Однажды за завтраком, дорогим, но давно безвкусным, Игорь посмотрел на красивую блондинку, которая быстро обслуживала его и говорила что-то ласковое, и спросил:

– Елена, а тебя не интересует, откуда я приношу деньги? Какую цену я за них плачу? Что со мной может случиться?

– Что с тобой может случиться? – Елена подлила в его чашку кофе, сделала еще один бутерброд. – Выгонят с работы. Есть деньги – живем, не станет – будем жить.

Игорь попытался заглянуть ей в глаза, но они блестели и отражали свет. Совсем недавно от присутствия, тем более от прикосновения этой женщины мне становилось дурно, подумал он, посмотрел внимательно, попытался вспомнить Елену прежней. Где же страсть, любовь? Качалин нахмурился. Когда мы были последний раз близки? Вчера? Позавчера? Нет. Нет и нет! Чего я здесь сижу, зачем мне все это надо? Уволят с работы? Если я попадусь, меня уволят, выгонят из жизни. Я же такой рациональный умник, всегда твердил: выигрыш должен превышать ставку десятикратно, лучше стократно. Я ставлю жизнь, а получаю? Он отодвинул бутерброд с икрой, взглянул на блондинку удивленно.

– Знай я тебя хуже, решила бы, что ненавидишь меня, – Елена рассмеялась. Голос у нее был почти мужской, временами скрипел, как рассохшиеся ставни.

– Ты знаешь меня хорошо? – Игорь отложил надкусанный бутерброд.

– Я тебя знаю, – Елена удивленно подняла брови. – Что сегодня с тобой? Ты не выспался? – Она прижала его голову к щеке, проверяя, нет ли температуры, отстранившись, заботливо поправила мужу волосы.

– Ты меня береги, подходящего мужа искать – забот не оберешься.

– Может, икра несвежая? – Елена взяла бутерброд. – На работу не опаздываешь?

– Как звали твоего последнего мужа? Где он? Почему ты никогда о нем не рассказываешь?

– Я тебя о твоих девках не расспрашиваю, – Елена насмешливо улыбнулась. – Ты бы этой, как ее… Алисе сказал, что мыться следует не по субботам, а каждый день.

Качалин не ответил. Еще год назад он узнал, что первый муж Елены спился и лежит в лечебнице, а последний находится в заключении, работал до ареста в торговле, получил двенадцать лет. И меня возьмут, а она будет жить припеваючи, ничего в этом доме не изменится, будет другой мужик завтракать, просто смена караула. Как при трехсменном карауле? Один стоит, второй бодрствует, третий – отдыхает.

– У тебя есть кандидатура на мое место? – спросил Качалин.

– Я тебя, хама, могу сегодня выгнать, а о замене подумать на досуге. – Казалось, Елена сейчас заплачет, но она взяла себя в руки, села напротив, помолчала немного. – Почему люди, расставаясь, не желают оставаться людьми? У тебя неприятности на работе, но ведь я тебе помочь не могу.

– Неприятность – это когда штаны новые порвал, – прервал жену Качалин. – Мне тюрьма грозит, на долгие годы.

– Скверно, очень скверно. – Елена кивнула, взяла мужа под руку. – Я виновата? Я у тебя когда-нибудь что-нибудь просила? Я тебя толкала?

– Ты, ты! – Качалин вырвал руку, широко открыл рот, слова застряли у него в горле непрожеванным куском.

– Что я? – ласково спросила Елена. – Я не оправдываюсь, хочу понять по-человечески. Ты взрослый, неглупый мужчина. Почему ты ищешь мальчика для битья? Тебе так легче? Хорошо. Я тебя, несмышленыша, заманила в темный лес и совратила. Ты искал светлый путь, рвался совершить трудовой подвиг, встретил роковую женщину и свихнулся.

– Зачем так? – Качалин смутился. – Я хочу, чтобы ты понимала…

– Я не понимаю, – перебила Елена и поднялась из-за стола. – Я только женщина и желаю тебе добра, понимать должен ты и за свои поступки отвечать должен сам. Извини, такова жизнь.

Ревность? Или человек ошалел от эгоизма красивой женщины, тысячи раз сдерживался, один раз не выдержал… Вернувшись на кухню, Лева прямо с порога спросил:

– Придумали ответ? Или спросите: какой ответ?

– Не знаю я, растерялся, понимаешь? – Качалин говорил это Толику Бабенко, по-бабьи размахивая руками, услышав вопрос Гурова, замолчал.

Пытается замазать оплошность или искренен? Ответить на этот вопрос – значит либо выявить убийцу, либо отсечь одного из основных подозреваемых. Неожиданно Толик, державшийся до этого скромно, заговорил в повышенном тоне:

– Почему вы так разговариваете, товарищ? Не знаю вашего звания… В семье произошло несчастье, умер человек, любимая женщина, муж, естественно, в трансе. Что означают ваши вопросы, и вообще, не излишне ли вы здесь задерживаетесь?

А если действительно Качалин ни в чем не виноват? Тогда его, Гурова, поведение недопустимо. А что делать?

– Вы объясните простыми русскими словами: что произошло? – наступал Толик.

Качалин к разговору не прислушивался – ушел в себя, замкнулся, сосредоточился, словно выполнял работу, прихлебывал кофе, и Гуров был убежден, что делает все Качалин механически, вкуса кофе не ощущает.

Не торопись с выводами, инспектор, одернул себя Лева. Качалин замешан в крупных хищениях, возможно, жена знала об этом и стала мешать. Надо намекнуть, что несчастный случай вызывает сомнение, и проверить реакцию.

– Елена Сергеевна упала и ударилась виском о бронзовый подлокотник, – тихо ответил Гуров, наблюдая за Качалиным ненавязчиво, но внимательно.

Хозяин еле заметно вздрогнул, поежился, словно ему стало холодно, прихлебнул кофе, на Гурова не взглянул.

– Как это упала? – возмутился Толик, подхватив брошенный мяч так ловко, будто играл с Гуровым в одной команде. – Упала и ударилась? Глупости все. Елена отличная спортсменка… – Он замялся, и на его лице быстро промелькнуло удивление, испуг и, что больше всего поразило Гурова, радость. – Вы что же, сомневаетесь?

– Мое дело маленькое, – как можно равнодушнее ответил Гуров. – Приказали ждать следователя. Я жду.

– Понятно, понятно. – Толик чуть было не потер руки от удовольствия. – Ждете, значит, а пока проявляете инициативу. Упала молодая, здоровая женщина, точненько виском ударилась, странно, правда?

– Не знаю, следователь приедет, – равнодушно мямлил Гуров, радуясь столь неожиданному и активному помощнику.

Качалин вспыхнул и погас, снова замкнулся. А ты, приятель, рассуждал Гуров, либо сам по уши замешан в этом деле, прибыл сюда на разведку и решил вести ее активно, либо у тебя выраженный комплекс неполноценности. При возможности ты стараешься человека унизить, тебя бы сейчас на мое место…

– Задаете бестактные вопросы… – Толик входил в роль обличителя и защитника нравственности. – В Шерлока Холмса поиграть захотелось? Вот следователь приедет, я ему все расскажу.

– А что я такого спросил? – Не будь на душе так муторно, Лева мог и рассмеяться. – Не страдала ли покойная сердцем? Понятно. Если сердечный приступ, то ясно, прихватило, шарахнулась…

– Шарахнулась, – передразнил Толик, – что она, корова, шарахаться-то?

Качалин, для которого Гуров вел разговор и терпел хамство Бабенко, никак не реагировал. Лева рассердился. Больно долго ты в трансе, пора бы и в себя прийти, мужик все-таки.

– Игорь, я поеду. – Вид у Толика стал крайне деловитый. – Смерть, она от жизни многого требует.

Гуров испытывал к Толику, который включал в беседу Качалина, симпатию, чуть ли не любовь.

– Простите, – Лева придал голосу официальность, – а где вы находились часа два назад?

– Чего? – Толик чуть не задохнулся от возмущения. Он полагал, что с этим милицейским увальнем уже разделался, так на тебе. – Где надо, там и находился!

– А точнее? – Гуров вынул блокнот, приготовился писать.

– Допрашивать решили?

– Допрашивать вас будет следователь. Я лишь хочу установить личность, которая неожиданно появилась на месте происшествия. – Гуров насупился, начал писать. – Значит, Бабенко Анатолий… Семенович, если не ошибаюсь. Документик какой-нибудь имеется?

– У меня все имеется. – Толик попытался рассмеяться. – А у вас?

– От показаний вы отказаться вправе, а документ мне покажите. – Гуров медленно полез за своим удостоверением, очень не хотелось его показывать.