Почти одновременно со мной подъехал и прокурор Зажирко. Выслушав доклад старшего, он сделал мне знак подойти.

— Довольны? Вы этого добивались?

— Не понимаю…

— С этой минуты я отстраняю вас от дела.

— Вы даже не собираетесь меня выслушать?!

— Комиссия по проведению служебного расследования вас выслушает, — отрезал прокурор и демонстративно развернулся ко мне спиной.

Дабы лишний раз не нервировать Александра Антоновича и некоторых других коллег, не очень крепких умом и скорых на необоснованные решения, я отошла в сторонку и, скрипя зубами от нанесенной обиды, стала ждать, когда освободится Андрей Суббота, который как раз опрашивал какую-то пожилую женщину. Наконец он подошел ко мне.

— Остапенко должен был встретиться со мной, — сказала я. — Он хотел о чем-то поговорить. О чем-то очень серьезном.

— Да? Значит, у него изменились планы. И вместо того чтобы ждать тебя в «Челентано», он приехал сюда, хорошенько выпил для храбрости и…

— Ты видел труп?

— А как же. Конечно, видел.

— Значит, ты знаешь, что он держал пистолет в правой руке?

— Знаю. Все знают.

— А знаешь ли ты, что Остапенко был левшой?

— Ты что, серьезно?

— Серьезнее не бывает. Напомни об этом коллегам, а то они уже готовы распять меня на площади возле городского совета.

Факт, что Остапенко держал пистолет в правой руке, не повлиял на ход дела, и основной рабочей версией расследования считалось по-прежнему самоубийство. В отношении меня было предпринято служебное расследование, которое возглавил важняк из областной прокуратуры Томчишин Евгений Ильич.

— Видите ли, Ищенко, — говорил он, — стрелять Остапенко мог как правой, так и левой рукой. У нас даже есть показания его сослуживца… э-э-э… Зозули, старшего лейтенанта Зозули, который замечал, что порой Остапенко пользовался правой рукой так же ловко, как и левой. К тому же стреляться в автомобиле, держа при этом оружие в левой руке, было неудобно — мешала боковая дверь. А правой руке ничего не мешало, поэтому он и взял пистолет в правую.

— Вы полагаете, что такой толстокожий и самовлюбленный бугай мог выстрелить себе в голову?

— То, что я полагаю, совершенно не важно. Выстрелил или не выстрелил — это расследуют другие люди. Моя задача выяснить, было ли с вашей стороны превышение служебных полномочий, и если да, могло ли это довести майора до самоубийства? При условии, конечно, что самоубийство будет доказано. Вы согласны?

Мне оставалось лишь пожать плечами. Мое мнение никакого значения не имело.

— В ходе расследования вы оказывали психологическое давление на майора Остапенко?

— Нет. Скорее он оказывал давление на меня.

— В чем это выражалось?

— Советовал не заниматься ерундой. Так он называл расследование. Намекал на свои возможности, которые мог пустить в ход, если я не оставлю его в покое. Говорил, что все в жизни переменчиво, что если сегодня я следователь, то завтра, возможно, стану подозреваемой. Относительно последнего он оказался прав.

— У нас несколько другие сведения. Его сослуживцы утверждают, что майор Остапенко никогда не кичился своими связями и тем более никогда не грозился к ним прибегнуть. Напротив, он был очень уравновешенным и скромным человеком.

— Еще бы. Он был сама скромность.

— Как вам только не стыдно! Погиб человек, а вы иронизируете!

— Извините, больше не буду.

— За час до гибели Остапенко разговаривал с вами по телефону?

— Да.

— Кто кому звонил: вы ему или он вам?

— Я.

— Зачем?

— Я хотела принести извинения.

— Ага! Извинения! Все-таки было за что!

— Не было. Просто Александр Антонович думает, что было. Именно он вынудил меня это сделать.

— По какому поводу вы собирались принести извинения?

— Я повысила на Остапенко голос. Это случается со всеми, сплошь и рядом. Какое уж тут превышение полномочий!

— Значит, повысили!

— Да, но это была моя реакция на слова майора Остапенко, хамские и беспардонные.

— Ладно, вы позвонили к нему на работу… И что?

— Я извинилась.

— А он?

— Похоже, для него это не имело такого значения, как для Александра Антоновича. Не думаю, что майор продолжал на меня злиться. В тот момент у него был голос человека, который нуждается в помощи. Он сказал, что сам собирался связаться со мной, но я будто бы опередила его. Потом спросил, могу ли я с ним встретиться для важного разговора. Мы назначили встречу в «Челентано», о чем я уже докладывала. Потом я узнала, что его нашли мертвым.

— Как вы думаете, что именно вам собирался сказать Остапенко?

— Не знаю.

В очередной раз придвинув ко мне бумагу и подождав, пока я распишусь под ответом, Томчишин продолжил:

— У меня другие сведения. Вот рапорт старшего лейтенанта Зозули, который последним из подчиненных видел живым начальника отдела. Он также присутствовал в кабинете во время телефонного разговора Остапенко с вами. Послушайте, что он пишет: «Поговорив по телефону, майор Остапенко сделался мрачен. У него был вид уставшего и надломленного человека. На нем не было лица. Таким я никогда раньше его не видел. Положив телефонную трубку, Виталий Сергеевич произнес буквально следующее: “Эта змея меня совсем доконала. Я больше так не могу”».

— Возможно, он говорил с кем-то другим. Мало ли на земле змей.

— Нет, он говорил именно с вами. Зозуля показал, что Остапенко называл свою собеседницу Алесей, да и время разговора совпадает. Что вы думаете по этому поводу?

— Без понятия. А вы что думаете?

— Я не думаю, я разбираюсь.

— Потрясающая у вас логика — разбираться и при этом не думать. Врет ваш Зозуля.

— Интересно получается. Все врут — одна вы правду-матку говорите.

Каждый свой вопрос Томчишин записывал на листе бумаги, под ним — мой ответ и заставлял меня расписываться под каждым абзацем. Это было настолько утомительно, что, когда наконец он ушел, я почувствовала жуткую усталость.

Андрей Суббота, как всегда, явился ко мне вечером.

— Разве меня до сих пор охраняют? — осведомилась я с подчеркнутой иронией.

— А кто сказал, что я пришел тебя охранять? Мне просто нужен твой ПК.

— Не до конца прошел «Wolfenstein»?

— Ты смотри: угадала. Там есть место, где меня постоянно убивают. Даже не успеваю просечь, откуда шмаляют.

— Где именно?

— Почти в самом конце уровня. Возле десятого бункера.

— Все ясно. Там есть такое серое строение с правой стороны. На крыше снайпер. Это он тебя валит. Надо вернуться назад и найти вентиляционный ход. Так ты сможешь его обойти.

— Спасибо.

— «Спасибо» на хлеб не намажешь.

— Тогда могу кое-что рассказать… Например, знаешь ли ты, что Никита Милаев имел привычку брать автомобили, оставленные на ремонт? Разумеется те, что были на ходу и не очень дорогие. Чтобы покататься вечерком.

— Меня это больше не интересует. Я не у дел.

— А если я скажу, что нашел человека, который в день гибели капитана Бражко собственными глазами видел, что Милаев выезжал из мастерской на старом «опеле», у которого был помят кузов и бампер? «Опель» находился на ремонте.

Я отошла от дверей.

— Ладно, играй в своего «Вольфа».

— Как, сразу?! А пожрать?

— Если картошку почистишь.

— А ты пожаришь?

— А я пожарю.

Есть мне не хотелось, так что я едва притронулась к своей порции. Зато Суббота трескал за четверых, а в конце взял с плиты сковородку и принялся интенсивно соскребать с нее остатки картофеля. Безучастно наблюдая за ним, я думала о своих проблемах.

— Слушай, ты Зозулю случайно не знаешь? — спросила я после паузы.

— Какого именно?

— Их что, несколько?

— Лично я знаю троих, — ответил Андрей. — В дежурной части первого РОВД есть старший прапорщик Виктор Зозуля. Другой Зозуля — начальник отдела в областном управлении, подполковник. С этим я, правда, незнаком.