Мы с Сашей вылезаем через полуразобранный потолок в коридоре и бежим куда-то в почти полной темноте. Останавливаемся у выломанного проема окна, за которым дождь, молнии и ветер в сгущающихся сумерках. Мой спасатель (или спаситель) выглядывает наружу и указывает на надувную лодку с маленькими веслами, качающуюся на воде сразу за окном. Я не понимаю, что происходит, откуда здесь море.

— Потоп, — отвечает он, словно подслушав мои мысли.

Вынимает из стенного шкафа у окна пакет с ворохом одежды и кладет спасательный жилет сверху. Сам он не то в спортивном, не то в полувоенном костюме и перчатках.

— Одевайся. И держи вот это, — выкладывает на стол пистолет и нож. — Это травмат, но громкий, отпугивает хорошо. С предохранителя снять сможешь?

— В тире пару раз делала.

— Если что, стреляй, не раздумывая. Кроме тебя, кому-то может быть интересна лодка. Нож пружинный, только на кнопку нажать. Если не вернусь минут через сорок, — он смотрит наружу на уровень моря, — нет, через полчаса, — отплывай. — И сует мне в руки свой телефон.

— Дождя он не боится, только не урони, — продолжает. — Пароль — дата твоего рождения: год, месяц, число, только цифры, подряд. Пара знакомых тебе абонентов там есть. По карманам все распредели, сейчас. Вот твои документы, а это театральный грим, — кладет рядом. — Да, на углу здания энергично греби, может быть встречное течение. Центр города в какой стороне, ты знаешь. Аэропорт тоже там.

И уходит, быстро скрываясь за углом. Я не успеваю ничего ему сказать. Даже сообщить, что для него здесь может быть опасно вдвойне. Что меня предупредили — если откажусь работать — его убьют.

​

Саша возвращается почти через сорок пять минут, когда я уже сижу в лодке, вычерпывая из нее воду специальной емкостью и рыдая, решив, что его схватили. Запрыгивает на подоконник, заливаемый волнами, и осторожно пересаживается в лодку. С ним еще большая сумка.

Лодка критически опускается, едва не зачерпывая воду округлыми бортами. Я быстрее работаю емкостью, а Саша выбрасывает в море несколько предметов из сумки. Борта поднимаются выше над водой. Он перерезает веревку, плывем.

Наташа

Три дня спустя. Москва

— Ну, что сказать — повезло тебе со спасателем, Мариш! А вот новый переводчик фирмы еще не вернулся из Манилы, по крайней мере вчера от него было ноль известий. Ты жива, здорова, на Родине — это главное. Чего такая невеселая-то?

— Саша меня больше не хочет, — шепчет подруга, — как отрезало. Пластинку снял и больше не касается, лишний раз не посмотрит, разговор только по делу. Честно говоря, я и сама себя чувствую… грязной. Я потеряла себя, но никого не приобрела взамен.

Понимаю, что ей надо помочь психологически выбраться из ситуации.

— Тебя заставили, — приобнимаю ее за плечи, глажу по волосам. — Ты же не сама к ним пришла с предложением интимных услуг. Тебя обманули и принудили, даже на цепи держали, чтобы не сбежала — в двадцать первом веке! Не парься, твоей вины здесь нет… А квартиру кто тебе снял?

— Он, на полгода.

— Вот видишь! Пришел за тобой в логово мафии, это ведь мафия, ты понимаешь? Он тебя не бросил! А этот пароль на его телефоне… Значит, он даже выяснял дату твоего рождения!

— У него просто была копия моего паспорта, Наташ.

— А, ну, да. Все равно, он установил на свой телефон такой пароль, который тебе удобно запомнить. Моя мама всегда повторяет: мужчину определяет не то, что он говорит, а то, что делает. Может, у вас еще все сложится.

— В Маниле я тоже так думала. Но здесь больше ничего не происходит. Чувствую, что у нас с ним — все… Проплакала половину ночи. Я вчера на работу устроилась, диспетчером в такси, на домашнем телефоне. Им все равно, как я выгляжу, через интернет оформили, а деньги на карточку сегодня перечислили, у них расчет ежедневно после смены, — мне удобно.

— Но там же крохи, наверное?

— Это лучше, чем ничего. Просить ни у кого не могу. Надо надеяться на себя. Я никуда не буду ходить, значит, на одежду и обувь тратиться не нужно. Мне хватит, — она слегка улыбается, ну, и улыбочка у нее в этом толстом слое грима!

— А что шеф?

— Звонил вчера, сказал, что знает про мою внешность и про «бассейн».

— Прости, Марин, но я должна была ему сообщить. И еще Вове Маркелову. Кстати, он заранее догадался, где примерно тебя искать и в каком качестве. Участие обоих кадров в твоей судьбе… кардинальное. Но я рассказала без подробностей, конечно, и без твоего адреса, это — табу. А про Сашу, уверена, Евгению жена давно рассказала.

Подруга внимательно смотрит на меня, часто моргая, потом кивает.

— Так что сказал шеф? — повторяю вопрос.

— Что все равно меня любит, что подарит мне квартиру и все, что я захочу, — она хмыкает. — Говорил, что скоро фирма станет его: Анна Филипповна серьезно больна, теряла сознание. И что врач скорой, когда приводил ее в чувство, сказал, что ей намного больше лет, чем указано в паспорте.

Евгений говорит, что заплатил этому врачу, и тот показал ему следы многочисленных пластических операций у жены, которые он не замечал. Даже не знаю, как такому верить. Конечно, у Анны Филипповны странноватый голос — надтреснутый, так это называют. Я слышала, то многое можно омолодить, спрятать или изменить, но не голос. Но и у самого шефа вроде бы тоже со здоровьем не очень — просил приехать полечить его. Может, принимает желаемое за действительное? Но в любом случае с Евгением я больше не буду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Гм. А мама твоя как?

— Успокоилась, вроде бы. Я за всю жизнь столько не врала, сколько пришлось вчера. Сказала, что участвую в длительном эксперименте, что связь только по телефону… Мне в этом гриме так жарко, долго терпеть его на себе не могу.

Да, понимаю, что под корректирующим гримом кожа не дышит, потеет, тем более что Марина никогда ним не пользовалась.

Тут на кухню вбегают мальчишки, проголодались. Отрезаю им по куску сладкого пирога, наливаю теплый компот. Усаживаются на диванчик к столу, потеснив мою подругу.

У Марины вдруг глаза расширяются до невозможности. Она указывает рукой на Сережу, бормоча:

— Это же… это…

— Да, это Сережа, сын Александра, — подтверждаю.

— У тебя?!

— Сейчас да, Марин.

— А Миша?!

— Миша только что ушел. На работу. А ты подумала куда?

Я смеюсь над ее испугом или изумлением, но на самом деле смешного в этой ситуации мало.

Мысль воспользоваться расположением папаши, пока его сын здесь, мне в голову приходила не раз. Другое дело, что я ее пинками отгоняю, эту мысль. И не только потому, что я не настолько сука, чтобы отнять у подруги любовь ее жизни. Просто я реалист, и понимаю, что не буду обожать красавца и умницу Сашу настолько, чтобы забыть себя, как Марина. Ухаживать за ним так, как наверняка умеет и хочет моя подруга, — служить, и лелеять, и подавать кофе в постель и т. д., и т. п. — я не буду, не хочу. Ему со мной не понравится.

— Марин, — продолжаю, — не бойся: мы с ним общались только из-за тебя. Он обратился ко мне насчет сына потому, что я твоя подруга, что я знаю о тебе многое. Он считает тебя если уж не членом семьи, то своим ближним кругом точно.

Но по душам мы с ним особо не разговаривали. Я так поняла, что и ты с ним — тоже. Не знаю, что именно о тебе знает он. Зато помню, с какой обидой он говорил в Маниле, что ты его обманула. А сейчас выясняется, что каким-то образом его обманула еще и его жена. Похоже, у него из-за этого прямо сейчас формируется большое такое недоверие к женщинам как к классу. Ну, что с них, мужиков, взять, они же — слабый пол! Психологически, конечно. Ладно, шучу.

— Я ради него готова…

— Знаю. Но он-то как раз и не в курсе.

​

Мальчишки поели и попили, весело толкаясь и балуясь. Мои озорники привычны к такому способу принятия пищи и ловко избежали критических опасных столкновений. А воспитанный Сережа несколько раз облился и испачкался. Глаза вытаращил, видя себя грязного, задышал громко, как бы не заплакал, мелкий еще совсем. Думаю, он в детском садике даже никогда не был.