На следующий день Миядзаки принес в школу большую книжку на английском языке. На переменке его окружили и стали разглядывать картинки. Все были просто пора­жены, так как никогда еще не видели такой замечательной книжки. В тех, которыми они до сих пор пользовались, краски были самые обычные – красные, зеленые, жел­тые, – а тут такое богатство оттенков – розоватый, свет­ло-синий с белой и серой примесью. Да и карандашей таких цветов ни у кого не было – ни в стандартном наборе из двадцати четырех карандашей, ни даже у Та-тяна, у которого их было сорок восемь штук. И наконец, вообще ребята никогда не видели такой большой детской книжки, как эта, напечатанная на плотной, гладкой и блестящей бумаге. Все были просто восхищены. Из картинок осо­бенно понравилась та, где собака тащила младенца, ух­ватившись зубами за пеленку. Причем малыш с его блед­но-розовым тельцем был точно живой. Тотто-тян, как всегда, находилась в гуще событий – рядом с удивитель­ной книжкой и ее счастливым обладателем.

Сначала Миядзаки ознакомил всех с английским тек­стом, читая так гладко и выразительно, что все просто заслушались. А потом началось его сражение с родным языком. Короче говоря, Миядзаки внес в жизнь новую струю.

– Ака-тян значит бейби[25], – начал он.

– Ака-тян – это бейби, – повторили все хором.

– Уцукуси значит бьютифул[26], – продолжал Ми­ядзаки.

– Уцукусии значит бьютифул, – поправили его. Мальчик, почувствовав свою ошибку – не хватало од­ного «и» и интонация была не та, переспросил:

– Кажется, я ошибся? – И поправился: – Уцуку­сии – так ведь?

Все очень быстро подружились с новичком. А тот приносил в школу все новые и новые книжки и на большой перемене читал их, обучая товарищей английскому. И сам он с каждым днем все лучше и лучше говорил по-японски. И больше уже не садился на ступенечку в токонома[27].

Тотто-тян и ее друзья многое узнали об Америке. Но совсем иначе обстояли дела за стенами «Томоэ»: с Аме­рикой шла война, и английский был исключен из всех школьных программ как язык неприятеля.

«Все американцы – дьяволы!» – твердила официаль­ная пропаганда. Но в школе «Томоэ» дети продолжали повторять: «Красивый значит бьютифул!»

Ветры, дувшие над «Томоэ», были легкими и теплыми, и дети росли в ней с красивой душой.

«Мы будем ставить пьесу!» – эта новость мгно­венно облетела всю школу. Ничего подобного еще не случалось в «Томоэ». Выступления в час обеда по-пре­жнему продолжались – каждый день по очереди один из учеников выходил на середину и рассказывал свою исто­рию. Тут же речь шла о совершенно ином – выступать перед гостями на небольшой сцене с роялем, на котором обычно играл директор во время уроков ритмики. Кстати сказать, в школе не было ни одного ученика, который мог похвастаться тем, что побывал в театре. Даже Тотто-тян, дочь музыканта, кроме «Лебединого озера», ничего не ви­дела. И все же решили поставить пьесу к концу учебного года, а что именно – это решалось в каждом классе.

Класс, где училась Тотто-тян, выбрал «Кандзинтё» («Лист пожертвований») – старинную пьесу из репертуара Кабуки. Она не совсем соответствовала новаторскому духу «Томоэ», но о ней писали в учебниках и, кроме того, ее очень хотел поставить учитель Маруяма, большой по­клонник классики.

Было решено, что на роль силача Бэнкэя лучше всего подходит высокая и крепкая Айко Сайсё, а роль началь­ника заставы Тогаси отдали Амадэре, мальчику с громким голосом, умевшему принимать очень важный вид. И, на­конец, посоветовавшись, решили, что роль благородного полководца Ёсицунэ, который по ходу пьесы притворяется носильщиком, будет играть Тотто-тян. Все же остальные станут странствующими монахами.

Перед началом репетиций каждый должен был затвер­дить свою роль. Тотто-тян и «монахам» повезло в том смысле, что им не надо было произносить никаких реплик. Единственное, что требовалось от «монахов», это стоять и молчать, а Тотто-тян, изображавшая Ёсицунэ, должна была сидеть на корточках и прятать голову под большой соломенной шляпой. Бэнкэй для маскировки выдает себя за главного в группе монахов, а на самом деле он слуга Ёсицунэ, за которым идет погоня. Чтобы благополучно провести его через заставу Атака, которую охраняет То­гаси, Бэнкэй бьет, погоняет «носильщика» – своего хозя­ина, а слуг его выдает за странствующих монахов, которые собирают пожертвования. Самая трудная задача стояла перед Сайсё, которая играла Бэнкэя. По ходу пьесы Бэнкэй вступает в перебранку с преградившим им дорогу Тогаси, начальником заставы, а когда тот, чтобы проверить Бэнкэя, приказывает ему читать «Лист пожертвований», то хитро­умный богатырь делает вид, что читает по свитку (хотя это просто лист чистой бумаги, где ничего не написано). Он фантазирует, придумывает слова, призывающие жертвовать деньги: «Прежде всего для реставрации храма, именуемого Тодайдзи…» Импровизирует настолько удачно, что даже бдительный начальник заставы начинает верить ему. По­этому, чтобы запомнить свою роль, Сайсё целыми днями твердила: «Прежде всего…»

Не менее сложная задача выпала на долю Амадэры – Тогаси, который решил во что бы то ни стало переспорить Бэнкэя, и ему стоило немалых усилий запомнить длин­нющие монологи.

И вот наконец началась репетиция. Тогаси и Бэнкэй стояли друг против друга, а за Бэнкэем выстроились в ряд странствующие монахи. Впереди них расположилась Тот­то-тян. Но вся беда в том, что маленькая девочка никак не могла смириться с тем, что происходило с ее героем на сцене. Поэтому, когда Бэнкэй свалил Ёсицунэ наземь и принялся «избивать» его палкой, Тотто-тян оказала ему самое яростное сопротивление. Она брыкалась и царапала Сайсё. Поэтому неудивительно, что Сайсё плакала, а «мо­нахи» хихикали.

В пьесе Ёсицунэ, чтобы усыпить бдительность началь­ника заставы, смиренно выдерживает все побои и изде­вательства, которым подвергает его Бэнкэй. Тогаси уже понял, что здесь что-то нечисто, но, видя самоотверженность Бэнкэя, который с болью в сердце вынужден дурно обращаться со своим благородным хозяином, пропускает их через заставу Атака. Вот почему сопротивление Ёси­цунэ – Тотто-тян сводило на нет весь замысел. Это-то и пытался учитель Маруяма разъяснить Тотто-тян. Но та упорствовала: «Пусть только Сайсё-сан попробует меня тронуть, сразу получит сдачи!» Так что они никак не могли сдвинуться с этой точки.

Сколько ни повторяли сцену, Тотто-тян каждый раз ожесточенно отбивалась, хоть и сидела в неудобной по­зе – на корточках. Наконец учитель Маруяма не вы­держал:

– Мне очень жаль, но придется отдать роль Ёсицунэ Тай-тяну.

Такое решение вполне устраивало Тотто-тян: получать безответные удары оказалось ей не по нраву.

– Сыграй странствующего монаха, – предложил учи­тель Маруяма.

И вот уже Тотто-тян стоит в шеренге «монахов», правда, позади всех.

Учитель Маруяма и ученики решили, что теперь уже все будет в порядке, но не тут-то было. Давать Тотто-тян длинный посох, с которым странствующие монахи ходили по горным тропам, явно не следовало. Вскоре ей наскучило стоять на одном месте, и она стала «развлекаться»: то ткнет посохом в ногу стоящего рядом «монаха», то по­щекочет другого, стоящего впереди, под мышкой. А еще хуже – она попыталась дирижировать им, это было не только опасно для окружающих, но и вообще лишало всякого смысла сцену спора Бэнкэя с Тогаси.

Таким образом, Тотто-тян осталась и без этой роли.

Зато Тай-тян в роли Ёсицунэ вел себя мужественно. Стиснув зубы, он стойко выдерживал любые оплеухи, поэтому тому, кто наблюдал со стороны, становилось иск­ренне жаль его. Между тем без Тотто-тян репетиция пошла без сучка без задоринки.

Оказавшись не у дел, та вышла на школьный двор. Она сняла туфельки и принялась исполнять свой оригинальный танец в «духе Тотто-тян». До чего же приятно танцевать, давая волю безудержной фантазии! То ты белая лебедь, то ветер, то какое-нибудь странное создание или даже дере­во. Одна на опустевшем дворе, она танцевала и тан­цевала.