– Ой! – Крошин по-бабьи взвизгнул. – Осторожнее, стерва! Кипяток!

Лева начал извиняться, Крошин мгновенно взял себя в руки и рассмеялся.

– Вот оказия! – он посмотрел на залитую рубашку, затем встал и направился в ванную. – Ната, дай чистую! – крикнул он из ванной.

Лева взял у Наташи рубашку.

– Извините, Александр Александрович, – Лева повесил рубашку на крючок, подал Крошину полотенце.

– Пустяки! – Крошин умылся, растер полотенцем грудь.

Гантелями занимается, понял Лева и посмотрел на левую руку преступника. Чуть выше кисти был виден подсохший порез.

Утром Гуров и следователь прокуратуры подводили итоги. Лева уже доложил результаты вчерашней работы. Следователь слушал безучастно, казалось, просто дремал. Лева уже привык к этому, знал, что в любой момент может последовать самый каверзный вопрос, старался говорить коротко, предельно точно, выводов не делать. Когда Лева замолчал, следователь открыл глаза, прикрыл ладонями лежавшее на столе уголовное дело.

– Я тебя давно просил, фактик мне отыщи. Маленький, но железный, чтобы не отломался. А ты? – Следователь смотрел укоризненно, словно Лева мог, но не хотел дать маленький фактик. Сидел напротив и прятал в кармане этот фактик.

– Масса косвенных, – не очень уверенно сказал Лева.

– Перечисли, дружок, – следователь навалился на стол, ждал, чем же порадует его молодой инспектор уголовного розыска.

– Допросить официанта и доказать, что Крошин разговаривал с Логиновым в субботу вечером.

– Тебе не смешно?

– Я говорю, что есть, Николай Тимофеевич, – вспылил Лева. – И не перебивайте меня, пожалуйста. Я сбиваюсь, фактов же у нас не прибавится.

– Извини, дружок. Я больше не буду, – следователь прижал ладонь к груди. – От расстройства все.

Лева кивнул, мол, понимаю и прощаю.

– Можно допросить парней с ипподрома. Они станут отказываться, но если их прижать, а вы, конечно, сумеете, думаю, они расколются. Их показания помогут нам доказать, что Крошин живет не по средствам. Мало, но все-таки больше, чем ничего. Если допросить девушек, можно доказать, что в день и во время убийства Крошин в ложе отсутствовал.

Следователь поднял палец, довольно кивнул.

– В среду Кунин обнаружил в своей робе подкову. Эта идея у Крошина появилась после понедельника. Следовательно, Крошин положил подкову во вторник. Можно найти или попытаться найти, – поправился Лева, – человека, который видел Крошина во вторник у конюшен. Еще порез на левой руке и группа крови. Все.

– Так много, и так мало, – подвел итог следователь. – Будь Крошин менее опытен, хотя бы менее выдержан, я бы его в этом лабиринте запутал. Другой человек заврался бы вконец и сознался. Крошин ничего не станет доказывать, он не будет оправдываться. Я тебе заранее могу сказать, что Крошин признает и от чего откажется. – Следователь взял лист бумаги, разделил его пополам, стал говорить и записывать. – Разговор с Логиновым в субботу, безусловно, признает. От телохранителей откажется. Скажет, давал на водку, и все. Жизнь Крошина не по средствам мы не докажем. Этот типчик, как его?

– Валек, – подсказал Лева.

– Валек, – повторил следователь, – предположим, скажет, что Крошин в целом не выигрывает. А Крошин ответит, что главные ставки он делает сам, и никто обратного не докажет. Дальше. Стоит мне задать вопрос о том, где находился Крошин в то воскресенье с семнадцати до девятнадцати часов, как он сообразит, в чем дело. Он ответит, что выходил из ложи в ресторан, в какое время, точно не помнит. Предположим, ты найдешь людей, скорее лишь одного человека, видевшего Крошина во вторник у конюшен, – продолжал рассуждать следователь и делал соответствующую запись. – Он данный факт отрицать не станет. Заявит, что, как любитель конного спорта, действительно заходил на конюшни полюбоваться на лошадей.

– Билеты тотализатора? – сказал Лева. – Они были обнаружены на трупе, а приобрел их Крошин. Как эти билеты попали в конюшню?

– Действительно, как? – следователь посмотрел на Леву с искренним удивлением. – Крошин скажет, что бросил билеты, а они оказались около трупа. Каким образом?

Лева выпрямился, тихо рассмеялся. Следователь же, наоборот, вздохнул и продолжал:

– Как я отвечу на этот вопрос в суде? Обвиняемый ничего доказывать не обязан. Он может сказать, что бросил, обратное мы доказать не можем. Как я докажу, что это те билеты, что были куплены для Крошина? Сколько именно билетов для него покупали?

– Группа крови на рукаве пиджака и порез на левой руке Крошина? – спросил Лева уже без всякой надежды на успех.

– Подобные вопросы и задавать нельзя, – ответил следователь, пожимая могучими плечами. – Крошин не должен отвечать, почему у нас не сходится группа крови. Третья группа на пиджаке и третья у него? Так ведь еще у миллионов людей та же группа. Порезался же Крошин случайно. Доволен, дружок?

Следователь взял лист, на котором писал, внимательно посмотрел на него. Только сейчас Лева увидел, что Николай Тимофеевич – пожилой, очень усталый человек. Широкое лицо его обрюзгло, щеки обвисли, четко проступали склеротические жилки. И волосы у него не только седые, но редкие, просвечивает тонкая морщинистая кожа.

– Вот что мы имеем, – после паузы продолжал он. – Крошин разговаривал с Логиновым накануне убийства, отсутствовал в ложе во время убийства, был на конюшне во вторник. Эти факты он сразу признает. Все остальное недоказуемо. С тем, что у нас есть, идти к прокурору, тем более в суд, даже не смешно. Следовательно, и допросы начинать сейчас преждевременно. Крошин поймет, что мы на него вышли, и займет круговую оборону, разобьет нас наголову.

– Что же еще можно предпринять, Николай Тимофеевич? – спросил Лева. Он был обескуражен проведенным анализом. Проделал такую работу, раскопал столько новых фактов, оказалось, что почти все они ничего не стоят.

– Честно, Лев Иванович? – следователь смял листок со своими записями, бросил в корзину. – Если честно, то не знаю. Видно, настала пора. В голове, словно в старом сарае: дырки, ветер, труха и ничего стоящего.

– Не может так быть. Не должно! – Лева начал расхаживать по кабинету, как это обычно делал следователь.

– Не должно, дружок, – согласился следователь. – Но, к сожалению, бывает.

Лева ушел из прокуратуры через час с лишним. Все это время они строили различные версии, предлагали порой очевидные глупости, говорили, что называется, в порядке бреда. Не найдя ничего существенного, они решили продолжить работу по плану, утвержденному ранее. Лева должен был подготовиться к разговору с Наташей. Видеть эту девицу Леве категорически не хотелось. В три часа она явится в отделение милиции получать временную прописку, сейчас только половина второго. Лева заглянул домой.

Здесь последние дни тоже все шло наперекосяк. После встречи с Ниной отец решил, что Лева должен немедленно, лучше сегодня, жениться. Он так и заявил о своем решении. Мама одобрительно промолчала. Клава сказала: кончай, будто кот, шастать по темным углам. Дождешься, что я помру, кто твоему хулигану сопли вытирать будет? Умные-то вы умные, ответил Лева, да на минуточку забыли, что Нина взрослый человек да и мне еще подумать следует. Нина в данном случае не человек, а женщина, отрезал отец. Говори слова, отбирай паспорт, дари цветы и веди в загс. Наступай, не давай опомниться. Что ты стоящий мужик, ты потом всю жизнь доказывать будешь. Лева рассчитывал на поддержку мамы, зря рассчитывал. Она слушала отца, улыбаясь, видно, одолели ее воспоминания тридцатилетней давности. Возможно, тогда рецепт отца и годился. Лева представил себе, как, отобрав у Нины паспорт, он ведет ее в загс, и поежился.

Отец не за красивые глаза носил генеральские погоны, воля и сила у него были. Он атаковал Леву ежедневно. Последний раз генерал заявил, что Лева, естественно, не достоин такой девушки, но если он, тряпка, в конце концов решится, то они, всей семьей, дотянут его до должного уровня. Мама молчаливо его одобряла, Клава ворчала, что плохо себя чувствует, и швыряла тарелки на стол с явным презрением к нерешительности «парня». Лева оказался один. Ему все время хотелось увидеть Нину, мысли о ней мешали сосредоточиться, работа же требовала крайнего напряжения. Он нервничал, злился, а куда пойдешь, кому пожалуешься? Вчера позвонили из журнала, интересовались, как продвигается очерк? Лева совсем ошалел, хотел послать всех к чертовой матери, вспомнил «мамонта» и сказал, что очерк почти готов.