— Уже все! Нельзя трогать твой нос! Не будешь трогать?

— Не буду.

Визажистки встают и идут заниматься своими делами.

— Ты можешь ходить? — спрашивает меня men.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Кажется, да, — осторожно встаю, стараясь не шевелить головой из-за пульсирующей боли. — А что, на носу уже нет краски? А где мои вещи?

Филиппинец заржал.

— Пойдем, пойдем к зеркало. А потом ты отдыхать, не здесь, в другой комната. Но помнить: не трогать нос! Теперь нос — твой защита. Тебе лучше это объяснять Машка, русский Машка, к ней пойдем. Вот зеркало… Да ты хулиган!..

Они рано решили, что я смирилась. Последнюю реплику филиппинца на ломаном русском я услышала за спиной, когда, схватив его телефон с флешкой, буквально запрыгнула в туалет. Я бывала в нем раньше. Шарахнув тонкий и изящный телефон о кафель стены, я смываю его и флешку в канализацию.

Когда увидела себя в зеркале с кровью, текущей из носа из-под вставленной в него эмблемы известной местной компании, поняла, что терять мне уже нечего. Надеюсь, это даст Саше фору улететь.

Меня выволакивают из туалета, но не бьют, на удивление. Моего телефона, а также сумки и одежды на месте, где оставила, не оказывается. Пока men изучает устройство унитаза, вопя и размахивая руками, я пытаюсь раскрыть входную дверь и даже разбить стекло стулом.

А потом вбегает охрана.

​

— Очухалась? Лежи, не дергайся! Тебе сейчас лучше полежать, — крупная рыжая женщина в цветастом халатике кладет тюбик туши для ресниц на туалетный столик.

Потом широко улыбается то ли мне, то ли своему отражению в зеркале (один глаз недокрашен) и говорит мурлыкающим, успокаивающим голосом:

— Ну, здравствуй, подруга! Вот и вторая русская здесь. Нас, русских, теперь везде много. Зови меня Машка, как все. А вот тебя как называть?

— Марина, — выдавливаю из себя.

Минуту назад я очнулась и обнаружила себя в комнате без окон, прикованной к водопроводной трубе за кольцо в носу. Лицо болит, как один большой синяк. И не только лицо. Рот раскрывать вообще не хочется. Как и жить.

— Какая ж ты Марина? — улыбается мне в зеркало соотечественница. — Ты рыбка или ящерка. Поймали тебя на крючок, придерживай рукой свою леску. Красотка, конечно, но скажи спасибо, если игуаной или драконихой не назовут. Ладно, Мариш, не обижайся, это я любя. До унитаза дотянешься, до холодильника тоже, иногда полный покой даже полезен, привыкай.

Пытаюсь осмотреть помещение в поисках своих вещей. Вокруг все чужое.

— Мне нужно позвонить, — говорю.

— Позвонить? Кому?! Может, еще скажешь, — сбежать? Думаешь, из-за тебя — такой — твой дружок станет стены прошибать? Успокойся! А то на тебе прям лица нет!.. — она оборачивается и хмыкает. — Вот-вот, сверкай глазами, только так с тобой и нужно.

Пойми: ты теперь — бэби fornigth. Тебе же днем на люди показываться нельзя! А здесь тебе дадут возможность вести достойную жизнь. И с первого взгляда видно, что ты принадлежишь одной из самых влиятельных организаций в стране.

— Принадлежу?

— Нет, ну, конечно же, ты не собственность! Докажи, что можешь работать не из-под палки, а на совесть, с умом и фантазией, тогда ты и вправду Личность. Сейчас я буду готовиться к своей работе и болтать, а ты слушай и вникай…

Машка возвращается к накладыванию туши.

— Ты, видимо, жертва пресловутого третьего раза? Там же черным по белому, то есть по красному написано — long (длительный)! Впрочем, не зацикливайся на этом. Они просто концентрацию красителя и присадок побольше дают, и все! Малевать один-в-один несколько раз — скучно. Чего зря переводить драгоценную краску? Если кто сюда решится, да еще повторно — уже наш человек. Это же затягивает, тот же наркотик, трудно без этого.

Меня в салоне честно спросили: «Тебе сразу или…» Ну, я конечно, говорю: «Сразу, чего тянуть, не передумаю уж». На лице я не стала делать, я не такая дура, как ты. Ну, разве что контур губ… — Она складывает губки бантиком и любуется своим отражением.

— Я ведь себе тату сделала давно уже, больше пятнадцати лет. Тогда это шикарно смотрелось, ярко, я ведь белокожая. А когда эта краска появилась, на ее фоне моя картинка бледновато стала выглядеть. Захотела я своего дракончика сверху краской покрыть, так в салоне такую цену заломили! Мол, неперспективная. Иди, говорят, еще раз на тату, сейчас яркие пигменты появились. Еще чего не хватало! — думаю, — опять иглы в себя тыкать. Это не гигиенично.

Ну, я тут покрутилась, нашла нужных людей и все же подмазала дракошу кое-где. — Машка спускает с плеч халатик, открыв рисунок во всю спину. — Смотри, когда я плечами шевелю, он как будто крыльями машет. Нравится?

У меня в глазах темнеет.

— …Эй, ты, ящерка, или как тебя там? Тебе что, опять плохо? Ах, ты, горе на мою шею, я тебя сейчас быстро вылечу: виски в рот, вот так. Теперь виски в нос и колечко пошевеливаем, — ага, вот и полегчало!

Я закашлялась. Горло обожгло, голова раскалывается. Меня мутит от виски, от вида рисунка не на бумаге и от ситуации в целом. А Машка все стоит надо мной с бутылкой:

— Жестоко, да? Молчишь, терпишь? Другая тяпнула бы стакан, выматерила всех, кого только вспомнила, и успокоилась. А ты что? Вся в себе. Очень точно подобрали тебе make-up. Настоящая ящерица с застывшим взглядом. Внешний вид, как говорится, соответствует внутреннему содержанию. Ты пока не возбудишься, значит, холодная, совсем как рептилия? А потом сразу шустрая, и двигаешься красиво, я прямо любовалась, глядя в записи на то, как ты по салону скакала. И талия у тебя длинная, и пальцы. Да, там — настоящие мастера!

Она отхлебывает глоток из горла, закручивает крышку и убирает бутылку в мини-бар.

— Где моя одежда? — спрашиваю.

— Что ты, какая тебе одежда? Забудь. Здесь не меньше, чем плюс двадцать семь круглый год, — она начинает рыться в косметичке. — Я так понимаю, ты хотела спрятаться, побегать инкогнито по ночным клубам, по чужим мужикам? Мол, вроде бы это я трахаюсь, и в то же время не я. А потом вышла бы вся такая чистенькая, скромненькая? Вот и спряталась. Насовсем. За все надо платить.

Надейся, что через двадцать лет сойдет. Хотя, кто это проверял? Они всего-то второй год этим малюют… Слушай, а у тебя не было аллергии на краску? А то я вся волдырями покрывалась.

— Не было. Маша, тебе за меня платят?

— А как же иначе, рыбка моя? За обучение молодежи мне и на прежней работе платили, в России.

— У тебя никого нет? На родине?

— Есть, как не быть. И дочь, и мама, и куча родни. Доченька у меня уже невеста. Даст Бог, в марте на свадьбе погуляю, — Машка скосила глаза, — если ты не подведешь. Дочка у меня умница и красавица, университет заканчивает. В Ленинграде.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Как же ты попадешь туда?

— Обыкновенно, самолетом.

— И тебя отпустят?!

— Отпустят. Возьму отгулы. Начнешь работать, будешь стараться — и тебя отпустят! Не насовсем, конечно, а… Хотя тебе в самолет — если только в парандже. И замажешь тональным кремом погуще, люди всю жизнь прыщи замазывают.

Быстро поумнеешь — тебе же лучше. Неплохие бабки здесь можно заработать! Вялые да больные им не нужны. Выговоришь себе процент со временем. Ну, сначала, конечно, отработаешь затраты.

— Какие затраты?!

— Ты что, думаешь, оставила в салоне несколько сот зеленых — и все? Ты хоть представляешь себе, сколько эта краска на самом деле стоит?! Она же почти вечная! И где они ее берут? И как? А цена риска? И сколько стоит твое сопровождение? Не понимаешь? — Следили за тобой с первого дня, по пятам ходили, и, наверное, эти же двое, — Машка машет рукой куда-то вверх, в пластиковый потолок, — очень уж по-родственному они с тобой обходятся.

И я понимаю, что она имеет в виду тех самых охранников из салона.