Однажды, когда Анна была загружена работой и я гулял по парку один, несостоявшаяся «богоматерь», проходя мимо, неожиданно окликнула меня:

— Эй, ты! Человек!

Я остановился.

— Это ты лежишь в четвертой палате, во-о-о-он в том здании, и ничего про себя не помнишь?

Я кивнул. То, что со мной разговаривала сумасшедшая, еще не было поводом отрицать очевидное.

— И тебя называют Психом?

Я опять кивнул.

— Тебе нельзя больше оставаться здесь, Псих… Беги… Беги изо всех сил… Подальше отсюда.

Она говорила визгливо, короткими фразами, похожими на те, с помощью которых истеричная бабенка разминает свои голосовые связки перед тем, как закатить скандал своему ненаглядному. Но вот ее взгляд, напротив, был доброжелательным и даже несколько обеспокоенным, словно других проблем, кроме как устраивать мою судьбу, у нее не имелось. Сопровождающие «богоматерь» санитары, ввиду отсутствия в действиях подопечной агрессии, не препятствовали разговору одного больного с другим. А может, они сами устали от изливавшегося на них обилия красноречия больной девушки и были рады, что она хоть ненадолго переключилась на другой объект.

— Боюсь, что бежать мне некуда, — ответил я, стараясь быть вежливым. — Но все равно спасибо за совет.

— Глупец! Несчастный глупец. Если останешься, будь готов к самому худшему и никому не верь. Что бы тебе ни говорили, не верь! Ни единому слову!

— Не кажется ли вам, что вы завели себя в логический тупик? Не верить никому — значит, не верить и вам тоже. Например, всему тому, что вы только что мне сказали.

Глупо, конечно, уповать на логику, имея дело с представительницей слабого пола. Какая уж там логика — одни эмоции. Вдвойне глупо вспоминать о логике, находясь в психиатрической больнице. Я сообразил это, лишь когда девушка рассмеялась, потом повернулась и отправилась восвояси, увлекая за собой свиту. Один санитар посмотрел на меня и пожал плечами, мол, что с нее возьмешь, над такими не потешаются.

Я и не думал потешаться, скорее наоборот. Гулять расхотелось. Дура дурой, а настроение мне испортить сумела. Умом-то я понимал, что все это лажа, но стало как-то не по себе. Вот уж не думал, что я окажусь таким мнительным типом.

Стараясь отогнать от себя мрачные мысли, я поплелся к своему корпусу. На скамейке возле входа сидел Коваль, как всегда, с газетой, только сложенной пополам. Я присел рядом и поведал о том, что услышал от «богоматери».

— Почему вас так сильно обеспокоили ее слова? — поинтересовался Коваль.

— Не понимаю, откуда эта особа может знать мой диагноз, номер палаты, где я лежу…

— Мало ли… Какой-нибудь врач из нашего отделения разговаривал со знакомым врачом из их отделения. Обычный разговор двух профессионалов. Каждый обсуждал свой рабочий материал. Девушка находилась рядом и все слышала. На таких, как она, обычно не обращают внимания, словно они фон или предмет интерьера.

— С чего она взяла, будто бы я должен отсюда бежать? Странно все это.

— Вы не принимаете в расчет тот факт, в каком заведении мы с вами находимся. Впрочем, за воротами больницы тоже странностей предостаточно… Вот только что в газете статью прочитал. Пишут про одного кретина, который, чтобы разжиться деньгами на опохмелку, решил растеребить трансформаторную будку, принадлежащую дачному кооперативу.

— И что?

— И все, — со значением произнес Коваль.

— Печальная история, — согласился я. — Он что, не понимал, куда лезет? Не страшно же было мудаку. Ну сколько денег он мог выручить? Стоило из-за этого так рисковать.

— Вас удивляет несоответствие степени риска со степенью предполагаемой выгоды, а меня удивляет нелепое сочетание в наших душах тупой, безрассудной храбрости и животного страха за свои, шкуры. Не боясь быть поджаренными электрическим током, воруем электропровода, телефонные кабели, а потом сами же сидим без света и связи. Не боясь греха ни перед Богом, ни перед людьми, разбираем кладбищенские ограды и памятники из цветного металла, но как только встает вопрос, чтобы пойти и начистить очередному «смельчаку» рыло, а потом подвесить его за яйца на первом попавшемся каштане за то, что он устроил нам такую сахарную жизнь, мы сразу же делаем в штаны от великого ужаса.

— Почему же так происходит?

— Гены такие. Это я вам как биолог говорю. Кончится все тем, что нас просто выбракуют как класс. Вымрем подобно динозаврам, и поделом… — Коваль подумал и добавил, меняя тему разговора: — Знаете, прошла целая неделя с тех пор, как к вам приходил капитан из милиции, а в газетах ни слова. И портрет ваш тоже не опубликовали. По-моему, это странно…

От слов Коваля я еще больше помрачнел. Оставив его, я уединился в палате, плюхнулся на кровать и попытался задремать, но ничего не вышло — отоспался на два года вперед. Тогда я взял с тумбочки Коваля книжку Буковски и прочитал целых три рассказа: «Все тёлки, каких захотим», «Десять суходрочек» и «Двенадцать летающих обезьян, которые никак не хотят правильно совокупляться». Настроение стало подниматься. Во-первых, потому что в сравнении с героями рассказов я находился куда в лучшей ситуации, во-вторых, я понял, что буду делать этой ночью. Этой ночью у Анны Юговой было дежурство…

Первый заход получился в достаточной мере скомканным и сумбурным, что, в общем-то, казалось вполне закономерным — как-никак, а в новой жизни я занимался подобным впервые, так что причин расстраиваться не было. Тем более что Анна не стала судить меня строго и, просто чмокнув в губы и стерев казенным вафельным полотенцем с лобка все, что ей там было оставлено, пошла ставить электрочайник.

Мы пили чай с вишневым вареньем. Анна угощала меня бутербродами и салатом из свежей капусты и огурцов. Подкрепившись, я опять попытал счастья. Вот второй раз прошло куда лучше, а под конец партнерша даже закричала, и, опасаясь, что она перебудит всех больных, мне пришлось закрыть ей ладонью рот.

Потом я лежал на животе, а Анна гладила меня по спине.

— Смотри, у тебя есть шрамы, — заметила она.

— Где?

Аня показала круглые, с неровными рваными краями, едва различимые при тусклом освещении шрамики на левом предплечье, плече и боку. Неудивительно, что, разглядывая свое тело в зеркале, я их не заметил.

— Что бы это могло быть?

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Патологоанатом разберется.

Шутка мне не понравилась. Анна, мгновенно уловив мое настроение, поспешила сменить тему:

— А может, ты был на войне? Это вполне могут быть следы от пуль. Смотри, вот сюда вошло, а здесь вышло.

И точно, шрамы как на предплечье, так и на боку были с обеих сторон. Я вспомнил Вахтанга, предположившего, что я военный человек, и попытался увидеть себя со стороны, козыряющим перед толстым мордатым мужиком в серой папахе: «Так точно, товарищ полковник! Слушаюсь, товарищ полковник! Разрешите бегом, товарищ полковник?» Картинка мне не понравилась. Да что там не понравилась — мне стало до такой степени тошно, что я чуть было не вырвал прямо на Анну.

Поняв, что так дело не пойдет, я решил идти от обратного и представил себя молодым, подающим надежды офицером, стоящим на плацу с секундомером в руках. Вокруг меня бегали новобранцы в противогазах: «Быстрее, желудки! Быстрее, кому говорю! Вспышка справа, кинг-конги жиртрестовские!» Блевать на этот раз не хотелось, но и удовольствия тоже не было. Нет, не похоже, чтобы я был военным. Тогда кем же? Авантюристом, столь осторожным и везучим до настоящего времени, что ни разу не засветился в базе данных Министерства внутренних дел?

Анна обняла меня за шею… Медленные, размеренные ласки с небольшим оттенком пресыщенности вытеснили из меня все раздумья о своем прошлом. Такая моя прыть могла означать только одно — я реально выздоровел, а выписка — дело самого ближайшего будущего. Хорошо еще, что это была ночь с пятницы на субботу. По субботам и воскресеньям не выписывают. Значит, у меня было как минимум два дня до понедельника.