Несколько времени тому назад я послал вам несколько новых романов. Теперь у меня приготовлена для А. Г. партия действительно интересных книг. Если первая посылка дойдет — я немедленно вышлю вторую, которая много интереснее. Оказывается, единообразия в деле получения книг из-за границы нет — одни получаются, другие без всякой причины не доходят. Я хотел в Торгпредстве получить для верности лицензию, но в таких случаях лицензии не дают, а просто надо положиться на волю божью и таможни. К Воронскому теперь за работой обращаться бессмысленно, он во всех отношениях бессилен. Как это ни странно — но лучше всего позвонить Зозуле. Несколько дней тому назад я писал ему и предупредил о вашем звонке. «Огонек» — одно из немногих издательств, интересующихся переводами. Прошу держать меня au courant[11] этого дела.

Ужасно радуюсь успехам Льва Ильича и Илюши. Я инстинктивно, интуитивно всегда их уважал, а меня интуиция редко обманывает (редко обманывает, но метко!). Поэтому я думаю, что к Ольшевцу зайти по нефтяным вопросам — самое время. Если желаете — я с воодушевлением напишу ему...

Для того, чтобы жизнь моя в Париже была как можно более разумна — я стал читать замечательные старые книги по истории французской революции и — по совести — не могу оторваться, как в юности, читаю ночи напролет. Никто, кроме нас, эти книги понять не может. У меня для Анны Григорьевны приготовлены из этой серии две превосходные книги.

Простите меня за то, что я пишу так редко. Из жизни моей, идущей толчками, судорогами, мне трудно выкроить безоблачные часы для того, чтобы поговорить с людьми, которых я люблю. Мой отец лет пятнадцать ждал хорошего настроения для того, чтобы пойти в театр. Он умер, бедняга, так и не побывав в театре. Но мы все-таки пойдем вместо него — иначе зачем живут на свете отцы и дети? До свиданья. Я живу надеждой на то, что смогу скоро послать вам какое-нибудь мое сочинение. Принялся ли Илюша за новую работу? Все люди говорят, что ему не миновать Парижа. Здешний Montparnasse[12] с какой-то стороны поистине величествен. Это чудовищная биржа, школа, храм, ночлежка и Академия живописи и скульптуры. По последней переписи в Париже 40 000 художников и скульпторов — они едут из Китая, из Трансвааля, из Коста-Рики за славой, за наукой и мидинетками — не миновать Илюше Парижа...

И. Б.

26 декабря 1927 г.,

Париж

Милая Тамара. Ты, вероятно, получила два моих письма. Очень хорошо сделала, что дала Бродскому деньги на перепечатку пьесы. Может быть, мне удастся всучить ее евреям, м<ожет> б<ыть>, они заплатят деньги. Я не знал, что «Новый мир» выплатил тебе так мало денег. Нечего сказать, не балую я тебя. Но и мне не лучше. Что же делать, я совсем не писатель, как ни тружусь — не могу сделать из себя профессионала. Мне невыносимо думать, что вы сидите без денег.

Буду писать, буду стараться изо всех сил. Очень прошу тебя занять у кого-нибудь деньги, приложить все усилия для того, чтобы выплатить деньги по поручению Аша. Тут последний шанс на благополучие держится на самой тонкой ниточке. Я думаю, что в январе Модпик даст деньги, это, конечно, в том случае, если постановка во МХАТе вне сомнений. Какого ты мнения на этот счет? Если же постановка состоится, то, может быть, она на три-четыре месяца жизни даст денег. Я думаю, что на «несозвучную» пьесу нельзя возлагать больших надежд в денежном смысле, но неужели она ничего не даст? Делает ли пьеса какие-нибудь сборы в Одессе и Баку? Я буду стараться, Тамара, я знаю, как это нужно, но трудно продать первородство за чечевичную похлебку.

Дети опять хворают, что же это такое? Почему бы это, не забросила ли ты их совсем, они, может, без призору, уходят на улицу, простужаются? Учится ли Татьяна, есть ли у нее охота к учению?

Я знаю, что человек легче всего дает советы, но мне так хочется, чтобы тебе жилось полегче, что трудно противостоять искушению. Тебе на фабрике надо работать как можно ревностней, изо всех сил, — работа очень интересная и может очень помочь душевно. Очень это хорошо, что у тебя есть способности к монтажу, — это удивительная, захватывающая работа.

Мне и здесь передавали о том, что московские сплетники болтают о моем «французском подданстве». Тут и отвечать нечего. Сплетникам этим и скучным людям и не снилось, с какой любовью я думаю о России, тянусь к ней и работаю для нее.

Как поживают Лившицы? Они мне почему-то не ответили на мое письмо. Не забудь о моей просьбе — сфотографировать Мишу, если к этому представится возможность.

Скоро Новый год. Будем пытаться жить спокойно и мужественно. Всей силой моего сердца я желаю тебе «со чадами» счастья.

И.

П. 26/XII-27

10 января 1928 г.,

Париж

Милая Тамара. Выплатила ли ты деньги по поручению Аша? Это очень важно, и, главное, важна в этом деле аккуратность. Если это первое поручение, первый блин, выйдет комом, тогда я не смогу проделывать такого рода операции. Если ты получишь деньги из Модпика, то выплати еще 60 рублей Ассе Полонскому, Тверской бульв., 9, кв. 15. Эти 60 рублей тоже мною получены. Я здесь прилагаю все усилия для того, чтобы освободить тебя от этого тяжкого и гнусного труда — посылки денег за границу. С нетерпением жду от тебя сообщения по поводу всех этих несчастных дел. В каком положении счет с Модпиком? Есть ли надежда, что «комсомольский» фильм увидит экран? Выучилась ли ты как следует монтажу? Мне кажется, что это превосходная, увлекательная работа. Заклинаю тебя, не бросай ее, не бросай дела на полдороге, не уходи с фабрики, п. ч. последствия этого шага будут для тебя неисчислимо гибельны. Я это чувствую. В нынешней моей жизни меня согревает то, что ты пишешь мне дружеские письма. Это легкое дело — желать другому добра, я верю всем сердцем, что еще пригожусь тебе в жизни и помогу. Всеволод, конечно, трудный человек. Ты знаешь мое отношение к нему. Оно ни в чем не изменилось. Мы с тобой очень худо жили, нам бы надо отдохнуть. Меня терзает мысль о том, что отдыха тебе не будет. Ты выбираешь пламенных, мучительных людей. Я пишу тебе об этом, решаюсь давать советы — легчайшее из человеческих даров, п. ч., мне кажется, твои письма дают мне на это право. Тебе нельзя сбиваться с самостоятельного твоего пути, до последней степени нельзя. Полагаясь только на себя — худо ли, хорошо ли, — прожить можно. Так я думаю.

Со всех сторон мне сообщают, что 2 МХАТ разваливается, что никакой постановки там не будет, что никаких денег мы не увидим. Не худо бы тебе побывать на репетициях; если только они происходят. Если хочешь, я напишу в этом смысле письмо Берсеневу или Чехову?..

Очень хорошо, что мальчик здоров и гуляет. Сделай милость, сфотографируй его. Ты, небось, совсем нищенствуешь. Право, я заработаю денег, ждать осталось не особо долго. Говорят, у вас суровая, снежная зима? Я скучаю об зиме, по родине... Мальчик — хорошо ли он ходит? Изменилось ли его лицо? Ну, до свиданья.

И. Б.

П.10/1-28

10 января 1928 г.,

Париж

Дорогой мой Zozulia! Я очень рад тому, что живописное Ваше «безумие» продолжается. После Вашего отъезда я подумал, что скептицизм мой был очень мелкотравчатый и что Ваша «мания» — превосходная мания, полная жизни и огня. Мне бы такую... И теперь я почему-то верю в нее всем сердцем. Не бросайте, теперь уж и я чувствую, что бросать не надо... Теперь о моей растреклятой работе. По моим планам — я до весны пошлю в «Прожектор» рассказ, относительно книжки поговорим летом в Москве; я думаю, раньше лета мне не удастся всем негодующим моим кредиторам заткнуть хайла. Вы-то, надеюсь, не подозреваете меня, подобно растерзанным редакционным романтикам, в дьявольской хитрости: вот, мол, пишет, строчит, не печатает, ждет своего часа... Никакого часа я не жду, очень долго мне не писалось, сделаться профессионалом, к великому моему неудобству, мне никак не удается; как только допишу — сейчас же пошлю печатать, как и все прочие люди... О сплетнях, сообщаемых Вами, пишут мне со всех концов. Сижу я здесь потому, что лечу временем семейные мои неурядицы, а во-вторых, не хочется приезжать в Москву с пустыми руками. Причины эти просты, как проста истина, вы-то знаете...