колени. Пленникам ничего больше не оставалось, как прыгнуть в хаудах, и чтобы облегчить им эту операцию, толпа малабарцев, густо сплотившаяся в этом месте, хлынула влево, как бы испуганная слоном, испуская громкие крики и увлекая за собой пикет сипаев в противоположную от пленников сторону.

— Вперед, Индия и Франция! Ко мне, Нариндра! — крикнул Сердар тем же громовым голосом, каким он призывал к битве, и одним прыжком очутился в хаудахе, куда за ним тотчас же последовали Барнет и Нариндра.

— Ложитесь! Ложитесь! — крикнул им карнак, голос которого они сразу узнали.

Это был Рама-Модели, так же ловко переодетый, как и великолепный слон Ауджали, темную кожу которого смазали сначала соком манго, служившим первоначальным грунтом для дальнейшей окраски с помощью извести.

Следуя словам карнака, все трое бросились на дно хаудаха. Ауджали не надо было подзадоривать, он сам пустился галопом по направлению к горе. И странная вещь! Толпа, как будто заранее кем-то предупрежденная, расступилась, стараясь не мешать его движению.

Все это случилось так просто и с такой быстротой, что сипаи, оглушенные криками толпы и пробовавшие проложить себе путь сквозь напиравшие на них толпы людей, не заметили исчезновения пленников. Они не могли видеть их, потому что те успели лечь на дно хаудаха прежде, чем поднялся слон.

Всем, кто не был предупрежден или не был близким свидетелем этой сцены, казалось, что слон бежит к горе по приказанию своего карнака. Вот почему малабарцы, народ вообще веселого и насмешливого нрава, не могли удержаться от взрыва громкого хохота, когда услышали приказание английского офицера, командовавшего взводом сипаев, вести скорее пленников на эспланаду.

Зато с террасы губернатора были видны все детали замечательного приключения, поэтому можно представить себе гнев губернатора и волнение всех окружавших его.

Под влиянием первого впечатления губернатор хотел немедленно отдать приказ стрелять в толпу, участвовавшую, очевидно, в этом смелом побеге, но тут же понял его бесполезность. Желая, однако, чем-нибудь вознаградить себя, он бросился в свой кабинет, где у него был телеграфный аппарат, соединенный с аппаратом Королевского форта, и отдал приказание стрелять без передышки по слону, который благодаря особому расположению горы в течение получаса представлял собой прекрасную мишень для пушечных выстрелов.

Единственная лощина, как мы уже видели, прорезанная небольшими плато на известном расстоянии друг от друга, давала возможность подняться по почти отвесному склону Соманта-Кунта, и теперь, когда об их присутствии на Цейлоне должны были, разумеется, дать знать по всему острову и разослать вооруженные отряды по всем его направлениям, в распоряжении беглецов оставалось только одно: поспешно бежать в джунгли Анурадхапура, где Боб едва не погиб при встрече с носорогом.

Спустя несколько минут после отданного губернатором приказания крепостная пушка загремела с остервенением, покрывая дальнобойными снарядами склоны горы, так как расстояние до нее было слишком велико, чтобы картечь попадала в цель.

Толпа с жадным любопытством следила за первыми выстрелами: всем было хорошо видно, с какой головокружительной быстротой подымался слон в гору, взбираясь с необыкновенной ловкостью по самым крутым извилинам. Всех интересовал исход этой странной дуэли; но дело в том, что английские артиллеристы, несмотря на всю свою ловкость, не могли попасть в цель, так как у них были старые пушки, которые действовали в Индии еще во времена Дюплекса и затем в течение трех четвертей столетия спокойно спали на укреплениях форта Пуант-де-Галля.