Уф, вроде ничего особенного — не вздуто, не покраснело, не чешется. Только на правой половине лица местами отсутствует филиппинская долговременная краска. Слева, если придирчиво смотреть, я ее замечаю в виде нескольких слабо-сияющих оттенков бежевого. Краска по плану должна побледнеть, а потом и полностью исчезнуть, — примерно к завтрашнему утру, а не сейчас. И целиком, а не пятнами. Да, еще на внутреннем уголке губ справа исчез филиппинский аналог губной помады.

Днем я была изысканно-красивая (и справа, и слева), как сообщил мне при встрече муж. Ну, а теперь… Что ж. Если завтра разница еще будет видна, постараюсь выровнять цвет крем-пудрой на пару тонов темнее. Ну, и помадой уголок губ подмажу, или карандашом для губ, — что лучше ляжет. Вздыхаю с облегчением.

Иду проверять, спит ли Сережа. Спит, обняв игрушечного волка. Миленький такой мальчик, наверное, вылитый папа в детстве. Гашу верхний свет, включая слабенький ночник, на всякий случай. И вдруг мне приходит сообщение на вотсап, от того самого Сани. Забыл о чем-то предупредить? Или решил сообщить радостные новости о найденной жене?

Нет, написано вот что: «Прошу сфотографировать с нескольких позиций правую сторону твоего лица, при хорошем освещении, сейчас! И прислать мне фото. Это может быть очень важно! Заранее благодарен».

Ладно, хорошо, раз это кому-то важно… Нахожу самое освещенное место в квартире, где сейчас не спят — в ванной. И фоткаю щеку и губы с нескольких ракурсов. Отправляю ему фотографии, пусть любуется. И ложусь рядом с его сыном, пахнущим молоком и детством.

Ночью мне предсказуемо снится вода, очень много воды.

Заботливый папаша звонит в дверь в девять ноль-ноль, как обещал. Наверное, под дверью ждал. Протягивает мне торт с тонким намеком на чаепитие. Приглашаю. На входе в кухню показывается мой муж, в утреннем наряде — в трусах и майке, и они уединяются там, знакомясь.

Маленькие мальчишки в гостиной шумно играют в войнушку втроем. Сережа дичился только в самом начале, потом нормально влился в компанию, в обиду себя не дает. Чуть что не так — по-английски кричит на моих сынов, они сразу и останавливаются. Даже мне на это нечего ответить. Только улыбаюсь. Я то приглядываю за ними, то прихожу на кухню.

Вот сидят двое молодых мужчин за одним столом, общаются на равных. Но мой родной, дорогой и единственный Миша проигрывает Александру по всем статьям. Лучше бы я этого не видела.

Саша явно находит время посещать спортзал — вон какая у него осанка, и разворот плеч, и бицепсы. Стрижка свежая, и небритость аккуратная, и одежда стильная, по размеру. Сейчас он в узких синих джинсах длиной чуть выше белых носков и в свободной светлой толстовке, без катышков, не мятой. И хорошей туалетной водой от него пахнет с утра, а не вчерашним пивом.

И все это даже еще и не говоря о породе, которая в Александре видна за километр. Плюс, конечно, рост. И хорошие манеры. Но в эти глубокие глаза с темными кругами вокруг от явного недосыпа, лучше даже не заглядывать. И так мне то и дело приходится себе напоминать, что я «несчастной» Марине — подруга, а Мише — верная жена и дважды мать его детей. Отворачиваюсь от гостя. Еще бы и этот роскошный сдержанный голос не слышать…

Ну, как так получается, что Воробьевой всегда достается самое лучшее?! Работала в престижной фирме, копейки, как я, не считала. Директор для нее миллионы от сердца запросто оторвал. Парень какой ее спасает, заботится, и ради нее с женой вот-вот разведется, похоже. Это еще кому из нас не повезло в жизни, как посмотреть.

Не просто так подругу в школе звали Мари-на: не «под», не «сбоку», а «на», всегда сверху то есть! Тихой сапой… Неужели ей для этого достаточно быть слабой и по-овечьи слушать мужчин, лишь иногда отвечая ласковым голосом?!

— Ната, — мой мужчина пошлепывает по сиденью рядом с собой, предлагая мне сесть, отказываюсь, мне стоя на расстоянии лучше. — Вот этот хороший человек просит разрешить его сыну погостить у нас несколько дней, до конца каникул. Обещает забить холодильник деликатесами. Ты же не против? Ты у нас главный воспитатель.

— Ну, да. А еще главный повар, снабженец, уборщик и кто там еще в длинном списке семейных обязанностей. Важно мне самой не забыть, что я еще и женщина. А то вчера при моем появлении все как-то внезапно расслабились и устали. Сережу оставляй, конечно, — поворачиваюсь к Александру. — Он меня слушается. Нисколько не в тягость. Наоборот, нашим лоботрясам пример хороший.

Прикидываю, где ночует сам Саша, и думаю: если у Марины, то им сейчас точно не до ухода за ребенком. Потом гость просит меня еще раз сфотографировать правую сторону лица, хотя с утра я совсем не замечаю разницы между двумя сторонами своей физиономии.

— Хорошо, пожалуйста, это мне не трудно, — фоткаю примерно с тех же ракурсов при том же освещении и отправляю ему в телефон. — Что еще для тебя сделать, хороший человек?!

— Еще вспомнить, — отставляет чашку, — что такого за последние двое суток произошло с твоей правой стороной лица, чего не происходило с левой. Или даже, скорее, за последние сутки.

Устало вздыхаю:

— Это вряд ли возможно. За это время я словно полжизни прожила, столько всего случилось. И постоянно в воде, что сверху, что снизу. Или между небом и землей — в самолетах. И вообще после зимнего загара на южном курорте имею право быть слегка пятнистой, как мне кажется. Ну, если вдруг что-то вспомню…

Он идет поглядеть на сына и убеждается, что тому так интересно, что даже не хочется отвлекаться на папу. Саша уходит, обещая зайти вечером.

Звоню Марине:

— Давай лучше ты ко мне приходи, через пару часов. Я тут с детьми занята.

Провожаю мужа на смену. Потом приходит Марина. Раздевается, перчатки не снимает, лицо и губы густо замазаны. Да-а, видок у нее. Идем на кухню.

— Ну, рассказывай, подруга, — говорю, — прямо с того момента, как мы в салоне расстались.

​

Марина

Два дня назад. Филиппины

Меня и еще двух девушек из «бассейна» неожиданно отводят в пустую комнату несколькими этажами выше и пристегивают там. Одна из «подруг» дотягивается до окна и скоро испуганно кричит, указывая на происходящее за стеклом. Из всего, что слышу, выделяю слово «вода», но, похоже, речь не о ливне, который видно и так.

Мы сидим здесь много часов. Девушка у окна то и дело комментирует то, что видит и пронзительно кричит, трагически хватая себя за голову. Вторая, «Проглоченная змеей», которая тоже думала, что краска на ней — временная, молча сидит, уткнувшись головой в колени и иногда вздрагивает всем телом. Под потолком этой комнаты я не замечаю работающих камер, даже не знаю, хорошо или плохо это сейчас, если нам что-то угрожает. Здесь сумрачно, похоже, приближается ночь, но клавиша выключателя света не работает.

Вдруг под потолком слышу слабый шум, потом стук и скрежет. Насколько я помню, там находится решетка вентиляции, а сейчас на ее месте чернеет проем. Слабый щелчок — и луч света освещает одну девушку, потом вторую и тут же слепит глаза мне. На секунду зажмуриваюсь.

— Марина Воробьева? — слышу сверху до боли знакомый голос, с суровыми нотками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Судорожно киваю, понимая, что должна была признаться раньше.

— Давай руку.

Я чуть не рванулась на голос Саши, только в последней момент вспомнив, что будет очень больно в носу и в голове.

— Я не могу, я на цепочке, она титановая.

— Даже так? Попробуй этим перекусить, — он бросает что-то металлическое к моим ногам.

Инструмент похож на мощные кусачки. Не сразу, но у меня получается!

— Я девушек тоже отцеплю?

— Если хочешь. Быстрее.

Отцепиться они точно хотят. Уйти — очень сомневаюсь. Если решатся, подсадят одна другую к люку вентиляции.