Пять лет назад, потряхивая чубом и натягивая на груди тельняшку, Воронцов пришел в уголовный розыск и обратился к субинспектору на “ты” с таким подтекстом: не бойся, сразу не расстреляю, может, ты полезный. Мелентьев согласился: “Возможно, я и полезный, вы со временем разберетесь, молодой человек”. Отношения их с тех пор изменились, а “ты” и “вы” остались на своих местах. Изредка, когда они вдвоем пили чай или, ожидая важного донесения, играли в шашки, Воронцов тоскливо говорил:

— Иван, давай на “ты”? А? Мелентьев молчал и улыбался либо пожимал плечами. Воронцов тут же взрывался:

— Не желаешь? И черт с тобой! Выкай до гробовой доски, — остыв мгновенно, заканчивал: — Вот убьют меня твои бандюги, пожалеешь, да поздно будет.

Почему-то Воронцов считал всех воров и бандитов чуть ли не друзьями субинспектора. Возможно, оттого, что каждый задержанный если и не знал Мелентьева лично, то обязательно слышал о нем или находился у них общий знакомый.

— Так кто такой Корень? — спросил Воронцов.

— Долго рассказывать, Константин Николаевич, — ответил Мелентьев. — Однако если полученные данные верны и Корень в Москве, то нас ждут, мягко выражаясь, неприятности.

Старый уголовник и рецидивист, о котором шла речь, имел несметное количество фамилий, имен и кличек. Досье его еле умещалось в пяти папках и было уничтожено в феврале семнадцатого. Он освободился вчистую, имея документы на имя Корнеева Корнея Корнеевича, видимо, придумав себе фамилию, имя и отчество от последней клички — Корень. В Москву не приехал, в Одессе, Киеве, Ростове, других больших городах тоже не появился, и где находится в настоящее время Корнеев, никто не знал.

Мелентьев сам выбрал сотрудника, взял его из района, чтобы хоть центральный аппарат не знал человека в лицо, сам проинструктировал и разработал легенду, наконец вчера сообщил, что все готово.

— Ну давай посидим, уточним, обмозгуем, — сказал Воронцов. — Хочу взглянуть на твоего протеже, — и, гордясь выученным словом, усмехнулся.

— Протеже произносится через “э”, Константин Николаевич. Если вы настаиваете, пожалуйста. Я вас сведу, но полагаю, это лишнее, — ответил Мелентьев.

Тут и разразился скандал. Воронцов и Мелентьев говорили на разных языках: что было понятно одному, другому было непонятно совершенно.

Воронцов не сомневался, каждый участник предстоящей операции должен знать о ней все, понимать ее важность и значение, конечную цель. Тогда человек не тупой исполнитель чужой воли, а работник творческий, вдохновленный идеей, знающий начало и конец операции, он способен внести в нее необходимые коррективы на ходу. Ум хорошо, а два лучше. Коллегиальность в таких делах — главное. И доверие. Человеку необходимо доверять, тогда он, гордый, за идею и на смерть пойдет.

Мелентьев полагал, что чем меньше знаешь, тем труднее проговориться или наделать глупостей, и вообще лучше обойтись без смерти.

— Лишнее? — кипятился Воронцов. — Ты считаешь, что знать, кого ты посылаешь к бандитам, для меня лишнее? Или ты, — он ткнул Мелентьева пальцем в грудь, — мне, — он расправил плечи, — не доверяешь?

Мелентьев отличался завидным терпением, он выдержал паузу, когда Воронцов начал нехорошо бледнеть, спросил:

— Константин Николаевич, вы мне доверяете?

— Доверяю! Вот я тебе — доверяю!

— Благодарю, у вас маузер барахлит, давайте починю.

— Чего выдумал, именное оружие увечить.

— Серьезно? — Мелентьев смотрел участливо. — Вы не боитесь, что я вам динамит в ствол засуну, боитесь, поломаю от неумелости своей?

— Так-так, с подходцем, значит, — протянул Воронцов. — Ни шиша я, значит, в работе не петрю. Ясненько. Договорились.

Не найдя нужных слов, он смешался, махнул рукой и вышел.

За последние годы Воронцов в работе поднаторел, и Мелентьев лучше, чем кто-либо, знал это. Он перегнул умышленно: пусть Костя, так субинспектор про себя называл Воронцова, разозлится, ввод сотрудника в среду уголовников — дело опасное. Казалось, все предусмотрел Мелентьев, и вот Черняк и даже Пигалев о чем-то догадываются. А может, знают?

...Воронцов и Пигалев вошли в кабинет одновременно.

— Вызывали? — неожиданно обращаясь на “вы”, Воронцов молодцевато щелкнул каблуками и вытянулся.

Пигалев и Черняк переглянулись: может, перестановка произошла и Старика начальником назначили?

— Извините, что нарушаю субординацию, Константин Николаевич, и побеспокоил вас, — сказал Мелентьев. — История произошла неприятная. Товарищ Черняк конвоировал двух арестованных, которые его сбили с ног и скрылись.

— Так в чем дело? — Воронцов привычным жестом пригладил непокорный вихор. — Они должны были бежать или нет?

— Я предполагал, что побег будет организован с воли, мне нужны были их связи, — Мелентьев лгал так убедительно, что даже Воронцов ему начинал верить. — Черняка подстраховали и уголовников не упустили. Но уж раз они на воле, с арестом повременим, интересно, куда они направятся. Дело в другом, уважаемый Константин Николаевич. Оказывается, один из бежавших — наш сотрудник. Что это получается? Проводится такая серьезная операция, а субинспектор Мелентьев не в курсе дела? Как мне вас понимать? Мне не доверяют?

— Какой сотрудник? Кто такое придумал? — спросил Воронцов.

— Товарищи утверждают, — Мелентьев кивнул на Черняка и Пигалева.

— Ничего я не утверждаю, Иван Иванович, — плаксиво заговорил Черняк, болезненно морщась.

— Идите, — Воронцов отпустил сотрудников. Когда они вышли, резко сказал: — Досекретничались, Иван Иванович. Пигалев и Черняк друзья, вам, товарищ субинспектор, такое знать следует. Вы Черняка ставите конвоировать, а Пигалева — за бежавшими наблюдать, и надеетесь, что они не поймут, в чем дело?

— У меня других сотрудников нет, — Мелентьев вздохнул.

— Из-за чего сыр-бор разгорелся? — перебил Воронцов. — Кто-то где-то сказал, что какой-то Корень собрался банк взять... Он собрался, а мы все дрожим...

— Вы знаете, кто есть рецидивист, над которым вы изволите подшучивать?

Субинспектор Иван Иванович Мелентьев встретился с Корнем четверть века назад. Москва только отпраздновала начало двадцатого века, Мелентьева звали просто Иваном, служил он в уголовной полиции в отделе по борьбе с ворами, орудующими на улице, в магазинах, у театров. Московское мелкое жулье и многие деловые гастролеры Мелентьева хорошо знали, однако все равно попадались. Арестованные на него зла не держали, так как был он в работе справедлив и мзду не брал. Повязав с поличным, не издевался, не бил; встретившись с деловыми случайно на улице либо, скажем, в ресторации, на поклоны отвечал, мог и поговорить с человеком, и рюмочку выпить, профессией не попрекал, в душу не лез. В общем, был сыщик Иван Мелентьев у своих клиентов в авторитете, его по-своему уважали, однако встречи с ним, естественно, никто не искал.

Новый век для московской уголовной полиции начался тяжело. Первым вспороли сейф в ювелирном магазине на Тверской, против Брюсовского переулка. Затем, как грецкие орехи, раскололись сейфы помельче: на механическом заводе в Садовниках, в мебельном магазине Петрова на Большой Дмитровке, в конторе металлосиндиката на Мясницкой. Стало ясно, что работают серьезные медвежатники, но у Ивана Мелентьева голова от этих дел не болела, его подопечные сейфов не потрошили, в худшем случае ширмач-техник карман взрежет у заезжего купца, ну капелла мошенников-фармазонщиков продаст какой-нибудь мещаночке ограненное Стекло каратов в десять...

Но вот вспороли знаменитый патентованный сейф Сан-Галли в Центральном банке, убив при этом сторожа и двух чинов наружной службы. Сто пятьдесят тысяч радужными “катеньками” вылетели из государственной казны на волю и скрылись в неизвестном направлении.

“Найти! Разыскать немедля!” — разнеслась команда по департаменту полиции. Сыщики уголовной полиции взялись за дело серьезно. Не потому, что, срывая голос, кричал в кабинете с мягким ковром и всегда зашторенными окнами директор. И потеря государевой казной ста пятидесяти тысяч не расстроила сыщиков, и зла они против воров не имели: труд у них опасный и малодоходный. Вор — человек по-своему полезный, так как на весах общества на другой стороне стоит, а чтобы равновесие поддерживать, на этой стороне сыщиков надо держать, зарплату им исправно платить, пусть и не большую, но и не маленькую.